Все проклятые королевы - Паула Гальего

— И что ты чувствуешь?

— Поцелуй меня, Кириан. Поцелуй меня так, чтобы я забыла, почему чувствую себя преданной.

Он качает головой и сжимает губы, словно мучаясь. Однако я думаю, что знаю, какое решение он принял, ещё до того, как он сам его осознает.

Он делает шаг и за одно мгновение сокращает расстояние, между нами, снова берёт моё лицо в свои руки и жадно целует меня, будто не мог больше ждать. Я скольжу руками по его груди, цепляясь за него. Мне нужно, чтобы он был рядом, намного ближе, и когда я обвиваю его шею руками и притягиваю, его бедра прижимаются к моим, и я чувствую, как сильно он этого хочет.

Кириан вонзает сильную руку в мои волосы и слегка тянет их, углубляя поцелуй. В каждом его жесте, в каждом напряжённом мускуле чувствуется сдержанность. Я ощущаю это в напряжении его предплечья, когда он проводит рукой по моей коже, и в том, как его губы, теперь свободные от всяких ограничений, поглощают меня с неистовой страстью.

Мне трудно думать, пока я таю в его руках. Он даже не касается меня так, как хотелось бы, но его поцелуи — это сладкое и медленное наказание.

Я пытаюсь двигаться, провожу руками по его шее, по плечам, и когда из его груди вырывается хриплый звук, я скольжу вниз по его телу, от живота до пояса и задерживаюсь на ремне.

— Кириан… — отрываюсь от него, и мой голос почти молящийся. — Ты нужен мне.

Его взгляд полон соблазна и обещаний, которые не оставляют места для сомнений. Но, как бы ни горели его голубые глаза, и как бы не касались его губ моих, он возвращает контроль и произносит:

— Нет.

Я отстраняюсь и отпускаю его.

— Ты не хочешь?

У него вырывается хриплый, гортанный смешок, но в нём нет ни тени веселья.

— Не хочу заниматься любовью с тобой здесь, — говорит он.

Я сдерживаю слабый, жалобный звук, который, вероятно, заставит меня позже почувствовать стыд.

Кириан снова издаёт тихий, низкий смех, который скользит между моими плечами и окутывает всю спину. Затем он прижимает губы к моему уху, и его слова становятся чистой провокацией.

— Когда выберемся отсюда, если ты всё ещё захочешь, я сделаю это. Отнесу тебя в первую попавшуюся постель и буду заниматься любовью с тобой всю ночь.

Возбуждение накатывает на меня медленными волнами, как пульсация, настойчивая и угрожающая поглотить всё вокруг. И Кириан так близко, чертовски близко… Я понимаю, что его дыхание — тяжёлое, сбивчивое. Его щеки залиты краской, а темный взгляд затуманен.

Он тоже на грани потери контроля. Мне кажется, что не придётся долго просить его, чтобы он забыл о всех своих благих намерениях и просто сорвался.

Но я не прошу.

Я отступаю на шаг назад и пытаюсь взять себя в руки. Щёки горят от смущения, я проглатываю тяжёлую слюну, на мгновение закрываю глаза и спрашиваю с той спокойной уверенностью, какую только могу собрать:

— Что ты хочешь сейчас? — Голос хриплый, я немного покашливаю, пытаясь успокоить бешено колотившееся сердце. Тогда я осознаю кое-что. — Твои раны… Как ты?

— Было и лучше, но я выдержу, — отвечает он искренне, и в его взгляде вспыхивает что-то — искорка, мгновенный блеск, который он пытается скрыть, когда понижает голос. — Ты доверяешь мне?

Я наклоняю голову, напряжённая.

Кириан улыбается, хотя его губы не могут скрыть ту печаль, которая продолжает жить в его глазах. Затем он медленно приближается.

— Скажи «да», — шепчет он, словно мурчащий кот.

Я смотрю на него, настороженная, но всё же заинтригованная.

— Что ты задумал?

Он делает ещё шаг ко мне, снова находясь слишком близко, и моё сердце ускоряется. О, Марии… это не может быть нормальным.

Кириан расстёгивает ремни на своём жилете, а затем открывает первые пуговицы рубашки, обнажая повязки. Затем он достаёт нож — я не понимаю, откуда, — и, быстрым движением, рвёт бинты.

— Что ты делаешь?

Он берёт мои руки, обе, и направляет их, кладя по обе стороны от ран.

— Попробуй.

Я вижу в его взгляде надежду, странную, безумную, и вдруг всё становится понятно, хотя я немного сердита.

— Я уже говорила, что у меня нет магии, кроме той, что позволяет мне менять форму.

Я пытаюсь отдернуть руки, но Кириан крепко удерживает меня за запястья.

— Что мы теряем, если попробуем? Если ничего не произойдёт, я буду просто дураком, и ты сможешь посмеяться надо мной. А если мои раны снова заживут, как в ту ночь, я буду лучше сражаться против этих тварей. Так или иначе, мы выигрываем.

Я знаю, что происходит, когда он улыбается своей лучшей улыбкой.

Лукавой, похотливой.

Медленно, почти нехотя, я снова кладу свои руки на его раны. Это правда — они гораздо лучше, чем я ожидала, почти зажили, чистые, хотя, должно быть, ещё болят. И татуировка, эти великолепные линии с цветами, лозами и лицом Гауэко, повреждены в нижней части.

— Что ты хочешь, чтобы я сделала? — шепчу я, едва слышно.

— Было бы хорошо, если бы ты повторила то, что сделала той ночью, когда нас атаковал Ингума.

Я облизну губы.

— А что я сделала?

— Что ты чувствовала?

— Ужас, — отвечаю я искренне. — Ингума заставил меня чувствовать ужас. Я видела, как тебя вот-вот съедят, а я не могла добраться до тебя. Ты умирал, и я снова теряла тебя.

Я слышу, как он вдохнул, но не решаюсь поднять взгляд, чтобы встретиться с его глазами.

— Я видел то же самое, — признаётся он. — Так что ты хотела меня спасти, да? Ты была готова рискнуть ради меня.

Я киваю.

— А ты бы снова это сделала? Снова исцелила бы мои раны, если могла бы?

— Конечно, — отвечаю я, с полной искренностью. — Если бы это зависело от меня, они бы полностью зажили.

Это происходит без предупреждения. Вдруг тёплая волна охватывает мою грудь, мои руки. Это ощущение похоже на глоток воздуха после того, как побывал под водой, только я не знала, что не дышала. Я чувствую, как мои лёгкие наполняются воздухом, как наполняются мои вены. Что-то расширяется внутри, заполняя пустоту, о существовании которой я не подозревала, и тогда я замечаю, как тело Кириана начинает меняться: сначала открытые участки кожи, затем порванные ткани, и, наконец, покрасневшие края. Всё заживает, волокно за волокном, пока на его груди не остаётся лишь тёмный след татуировки, который пересекая её, уходит по диагонали.

Я медленно отстраняюсь, не веря