Все проклятые королевы - Паула Гальего

Одетт делает шаг назад, и вдруг та жидкость, что покрывает её, вспыхивает.

Она горит.

Над горой раздаётся звериный вопль, и она падает на землю, охваченная пламенем. Крик, замолкает почти сразу, когда тело теряет свою форму и валится на бок, начав медленно превращаться в угли.

Я смотрю на Одетт в полном недоумении, но на её лице не нахожу ничего, кроме растерянности, которая вскоре сменяется на более жестокий взгляд, решительный и даже беспощадный. Она смотрит на другого демона.

— Отпусти нас, и я пощажу тебя, — говорит она тем же прекрасным голосом, который несёт в себе одновременно и сладость, и остроту, — или сразись со мной и сгоришь, как он.

Тварь выпускает предупреждающее рычание. Она смотрит на того, кто всё ещё горит без объяснимой причины на земле.

— Ты нас обманула, — шипит тварь, — значит, у тебя есть его сила.

Одетт крепче сжимает оружие. Я понимаю, что она готовится к следующему удару, и спрашиваю себя, сможет ли она повторить свой подвиг, пока я пытаюсь встать. В этот момент тварь поворачивается и… убегает.

Одетт тяжело вздыхает, её белые костяшки рук сжаты вокруг рукояти меча, её тёмная одежда в пятнах крови и земли. Зелёные глаза теряются в лесной тени, насторожённо следя за любой угрозой. Её щеки обагрены напряжением.

Она прекрасна и совершенно дика.

Она — победоносная воительница… нет, она — королева, способная склонить на колени целые армии.

Она оборачивается, и тогда эта воительница, эта королева, произносит моё имя.

— Кириан, — шепчет она едва слышно, — Кириан, нам нужно уходить.

Я на мгновение задерживаю дыхание, выходя из транса, но подчиняюсь. Я встаю, глотая боль в уставших от борьбы мышцах, от новых ран и ударов, от пульсирующей боли в висках, и мы начинаем спускаться.

Мы больше не разговариваем, пока не видим на горизонте очищенную тропу и не выходим за пределы Проклятой.

***

Нам предстоит пройти ещё немного, чтобы добраться до пещеры, через которую мы вышли раньше, и я уже не нахожу ни следов Эренсуге, ни тел. Это заставляет меня задуматься: есть только два возможных объяснения — их похоронили или чудовище их поглотило.

Одетт находит могилы в лесу.

Семь. Семь погибших. А мы потеряли ещё троих на горе.

Записка Нириды, кусок бумаги, проткнутый кинжалом и привязанный к коре дерева, лишь гласит:

«Ты знаешь, где нас найти. Мы должны уйти, чтобы позаботиться о раненых. Не задерживайся».

Нирида доверяет мне, как и я ей. Она знает, что я жив. Она знает, что и Одетт жива. Но когда я смотрю на неё, не могу не думать, как близки мы были к тому, чтобы не спуститься с этой горы.

Я был уверен, что увижу, как Одетт разорвут на части, прежде чем меня убьют. Хотя я понимал, что поддаваться страху — значит кормить их, я был уверен, что мы умрём. И я ненавидел её за то, что она не побежала.

Но теперь Одетт шагает рядом, её шаг медленен, но уверенный, она движется через тьму, и я знаю, что никогда не забуду её образ, держащей меч, её глаза, горящие огнём, и решимость в голосе, когда она пообещала смерть.

— Как ты это сделала? — наконец спрашиваю я.

Мы не обсуждали это. Мы не говорили о том, что, если бы не Одетт, мы бы были съедены этими чудовищами.

Мой меч не причинил им вреда, обдумываю я.

— Не знаю, — отвечает она, и выражение её лица становится более твёрдым. — Я уже не жду, что ты мне поверишь. Я бы сама не поверила.

— Я верю, — отвечаю я, и в её глазах вспыхивает удивление. В этих глазах ещё что-то, что можно принять за вызов. — Так ты сражалась с хиру, верно? Ты защищалась и ранила его.

— Это было иначе, — отвечает она. — Но тогда я тоже не знала, что делаю. Я просто хотела, чтобы он ушёл. А сегодня, перед этими… я просто хотела убить эту тварь, так же как раньше я хотела тебя вылечить.

Я замечаю колебание в её голосе, то как она не решается на меня взглянуть, когда говорит об этом, и решаю осторожно продолжить.

— Тебя называли Дочерью Гауэко?

Тогда она действительно поворачивается. В её глазах — настоящий ужас.

— Я думаю, что эти твари тоже не понимают, кто я. Дочь Мари. Дочь Гауэко… Каждая из них видит во мне что-то своё. — Она качает головой. — Но они не знают. Эти существа, наверное, почувствовали мою магию, так же как её чувствовали Тартало или Ламия. Может, они встречали Гауэко, может, это он их туда заточил, и они не знают о других богах, или уже забыли их… и вот, они связали мой запах с ним.

Я обдумываю её слова.

— Как бы то ни было, ясно, что у тебя есть магия, и она не только позволяет тебе исцелять или изменять форму. Она также позволяет убивать.

Одетт резко останавливается. В её глазах — едва заметное свечение в темноте леса.

— Тебя это пугает?

— Нет, — отвечаю я без раздумий.

Она выглядит удивлённой. Думаю, не столько от моего ответа, сколько от моей уверенности, от спокойствия, с которым я это говорю.

— Почему? — шепчет она.

Я пытаюсь слишком сильно не улыбаться, потому что знаю, что это её разозлит.

— Потому что мне интересно, что ты можешь ещё.

И потому что ты прекрасна и великолепна, но это я не говорю вслух.

Рядом ухает сова, и я замечаю, как Одетт обвивает себя руками, возможно, чтобы согреться, а может, чтобы избавиться от воспоминаний.

Между деревьями мерцают огоньки ближайшей деревни. Мы подходим к входу в Лиоте, одно из первых поселений на юге от Сулеги.

— Я не одна из тёмных существ Гауэко, я — человек, — вдруг говорит она, после долгой паузы. — Но да, во мне есть магия, та самая, из-за которой, вероятно, мои родители продали меня Ордену, и та, по которой бог Львов проклял меня в момент моего рождения.

Я не могу удержаться, и, возможно, мой вопрос звучит слишком испуганно.

— Твои родители продали тебя?

Одетт глубоко вздыхает.

Я не знаю ничего о ней, кто она, откуда. И она, наверное, это понимает, потому что кусает нижнюю губу перед тем, как сказать:

— Я расскажу тебе. Когда-нибудь, — добавляет она, и я сдерживаюсь, чтобы не продолжать расспросы.

— Ты веришь в их бога? — осторожно спрашиваю я.

— Нет, — отвечает она, и её рука скользит к виску. — Думаю, я перестала