На одном дыхании! - Татьяна Устинова

– Все хорошо? – Он потрогал ее шишку под волосами. – Прошло?

– Истерика – да, а шишка нет. Ты прости меня, Андрюша.

– Нечего прощать. Я все понимаю. Тебе… нелегко дались все эти события.

– Нелегко, – эхом повторила Глафира. Если сейчас кто-нибудь позвонит и он уйдет за телефоном, я смогу вытащить журнал. Незаметно и быстро.

– Только мне обидно, – продолжал ничего не подозревающий Прохоров, – что тебя так задела эта… разлоговская девица! Ну и что? Он что, был твоим верным и любимым мужем, что ли?!

Вовсе не девица ее задела! Наплевать ей на девицу. Но Прохоров об этом не должен знать!

– Он не был моим любимым, – сказала Глафира, думая про журнал, – но он был моим мужем, Андрюша! И мне… неприятно.

– Ну все, – Прохоров поцеловал ее в лоб. – Проехали. Пойдем гулять, а? Вот ты в последний раз когда просто так шаталась по Москве?

Глафира отстранилась немного и посмотрела ему в лицо.

– Никогда, – призналась она. – Честно! Никогда у меня не было никаких романтических прогулок и свиданий. Из института я всегда летела домой, и с работы тоже. Я же за городом жила, добиралась часа по два в одну сторону! Метро, маршрутки, вся эта канитель. А потом Разлогов на мне женился, и все.

– Все, – повторил Прохоров. – Понятно. Значит, сегодня ты будешь гулять по Москве с кавалером первый раз. Загадывай желание!

Они засмеялись.

Глафира думала, как ей добыть журнал.

– Андрюш, пока я буду собираться, посмотри в Интернете что-нибудь про «Эксимер», а? А то я совсем оторвалась от жизни, ничего не знаю.

– Ну я и так все знаю! Рассказать?

– Ну конечно! – торопливо согласилась Глафира. – Но все равно посмотри! По-моему, в «Новостях» говорили, что на заводе в Дикалево начались какие-то выступления или забастовка, что ли!..

– Ну это не новость, Глаш. Дикалево – город вокруг химзавода. Химзавод встал, город, считай, умер. Вот тебе и все новости.

– Посмотри, а? – Глафира потянулась и поцеловала его. – Все равно я быстро не соберусь.

Он вздохнул протяжным вздохом мужчины, который заранее и навсегда прощает любимой женщине все ее слабости. И покорился.

– Только ты постарайся все-таки собираться не два часа, а? А то скоро уже стемнеет, и все гуляние пойдет насмарку.

Она довела его до дверей в кабинет – вот как запомнить, что эта дверь именно в кабинет?! – немного постояла, прислушиваясь, и бегом вернулась в кухню.

Некие пассы рукой, черт возьми, да что ж он не срабатывает, этот сенсорный датчик?! Наконец приглушенное, но отчетливое жужжание, и космический купол открылся.

Глафира сунула руку внутрь. Ты лазишь по помойкам, ничуть не удивилась присутствующая на барной стойке кошка Дженнифер. Оно и видно. Глафира нащупала журнал, выдернула и не удержалась, взглянула. Как это может быть?! Откуда?! Но оно – есть. На фотографии видно совершенно ясно!

Купол помойного ведра с достоинством затворился.

Нужно быстро уходить, чтобы Прохоров ее здесь не застукал. Прямо сейчас, а то вся операция насмарку!

– Гла-аш! Глаша, у тебя телефон надрывается! Ты где?!

Сейчас он зайдет в спальню, поймет, что меня там нет, и выйдет на кухню. А тут я с журналом, только что отправленным в мусорное ведро!

В одну секунду Глафира засунула журнал под халат и перетянулась поясом, туго-туго. Журнал шуршал и холодил бок.

– Глаша? Отзовись!

– Я здесь, Андрей! На кухне!

Глафира распахнула одну дверцу, потом другую…

Где же холодильник, мать его?! Как его найти, когда кругом одинаковый хром и никель, а также бериллий и ванадий?!

– Глаша? Ты же вроде одеваться пошла!

Когда он показался на пороге, Глафира невозмутимо доставала из холодильника бутылку с молоком. Кошка Дженнифер с недоумевающей физиономией свисала у нее с локтя.

Журнал шуршал и предательски ехал из-под халата.

– Дженнифер попросила молока, – объявила Глафира. – Я ее кормлю.

Прохоров засмеялся, подошел, взял Дженнифер и прижал к себе, как младенца. Глафира локтем поправила журнал.

– Вы начинаете любить друг друга, – сказал Прохоров и почесал Дженнифер за ушком. – Я рад. Давай я ей сам налью, а ты иди, одевайся!

– Спасибо, – пропищала Глафира фальшивым писком, потрепала не успевшую увернуться Дженнифер по голове и пошла в спальню.

Прикрыв за собой дверь, она извлекла из укрытия журнал и еще раз посмотрела.

Ну да. Оно есть. Но его не может быть. Как это возможно?!

Ко всем непонятностям и тайнам добавилась еще одна, должно быть, самая загадочная, и некому задать вопрос, чтобы получить ответ!

Ей срочно нужно все проверить, хорошо бы прямо сегодня. А для этого нужно оказаться дома.

Она одевалась перед зеркалом, очень решительная и как будто проснувшаяся.

Разлогов бы ни за что не поверил, вдруг подумала Глафира и серьезно посмотрела на себя в зеркало. Разыгранное представление с кошкой никогда бы его не убедило.

Его нельзя было обмануть.

Он никому не верил.

Марина посмотрела на себя в зеркало, вздохнула протяжно и опять посмотрела. Она знала, что красива, но сейчас показалась себе не просто красивой, а неправдоподобно прекрасной.

Дьявольски прекрасной.

Она смотрела на себя какое-то время, потом чуть-чуть подняла подбородок и повернула голову.

Так еще прекрасней. Не женщина, а бездна!..

Без дна…

Свет единственной лампы ложился очень правильно, глаза тонули в тенях, а кожа на скулах была прозрачной и тонкой, обещающей нежность и жар.

Как там у Островского, которого Марина только что отыграла?..

«Дамы, барышни какие!

Ну это вам так с дороги показалось. Разве чем другим, а этим похвастаться не можем».

– Конечно, не можем, – шепнула Марина и рассмеялась тихонько, – ни дамами, ни барышнями, где уж там! Одна я и есть, а больше… кто же?..

В дверь тихонько поскреблась гримерша. Марина быстро и ласково ее выпроводила.

Не до тебя сейчас. Я пока еще не хочу обратно к вам, в ваше болото, которое вы называете жизнью. Я все еще – над. Я все еще – вверху. Я все еще – полет.

Ах как она любит театр, сцену и оглушительную до звона в ушах собственную свободу – которую там внизу, в болоте, предлагалось пить по глоточкам, строго отмеряя каждый! А на сцене она… летает.

Фу, какое избитое выражение! Летает на сцене! Впрочем, она им не писатель, чтобы придумывать какие-то необыкновенные выражения!

Марина подышала на зеркало и еще раз взглянула – та, в зеркале, теперь была вся затуманенная и еще более прекрасная.

Одна ты в Москве, и он один в Москве, вот вас и пара!..

– Прав, тысячу раз прав Островский, – прошептала Марина, – одна, одна в Москве…

И пары ей никакой не требуется!

Ну лирика лирикой, а нужно собираться. Сейчас в баню – после каждого спектакля, после купания в любви, ненависти, обожании, непременно очистительное омовение – в прямом смысле слова! – и можно жить дальше.