На одном дыхании! - Татьяна Устинова

В квартире Прохорова она все время путалась, открывала ненужные двери, зажигала свет не там и поворачивала не туда.

Где-то что-то то ли пело, то ли разговаривало, и Глафира, пооткрывав не те двери, позвала хрипло:

– Андрей! Ты дома?..

Никто не отозвался, и Глафира, послушав немного, сказала сама себе:

– Нету тебя дома!

…А кто тогда поет и разговаривает? Впрочем, вряд ли Прохоров стал бы разговаривать сам с собой, а уж запел бы тем более вряд ли!

Наконец нужная дверь была найдена – Сезам, откройся! – и Глафира попала в ванную.

Зеркала, зеркала, мрамор, мрамор, хром, сталь, титан. Кадмий, литий, бериллий, ванадий – как в таблице Менделеева, – и посреди всего этого торчит она, Глафира, желтая, с синяками под глазами, с шишкой на голове, с облупившимся лаком на ногтях и в его пижаме.

Потыкав пальцами в ненужные кнопки, повертев ненужные ручки – хром, сталь, литий и кадмий, платина и палладий, – включая попеременно то подсветку пола, то стереосистему, из которой моментально грянул оркестр, то видеопроектор, то освещение гигантского аквариума с пираньями, Глафира в конце концов пустила воду и через некоторое время даже добилась того, чтобы она стала горячей. Похвалив себя за упорство и труд, Глафира вылезла из пижамы и, предвкушая счастье от сидения в горячей воде, принялась чистить зубы и рассматривать себя в зеркало.

Ничего общего с красотками в духе Разлогова. Зад широковат, груди тяжеловаты, ноги так себе – длинные, но… «тумбообразные», так сформулировал ее фитнес-тренер, производя «обмеры». Никаких аристократических тонких щиколоток. Продавщицы в обувных магазинах были снисходительней и называли это «высокий подъем».

Глафира остервенело чистила зубы.

Пошел он на фиг, этот фитнес-тренер!.. Собственно, он и пошел. После «обмеров» и первого занятия, в ходе которого выяснилось, что у Глафиры слабовата стенка живота, поэтому кожа отвисает так неэстетично, колени несколько дистрофичны, и носить короткое ей категорически нельзя, а руки такие полные, что обычная программа укрепления мышц ей не подойдет, Глафира подарила свою золотую клубную карту какой-то молодой мамаше с коляской, обретавшейся возле клуба.

Фитнес-тренер пару раз звонил, осведомлялся, когда Глафира придет на тренировку, а потом, к счастью, у нее украли телефон, и передняя стенка живота осталась в прежнем виде.

Впрочем, все это не имеет никакого значения!..

Глафира долго лежала в ванне, а потом с наслаждением мылила голову, осторожно обходя пальцами огромную шишку. Прикасаться к ней до сих пор было больно.

Напялив халат, расходившийся на груди, она слегка подула феном на короткие растрепанные волосы и отправилась искать кухню.

Она живет здесь уже несколько дней и все время путается! Интересно, можно в такой квартире прожить жизнь? Нет, в качестве арт-объекта квартира прекрасна. А жить?!

Раньше Глафира никогда не жила с Прохоровым… подолгу. Иногда они вместе спали, в основном в отелях, в основном за границей, где их никто не знал, и дома у него она была всего пару раз! И ей никогда не приходили в голову такие приземленные, неромантические мысли – как здесь жить-то?! Не попивать коктейльчик перед тем, как «все должно случиться», не принимать вместе ванну после того, как «все уже случилось», не прихлебывать кофе из одной чашки, сидя голыми за барной стойкой в гостиной, а… жить!

А Прохоров, в которого она была вроде влюблена?.. С ним можно жить?

Наверняка, бодро утешила себя Глафира. Вот они живут уже несколько дней, и все у них просто прекрасно! Правда, никакого интима, она все время лежит – болеет, открывает не те двери и так и не научилась пользоваться кофеваркой – иридий, палладий, ванадий и ряды кнопок, как в центре управления полетами.

И очень хочется домой. Так хочется, что, закрывая глаза, она все время видит одно и то же – широкие лиственничные доски, камин с закопченной задней стенкой, темные балки на потолке, яблоки в корзине у высоких дверей, распахнутых в сад. Гамак между соснами.

Надо было снять гамак. Что он висит, мокнет?..

– Мне нельзя раскисать, – громко сказала Глафира. – Ни в коем случае! Я все выясню и поеду домой. И сниму гамак!

Разлогов любил иногда посидеть в гамаке. Черт бы его побрал!..

В так называемой кухне – кадмий, литий, бериллий – Глафира разыскала турку, початую пачку кофе и какую-то колбасу за неприступной холодильной дверью.

Телевизор работал – вот, оказывается, откуда песни и разговоры!

Жуя колбасу и запахивая то и дело открывающийся на груди халат, Глафира с трудом взгромоздила себя на длинноногий, высоченный, элегантный стульчик и потянула к себе журнал.

Это был тот самый журнал, открытый на той самой странице.

Глафира глубоко вдохнула и выдохнула. Зачем Андрей принес его сюда, да еще забыл на самом видном месте?! Он же знает, что ей… неприятно.

Куда там «неприятно»! Она эти фотографии видеть не может! И не хочет! И не будет на них смотреть!

Она швырнула журнал, он поехал по стойке и шлепнулся с другой стороны, распластав страницы, как разноцветная бабочка, с лету вляпавшаяся во что-то липкое.

Глафира сварила кофе, дожевала колбасу. Распластанный на полу журнал не давал ей покоя. Прихлебывая кофе, она сползла с элегантного стульчика, подошла и двумя пальцами подняла журнал.

Я все понимаю, брезгливо подумала она про Прохорова. Работа такая. Обыкновенная работа за деньги, ничего особенного. Тебе платят. Ты ставишь материал в номер. Но ведь это не чья-нибудь чужая жизнь, до которой нам дела нету. Это моя жизнь. А следовательно, и твоя, если ты меня любишь!.. Хоть бы ты раз в жизни отказался! Ну отказался бы, и все тут!..

Впрочем, отказался бы Прохоров, поставил бы Сидоров или Петров. Какая разница!..

Только одна фотография ее интересовала – только одна из всего цветистого глянцевого множества! И, превозмогая себя, Глафира вернулась за стойку, неся журнал на отлете, шлепнула его на полированную поверхность и еще раз посмотрела.

Ну да. Белый пляж, загорелое тело в двух полосочках почти несуществующего купальника, совершенное, правильно припорошенное правильным песочком, и на заднем плане Разлогов.

Очень раздраженный. Вовсе не Аполлон. Решительно не красавец-мужчина. В плавках лучше не фотографироваться. Никогда. Даже после прохождения «обмеров» у фитнес-тренера.

Глафира еще раз взглянула в прищуренные от злости глаза Разлогова.

Погибель, а не глаза.

Скажи мне, откуда могла взяться эта фотография?! Подскажи мне хоть что-нибудь, иначе я никогда не найду убийцу! А «никогда» – очень плохое слово. Гораздо хуже многих других плохих слов.