На одном дыхании! - Татьяна Устинова

Прохоров пробормотал что-то себе под нос. Глафира расслышала только «твою мать».

– Я звонил, ты не отвечала! Я поехал на работу, поскандалил там, хотел снять материал, а журнал уже из типографии вышел! Я там, в этой Венесуэле, счет дням совсем потерял, а уж когда из новостей узнал, что Разлогов умер!..

Кошка Дженнифер перевалилась на другой бок и теперь смачно вылизывала под хвостом. В неярком утреннем осеннем свете вокруг нее плавала шерсть и оседала на Глафирин халат.

– Девочка моя, – рассеянно сказал Прохоров то ли Глафире, то ли кошке Дженнифер.

– А фотографии? – вдруг спросила Глафира, и Прохоров насторожился. С фотографиями как раз вышла история, но Глафира не должна об этом узнать.

Еще не хватает!..

– Что… фотографии? – осторожно спросил он.

– Откуда они? Нет, вот эти, – и она стукнула в журнал кофейной ложечкой, – я понимаю откуда! Это вам сама звезда выдала…

– Не нам, а корреспонденту. Меня там не было.

– Ну пусть корреспонденту. А остальные?

…Почему она спрашивает, промелькнуло в голове у Прохорова. Что ей может быть известно про эти фотографии?!

– Фотосессия была у нее дома, – четко, как на летучке, сказал Прохоров. – А что? Обычная, нормальная практика. Ты же все это знаешь! Приезжают корреспондент и фотограф. Корреспондент берет интервью. Фотограф снимает.

Она смотрела на него очень внимательно, как будто он открывал бог весть какие истины.

…Почему она так смотрит?.. Что она знает? Она ничего не может знать о том, что произошло… с фотографиями! Не должна знать!

Нужно как-то ее отвлечь. Заставить забыть об этих дурацких фотографиях! В конце концов, Разлогов умер, и публикация их потеряла всякий смысл.

– Глаш, – сказал Прохоров немного неуклюже, – пойдем лучше на улицу, а? Ты же почти неделю тут сидишь! Пойдем?

– Значит, отчасти фотографировали на месте, а отчасти – материал «из личного архива звезды». Так это называется?

– Глаш, пойдем на улицу, а?

Она вдруг спихнула с коленей Дженнифер, которая уверенно приземлилась на пол и тут же ринулась к Прохорову, жаловаться.

– Вам всем на меня наплевать, – выговорила Глафира, и губы у нее скривились. – И тебе, и Разлогову, и всем на свете! Зачем ты подсунул мне этот проклятый журнал! Опять! Я ведь уже все это пережила, и ты зачем-то решил показать мне это снова!

– Я ничего не подсовывал, – пробормотал перепуганный Прохоров. – Честно, Глаша! Он был у меня в портфеле, я его выложил, а ты нашла…

– Тебе наплевать! – крикнула Глафира и зарыдала. – И Разлогову было наплевать тоже! Всегда! Всю жизнь!

Она закрыла лицо руками. Кошка Дженнифер смотрела на нее с брезгливым удивлением – не умеешь себя в руках держать, матушка! Что это у тебя за бурные проявления чувств, как у собачки-дворняжки? Мы здесь дворняжек не держим, пошла вон отсюда!

Только Глафира никуда не шла, рыдала еще пуще. Ей было стыдно, но остановиться она не могла. Как будто маховик внутри раскручивался, быстрее, быстрее!..

Когда она начала икать и задыхаться, Прохоров подал ей воды.

– Ничего, – сказал он негромко и погладил ее по голове. – Ничего, Глаша.

Глафира икала и хрюкала, и думала с ужасом: что это со мной?! Почему я не могу остановиться?! Зачем я вообще рыдаю?! Даже… из-за Разлогова я не рыдала, и когда получила по голове, не рыдала, и когда приехавший Марк демонстрировал мне свою ненависть, не рыдала тоже! Так что со мной?!

Прохоров, бестолково пооткрывав блескучие двери стенных шкафчиков, выудил какой-то пузырек и стал капать в склянку.

– Ни… че… че… го… м-мне н-не на… до!

– Надо! – и он сунул склянку ей ко рту.

Стыдоба какая, подумала Глафира с ужасом, проглотив гадость, хорошо, что Разлогов не видит. Он терпеть не мог истерик и был уверен, что она ни на что такое не способна.

Он любил за вечерней пение, белых павлинов и стертые карты Америки.

Не любил, когда плачут дети, чая с малиной и женской истерики.

А я была его женой.

Глафира зубами вцепилась в обшлаг халата, чтобы икать и хрюкать не так громко, и постепенно буря стала затихать.

– Господи… что… со… мной… бы-ло?

Прохоров пожал плечами, подошел и обнял ее за голову.

– Ничего страшного не было. Истерика, и больше ничего.

– У… меня… не бывает… ис… истерик.

– Сегодня первая. Загадывай желание!

Кошка Дженнифер презрительно дернула хвостом. «Он еще с ней возится! Она шумит, булькает и производит нарушения в нашем с тобой прохладном, спокойном и уравновешенном мирке! Она нам не подходит. Гони ее в шею, милый».

– Это… все из-за… фотографий…

– Ну конечно.

– Ты во всем виноват!..

– Разумеется.

– Ты мне их… специально подсунул!

– Ну еще бы!

– Я выброшу эту гадость в помойку.

– Давай!

Глафира высвободилась из его рук, теплых, крепких и надежных, схватила журнал и…

Нет, это была совсем не та фотография, где раздраженный голый Разлогов с красавицей на переднем плане, не дававшая Глафире покоя!

На этой красавица в одиночестве сидела с ногами в белоснежном пушистом кресле. Из одежды на красавице была только просторная мужская рубаха, а из украшений – огромный бриллиант.

Глафира не поверила своим глазам.

Может, у нее в голове помутилось? Всерьез?!

Распроклятый журнал трепыхался у нее в руке. Она взяла его, чтобы вышвырнуть в помойку.

Должно быть, истерика – первая в жизни, загадывай желание! – пошла ей на пользу. Кисельной трухлявой вялости последних недель не осталось и следа.

Глафира вдруг, в одну секунду, вернулась в себя, вернулась собранной и умеющей думать, такой, какой она была всегда.

Ты очень умная, говорил ей когда-то Разлогов, и она знала, что это правда.

– Ну? – Прохоров потянул у нее из пальцев журнал, отдавать который было нельзя. – Мы же собираемся его выбросить! Да, Глашенька?

Он обнимал ее очень нежно, и они вдвоем продвигались к мусорному ведру, отчасти напоминающему топливный бак межпланетного корабля, как все в этом доме. Ведро сверкало полированным металлом и работало – ведро работало! – на сенсорных датчиках.

Андрей ни о чем не должен догадаться. Он тут совсем ни при чем. И так она доставила ему много неприятностей, а он ни в чем не виноват.

Кое-как, в обнимку – расстроенный Прохоров и новая-старая, быстро обдумывающая свое положение Глафира – они добрались до ведра. Прохоров поднес руку, куполообразные створки раскрылись с тихим, но отчетливым жужжанием и ам! – ведро проглотило журнал.

Глафира проводила журнал глазами, всхлипнула напоследок, повернулась и обняла Андрея. И носом потерлась о его шею. И посопела ему в ушко.

– Все хорошо? – Он потрогал ее шишку под волосами. – Прошло?