Как стать добрым - Ник Хорнби

Молли выглядела польщенной, однако ответа на вопрос так и не дождалась.

— Он просто не знает, — хмыкнул Том.

— О, не беспокойся, знает, знает. Мне все известно. Но, может быть, сейчас не время. Еще не время.

— И когда же наступит это время?

— А вы не хотите показать ГудНьюсу комнату, в которой он будет жить? — обращаясь к детям, вмешался Дэвид — явно для того, чтобы снять вопрос о черепахах и их способностях.

Поскольку ГудНьюс был, очевидно, не расположен посвящать нас в эту материю прямо в прихожей, Дэвид подхватил его сумки с чемоданами и стал подниматься по лестнице.

По пути он обернулся ко мне.

— Я знаю, о чем ты думаешь.

— О чем я могу думать?

— Временами он порет откровенную чушь. Старайся пропускать это мимо ушей, не зацикливайся.

— Что еще?

— Ты не ощущала вибраций?

— Чего-чего?

— Некоторые люди с повышенной интуицией и возбудимостью — так сказать, интуитивисты — чувствуют исходящие от него вибрации. Другие — упертые реалисты — ничего не чувствуют. Представляешь, какая несправедливость?

— Ну и что за вибрации я должна была ощутить, — раз уж ты считаешь, что они существуют?

— Не я так считаю — они совершенно реальны. Интересно, что мы с Молли сейчас их чувствуем, а вы с Томом — нет.

— Откуда тебе известно, что чувствует Том и чего он не чувствует? И откуда ты знаешь, что чувствует Молли?

— Ты обратила внимание, что Том вел себя с ГудНьюсом неделикатно? Да и ты… Если бы он улавливал вибрации, то не вел бы себя так грубо. Молли была вежлива. Она освоила правила за первое посещение.

— Значит, я ему еще и нагрубила?

— Да нет. Просто ты была скептично настроена. Отнеслась к нему с недоверием.

— Выходит, так с ним нельзя? И что я сделала не так в обращении с нашим гуру?

— Пойми, ты не можешь видеть того, что видно ему. Для этого нужно иметь внутреннее зрение.

— Думаешь, я слепая?

Непонятно, с чего я вдруг забеспокоилась, но, похоже, эта встреча задела меня. Мне стало интересно, о каком зрении идет речь и что он такого видит. Мне как будто захотелось оправдаться перед Дэвидом, ну, что я тоже принадлежу к людям, которые способны видеть это что-то — непонятно, что именно.

— Успокойся. Ничего плохого в этом нет. То, что ты не видишь, вовсе не значит, что ты плохой человек. Это другое.

— Из твоих слов это не следует. Значит, со мной что-то не так. Потому что все, что я увидела, — это пирсинг, проколотые брови — и больше ничего. Никакой ауры.

— Не все сразу.

Улыбнувшись знакомой блаженной улыбкой, которая появилась у него в последнее время, Дэвид присоединился к остальным.

— Есть еще одна проблема, — заявил Дэвид, когда все собрались на кухне.

— Печально слышать, — обронила я.

— Кровати, — сказал ГудНьюс. — Они меня не совсем устраивают.

— Ах вот оно что, — ответила я. — А по-моему, они нормальные, раз уж мы все-таки на них спим. — Я постаралась сказать это твердым и безразличным голосом, таким же сухим и светлым, как сухое белое вино, но, боюсь, получилось что-то близкое к уксусу.

— Каждый делает то, что считает нужным, — сказал ГудНьюс. — На мой взгляд, это слишком мягкие постели. Они вас размягчают. Уводят вас в сторону от реального положения вещей.

— И что это за реальное положение вещей, позвольте поинтересоваться?

Дэвид бросил на меня укоризненный взгляд. Не тот, давешний, полный ненависти и презрения взгляд «чтоб ты сдохла» — нет, это был взгляд нового Дэвида, что-то вроде: «Как ты меня разочаровала». На миг меня посетила ностальгия по тем далеким временам, когда ненависть была привычной подоплекой нашего общения. Золотые времена лютой искренней ненависти, где вы, ау!

— Это серьезный вопрос, Кейти, — изрек ГудНьюс. — Не знаю, готовы ли вы к серьезному ответу.

— Ты же готова, правда, мамочка? — присоединился ко мне верный Том, демонстрируя свою лояльность.

— В любом случае, — встрял Дэвид, — надо будет вынести кровать из комнаты для гостей, где расположится ГудНьюс. Иначе там мало места, чтобы спать на полу.

— Очень хорошо. И куда мы ее вынесем? Куда определим эту «лишнюю» мебель?

— Можно поставить в мой кабинет, — предложил Дэвид.

— А можно и мою кровать вынести? — поинтересовалась Молли. — Мне она тоже не нравится.

— Чем тебе не нравится кровать? — Мой вопрос был скорее адресован Дэвиду, чем Молли.

— Просто не нравится. Я не согласна.

— С чем же, разреши спросить, ты не согласна?

— Просто не согласна — и все. Она неправильная.

— Когда у тебя будет своя квартира, можешь спать хоть на гвоздях, как факир. А в моем доме будешь спать в постели.

— Простите, — вмешался ГудНьюс. — Кажется, я вызвал проблемы. Но ведь дело только во мне? Пожалуйста, забудем об этом. Все в порядке.

— Вы уверены? — переспросил Дэвид.

— Разумеется. Я могу устроиться и на кровати. — Последовала пауза, во время которой ГудНьюс посмотрел на Дэвида с таким выражением, будто назначал его своим представителем на Земле.

— Есть еще одна проблема, волнующая ГудНьюса. Точнее, нас обоих: как он будет целить.

— Как он будет — что?

— Исцелять людей.

— Он что, собирается делать это прямо здесь?

— Конечно.

— Значит, к нам будут ходить паломники… Что еще?

— Ну а куда еще?

— Ведь он пробудет здесь всего пару дней — ты так говорил.

— Вероятно. Но ему надо работать. У него долг перед людьми. Сама понимаешь. Так что, если выйдет задержка…

— Я так понимаю, все идет к тому, что одной комнаты для гостей доктору будет маловато? Это помещение не устраивает нашего гостя?

Дэвид посмотрел на «учителя», тот лишь пожал плечами.

— Конечно, помещение не идеальное, — сказал наконец ГудНьюс. — Из-за кровати. Впрочем, раз нет ничего более подходящего…

— Приходится мириться. Довольно забавно. У нас появился кабинет для исцелений.

— Боюсь, с сарказмом Кейти нам придется мириться — это одна из ее привилегий.

— У меня и других предостаточно. Их миллионы. — Тут я припомнила, что одна такая «привилегия» совсем недавно посетила наш дом и Дэвид вел себя с ней невероятно мягко, так сказать, толерантно уживался с ней все то недолгое время, что она у нас находилась, пытаясь отстаивать мои нрава на самоопределение. Мне стало чуточку стыдно. — Простите. Может быть, предложить гостю твою спальню? Лучше места не придумаешь.

— Прекрасно. Там я смогу хорошо поработать. Прекрасная атмосфера у вас дома, вы знаете об этом?

— И последнее: ГудНьюс вегетарианец. Но это даже облегчает тебе работу. Не правда ли?

— О да. А еще больше — тебе.

— Он строгий вегетарианец. — Дэвид, похоже, окончательно разучился воспринимать иронию, когда она не подается агрессивными средствами. Иными словами, утратил чувствительность к острым блюдам, когда их подают остывшими.

— Ну что ж, располагайтесь, — гостеприимно предложила я бездомному ГудНьюсу. Еще один босяк был обеспечен крышей над головой. Что касается меня, то я чувствовала, что он уже нас никогда не покинет.

Дэвид приготовил курицу в кляре и овощи. Курица предназначалась для нас, овощи — для всех, включая нашего гостя. Пока Дэвид готовил, ГудНьюс беседовал с ним на кухне, после чего состоялась наша первая совместная трапеза. Основной темой разговора за столом был ГудНьюс, а именно следующие вопросы: «ГудНьюс и черепахи» (оказывается, то, что они видят, необъяснимо словами), «ГудНьюс и каковы предметы в действительности» (человек плох, но в нем остается надежда на выздоровление души — надо лишь отыскать путь), «ГудНьюс и его исцеляющие руки». Молли снова захотела, чтобы он прогрел ее там и сям, но Дэвид заметил, что мы, между прочим, сидим за столом.

— А вы всегда могли так делать? Например, когда вам было столько лет, как мне сейчас? — спросила Молли.

— Нет. Я ничего не умел, пока мне не исполнилось… как это будет по-вашему — двадцать пять.

— А сколько вам сейчас?

— Тридцать два.

— А как вы узнали, что обрели такие способности? — Этот вопрос исходил от Тома, который по-прежнему стойко не поддавался обаянию ГудНьюса.

— Моя подружка в то время растянула шейную мышцу и попросила меня растереть ей вот тут, и… произошло нечто странное.

— Что именно?

— Непостижимо. Лампочки вдруг вспыхнули и стали светить ярче, в комнате сделалось жарко. В общем, нечто необыкновенное.

— И откуда, вы думаете, взялся ваш дар? — В этот раз, к моему удовлетворению, уксуса в моем голосе было куда меньше. Я понемногу училась. Я еще не стала добрым белым вином, но пить меня уже можно — или хотя бы добавлять в пунш.

— Знаю откуда, но не могу сказать при детях.

Я не поняла, что он имел в виду, но, если ГудНьюс полагал, что историю о том, как он стал знахарем, нельзя рассказывать в присутствии несовершеннолетних, я не собиралась спорить с ним на эту тему, даже если сами несовершеннолетние были иного мнения.