Седая весна - Эльмира Нетесова

— Глянь, Улюшка, жив мой Николай? Скоро домой воротится?

Ульяна раскладывала карты и… Вся содрогнулась. Как сказать, что ждать уже некого…

— Нет! А вдруг? Может, ошибка? — не поворачивался язык сказать правду. Свое помнила и говорила:

— Письмо жди! Скоро придет…

— Как же мне теперь вековать, Уля? Похоронку получила! — вошла другая баба в дом. — Кинь карты, — попросила глухо.

— Живой твой Володька! Помяни мое слово! И домой воротится. Нынче — больная постель у него! Но придет в дом еще до снегу…

— А как же похоронка?

— Плюнь на нее!

И впрямь вернулся человек. В госпитале лечился. Жена Ульяну позвала — первой гостьей. Та на занятость сослалась. Лишь поздравила и порадовалась, что на улице одной семейной парой стало больше.

— Во! Ведьма! Даже военкомат подтвердил, что Яшка погиб. А она свое — живой! Он и впрямь в плену оказался. Лишь через два года вернулся. Вот и не поверь ей.

Сколько раз пытались Ульяну опорочить завистники. Писали кляузы, что она в войну лечила немцев, а своим отказывала в помощи. И тогда к бабе приезжали чекисты. Но нашелся парнишка и командир отряда. Они всегда помнили Улю. Да и не только они…

Всем семьям погибших платили пенсии. Каждому помогали. И только для нее не нашлось тепла. Троих отняла у нее война. Но пенсию ей не платили.

— Ид и работать! Иждивенкой рано быть. Тебе покуда шестидесяти лет нету. Сама себя прокормить должна. Совесть поимей, тебе еще пахать и пахать. Самой! Нечего погибшими прикрываться. Каждый должен выполнять свой долг, — ответили Ульяне в собесе и военкомате. А один из них еще и добавил язвительно:

— У тебя мозоли от карт на руках появились? Перетрудилась на отечество? Что сделала для него?

— Партизанский отряд лечила! А их почти пятьдесят человек. Все через мои руки прошли. И теперь фронтовиков выхаживаю. От ран, какие на войне получили. Чтоб жили мужиками и радовались, чтоб знали, что воевали не зря. Не все ж такому говну, как ты, цвести и пахнуть. Мои вон головы сложили. А ты живешь, потому что в тылу прятался. За нашими спинами. А ты знаешь, каково больного выходить? От какого родня отреклась. Ты ить коркой хлеба ни с кем не поделишься. Я — все, что имела, отдавала людям. И если б была как ты, не стали б в лихую минуту мою меня выхаживать, удерживать в этой жизни. А значит, я им нужна. Что ж до пенсии, так не тебе судить! Не ты мне ее платить будешь! Доживи до своей, если сумеешь! — вышла из военкомата обиженная, раздраженная.

Ульяна вернулась домой злая. Но вскоре к ней постучали, привели больного, и женщина отвлеклась от своих забот, забыла о неприятном разговоре.

Еще много лет лечила она людей, вернувшихся с войны.

Вот так появился у нее Прохор, попросил прохожего стукнуть в калитку кольцом, сам не дотянулся. Безногим остался в войну. На каталке к Ульяне объявился. Больше деваться стало некуда. Жена, как увидела, в голос взвыла:

— Ждала мужика, кормильца! Вернулся обрубок-иждивенец! Кому такой нужен? Зачем ты выжил? Детей объедать и мне хомут на шею?

— Не в пьянке ноги потерял — на войне. Мне за инвалидность пенсию платить станут. С голоду не передохнем! — пытался успокоить жену. Та не унялась:

— Какой с тебя нынче хозяин, помощник, если сам до ветру сходить не сможешь без чужой помощи. Без няньки — никуда! Это за что наказаньем свалился? Другие — с трофеями в дом, ты — горем!

Завернул Прохор от порога и, даже не поговорив с детьми, покатил по улице со двора. Горько на душе, а что поделаешь? Впору застрелиться б! Да оружие сдал. Не думал, что все вот так повернется. До вечера возле мужиков сидел. Таких же фронтовиков. Их из семей не прогнали. Хоть были средь них всякие. Послушали они Прохора. Головами качали.

— А может, тебе в интернат податься? Там много таких, как ты!

— Зачем? Лучше к ведьме! Она ему ноги нарастит новые! Эта Улька все могет!

Поначалу даже обиделся человек. Подумал, смеются над ним мужики. Но прислушался к рассказам о бабе:

— Она и впрямь ведьма! Коль по душе ей придешься, непременно поможет. А уж как, только ей одной ведомо, — убедили и подсказали, как найти ее.

Ульяна, открыв калитку, в дом пустила. Помогла на стульчик сесть. Выслушала Прохора смеясь и плача внутренне. Вслух только то и сказала:

— Коль жить захочешь, все одюжишь. Но сам себя из беды за уши выдернешь.

Так-то и взялись вдвоем. Она ему культи залечивала, а Прохор сам себе протезы мастерил. Когда сделал, вот тут и закавыка вышла. Пришлось всему заново учиться. Сколько раз падал и разбивал в синяки и кровь лицо и тело, знал лишь Прохор. Но, чуть отлежавшись, снова сделал протезы. Помимо их — костыли сделал. Все ж надежнее. И снова учился ходить. По шагу в день прибавлял. Поначалу по дому

А по соседям молва пошла:

— Ведьма замуж вышла! За калеку! Безногого! От семьи увела! У детей отца отняла!

Ульяна молча в подушку плакала ночами. Но ведь не выгонишь человека. Ведь вон как старается на ноги встать. Всего три месяца прошли, а Прошка уже по дому с одним костылем ходит. Протезы скрипят так, что во дворе слышно. Зато сам все для себя делать наловчился. Еще и поделки из дерева мастерит, всякие детские забавы. Свистки и свирели, кукол и зайцев. Потом ложки, доски, поварешки приноровился вырезать. Для кухни вещи нужные. Их соседям продавал, у нее прибавка к пенсии. А через полгода ходил во двор не спотыкаясь и не падая, уже без костылей. Так-то вот самостоятельно в военкомат пришел. Там глазам не поверили. Был калека. А пришел мужиком. Устроили па работу. Поначалу, считаясь с протезами, устроили вахтером па завод. Но вскоре Прохор перевелся в депо, где до войны работал. Стал получать неплохо. Вот тогда и узнала жена, что не пропал мужик. Заново жить научился. Не ползает, а ходит. И работает. У чужой бабы живет. Она его на ноги поставила. Нынче оба как сыр в масле катаются. Забыл он о жене и детях. Того гляди, у них с ведьмой свои дети появятся. Попробуй тогда воротить его! И побежала к Ульяне в первый же выходной, взяв за руку младшую пятилетнюю дочь.

Прошка не удивился, увидев их во дворе. Он предполагал этот приход. Зная прежнюю жену, высчитал ее жадность и вышел во двор:

— Чего заявилась? Зачем пришли? — стал на крыльце, не пропуская в дом.

— Значит, не сбрехали мне! Ты уже вылечился! А когда об детях вспомнишь? Иль позабыл, что они имеются? Иль только я должна их растить? Иль тебе вместе с ногами и совесть, и память оторвало? — заорала на весь двор оглашенно.

— Я домой вернулся. К тебе и детям. Ты прогнала. Чего теперь хочешь? Я — обуза для вас!

— Но ты уже на ногах! Работаешь и зарабатываешь! Обязан детям помогать! — орала баба.

— Когда прогоняла, думала о том? На себя понадеялась. Меня вычеркнула из жизни? Теперь дошло, что поспешила схоронить? Сама не справляешься! Деньги потребовались вам! За них удавишься! Чего ж раньше не пришла, не навестила, не узнала, как я маюсь здесь? Сколько мужиков в дом приводила? Чего ж они не застряли? Поняла, что ты хоть и не калека, а никому не нужна и детей самой растить придется? А мне не деньги, доброе слово нужно было, чтоб в жизни удержаться! Но из тебя и это бесплатно не выдавить! Стерва ты! — хотел повернуть в дом.

— Я не о себе говорю! На детей требую! Они — твои! — подтолкнула к Прохору дочь. Та, забыв все, что велела мать сказать отцу при встрече, горько заплакала, попросив:

— Не ругайтесь!

— Вам будут высылать алименты! Но большего не ждите!

— А навещать детей? Иль ты их всех променял на эту ведьму? С ней теперь кувыркаешься? — увидела в окне промелькнувшую Ульяну.

— Ее не трожь! Ты ее плевка не стоишь!

Баба схватила кирпич, лежавший на завалинке, хотела запустить им в окно, но глаза в глаза встретилась с Ульяной, выронила кирпич себе на ногу, от боли охнула, переломилась пополам:

— А и впрямь, ведьма она! — потащила дочь к калитке. И, хромая, заспешила от дома, громко кляня мужа и ведьму.

Ульяна вышла во двор, посмотрела вслед бабе. Та, увидев, что за нею наблюдают, заторопилась, не глядя под ноги, наступила на конец длинной ветки, вторым получила в лицо…

— Чтоб твои глаза лопнули, ведьма! — пожелала Ульяне, оглянувшись. Та лишь усмехнулась. И, перекрестив спины обеих, прошептала тихо:

— Да сохрани вас Господь…

Ульяна привыкла к Прошке. Но никогда не думала связывать с ним свою судьбу. Она ждала, когда дадут человеку какое-нибудь жилье и он уйдет из ее дома. Конечно, он ей не мешал. Но надоели сплетни, слухи. Они злили. И Ульяна только обрадовалась бы, если бы Прохор вернулся в семью. Но… Хочешь того иль нет, общаясь с ним, понимала, что не сможет простить и никогда не забудет обиду.

Слишком тяжело далась ему новая жизнь. Он не хотел тащить в нее старые ошибки.

Прохор никогда не замечал в Ульяне женщину. Он даже не знал, как к ней относился. Старался не докучать, помнил, чем обязан ей. Но свое будущее с нею никак не увязывал. Он ценил в ней человека. Женщины в его представлении должны были быть иными. Прохор знал о ее горе, но баба, даже рассказывая о нем, не жаловалась — делилась. Он так не умел. И понимал, она сильнее его и многих из тех, кого знал. Она не согласится стать женой слабого. Да и вряд ли вздумает обзавестись семьей.