Путем дикого гуся - Мариуш Вильк

Cache River

Arch’s Brook

Diver Brook

Way’s Brook

Pinus River

Upper Brook

Lower Brook

Теперь я понимаю, почему Кен именно так запечатлевал этапы своего странствия. Это действительно геопоэтика, где ты отбиваешь каденции тропы собственным пульсом, повторяя ритм Земли, обозначенный водными артериями. «Фокус в том, чтобы выйти за рамки Человека и его больших букв, — сказал он в одном из интервью, — чтобы заново открыть кочевничество на Земле». При этом Кен не питает иллюзий, что геопоэтика завоюет мир — уж слишком распространились гуманитарные идеи: во имя «интересов человечества» Землю следует поработить, разрушая ее тело добычей нефти, энергии или руды. Геопоэтика Уайта — идея для редких интеллектуальных номадов, которые все еще кочуют между небом и землей.

Мускрат-Фолс, то есть Ондатровы водопады. Съезжаем на обочину, паркуемся. Рядом — молодежный джип с номерами Ньюфаундленда. Нет, ну я, конечно, понимаю, что туризм… но не до такой же степени!

Взять хоть сегодняшний день. Два водопада в один день — точно два гриба в борще (так говорили в старину, указывая на излишество, теперь это выражение выходит из употребления, теперь «много» — модно, чем больше — тем лучше). А ведь картина меняется в зависимости от погоды и освещения, водопад то искрится радугой на солнце, то сливается с дождем, вспыхивает на рассвете и гаснет в сумерках, в полнолуние выглядит иначе, чем в новолуние. Не лучше ли один водопад созерцать два дня, чем два водопада в один, торопясь поставить галочку? Увы…

Сидя на скальной ступеньке, со всех сторон омываемой Ондатровыми водопадами, что напрягали струи, точно мускулы, я вспоминал сцену из «Волшебной горы». Роман я читал давно, так что не уверен, что запомнил фрагмент с путешествием героев к водопаду так, как он написан, — возможно, со временем у меня в голове сложилась совершенно другая история. Согласно моей версии, Нафта, Сеттембрини и Касторп отошли в сторону, потому что шум водопада мешал обсуждать его красоту, а мингер Пеперкорн вошел в воду, чтобы всем телом ощутить мощь стихии и хоть на мгновение стать частью каскада. Жест голландца всегда был мне ближе, нежели резонерство его спутников.

Мои же спутники тем временем, осторожно — скользко! — перескакивая с камня на камень, снимали с разных точек брызги воды, зигзаги течения, иероглифы пены, что-то при этом вскрикивали, но грохот водопада заглушал их слова. С одной стороны, я понимаю, картина неповторимая: мощь первобытной стихии, да еще тут вот-вот вырастет электростанция, так что — кто знает, не последний ли это шанс запечатлеть Мускрат-Фолс в первозданном виде? Но, с другой стороны, сквозь объектив аппарата не войдешь в водопад, и вместо того, чтобы открыться миру, ты сосредотачиваешь мир в линзе, не покидая пределы собственной скорлупы.

Но есть и третья сторона — черные мухи. Ожесточенные насекомые ни на секунду не позволяют забыть о себе, выйти за границы собственного «я» и раствориться во вселенной или даже дальше… Достаточно посмотреть на компании молодых людей, отплясывающих рядом и размахивающих руками, точно одержимые: им не до созерцания водопада, их собственная кожа ограничивает — зудит! Мы, правда, надели противомоскитные сетки, так что можем позволить себе сохранять спокойствие (приличествующее возрасту), но мир теперь рассечен мелкой клеткой, и что говорить о каком бы то ни было чистом видении на границе, где кончается «я» и «не-я»?

Быть может, в этом туристически-фотографическом безумстве есть здравый смысл? Сперва поспешно и суетливо «общелкать» кусок мира, а потом забиться в свою нору и созерцать его на фотографиях. Дома никто нас не подгоняет, на снимках нет ни людей, ни мух… Я ведь и сам так делаю — бреду потом в тексте по следам собственного путешествия.

Впереди Гус-Бэй — здесь наши с Уайтом пути снова разойдутся. Кеннету повезло — сразу по прибытии в городок, в баре у аэропорта он встретил Джима Мерфи-Счастливчика. Владелец одномоторной «сессны», он сразу предложил Уайту полетать вдоль берега. Я же говорил, что начинать знакомство с новым местом следует в баре.

А у нас на завтра забронированы билеты на паром в Наин, так что мы начинаем с поисков настоящего хлеба — обычного ржаного. Увы, ни в одном магазине Гус-Бэй нормального хлеба не оказалось! Повсюду на полках лежал этот ватный junk, вязнущий на зубах и забивающий кишки. Заодно мы немного огляделись и сделали печальный вывод: это не тот городок, что описан в «Синем пути». У Кеннета куда ни глянешь — повсюду бородатые мужики с дикими взорами, кемпинговым оборудованием, рулонами карт и счетчиками Гейгера. Это были белые искатели ценных ископаемых, все до единого немного свихнувшиеся от долгого сидения в лесу. Скотт Макперсон говорил Кену в баре, что здесь все «того» — индейцы и эскимосы от рождения, а белые становятся такими постепенно.

Сегодня в Гус-Бэй людей не видать, только машины несутся по широким улицам, а кто внутри — неизвестно. Непонятно также, строят они улицы без тротуаров, потому что отучились ходить пешком, или отучились ходить, потому что у каждого есть колеса? Как бы там ни было, скорее машина столкнется с машиной, нежели человек встретится с человеком.

Людей мы обнаружили только в одном месте — в отеле, куда заглянули спросить насчет кемпинга. Это были пилоты российской эскадры, летящей через Лабрадор в ЮАР. Я заговорил по-русски, соскучившись по славянской речи. Они дружно окружили меня, стали расспрашивать про магазин. Я объяснил, как пройти, и сказал, что хлеба нет.

— О, б…

В Гус-Бэй мы ели котлету из карибу. По вкусу она ничем не напоминала сочную оленину, которую я помню по Ловозеру. Сухая, как опилки, да еще и пересоленная.

На карте Лабрадор напоминает горный массив, двумя вершинами обращенный к северу. Эти вершины — тупой выступ Унгавы и изящный треугольник собственно Лабрадора, разделенные, словно перевалом, заливом Унгава. Гус-Бэй лежит у основания треугольника, это самое северное поселение на Лабрадоре, куда можно добраться на машине. Дальше дороги нет, а изображенная на карте рваная линия вдоль берега — словно кто-то неловко попытался приметать сушу к воде — фарватер парома. По дороге паром заходит в порты Риголет, Макковик, Поствиль, Хоупдэйл, Натуашиш и Наин. К северу от Наина люди больше не живут (Хеброн ликвидировали в 1950-е годы). Поэтому в Наине паром разворачивается и идет обратно.

В нашем лагере с утра галдеж — даже птицы на деревьях смолкли. Кшись и Лукаш укладывают вещи. Уезжая из Торонто, они в спешке накидали в багажник массу всякой всячины, теперь нужно отобрать самое необходимое — «форд» мы оставляем в Гус-Бэй. Кто-то сравнивал северное путешествие с высокогорной экспедицией и был прав, потому что перед нами последний отрезок — словно марш-бросок на вершину. Обратный путь — спуск вниз.

Я пью зеленый чай (с медом) и чиркаю в блокноте. В отличие от товарищей мне перекладывать нечего — я давно умещаюсь в одном рюкзаке. Для меня лабрадорская экспедиция — всего лишь эпизод более длительного странствия. Ну, дошел пешком из Конды до Великой Губы, доплыл до Петрозаводска, потом на поезде до Москвы, пересадка, Варшава, оттуда самолет в Торонто. Дорога давно меня научила: меньше возьмешь — больше пройдешь.

За пару дней до отъезда на Лабрадор у меня в Конде Бережной гостил итальянский писатель-путешественник Паоло Румиз (его привезла Моника Булай[107]). Паоло недавно закончил книгу «По следам полководца» (Ганнибала) и готовился к очередной экспедиции, на сей раз из Мурманска на Босфор, чтобы описать восточные рубежи Евросоюза. Самое большое впечатление произвел на меня скромный рюкзак Румиза, в котором лежали: одна рубашка на смену, две пары носков, свитер, запасные штаны, туалетные принадлежности, полотенце и две карты. Видя мое удивление, Паоло похвастался блокнотами (сделанными на заказ) — удобными и компактными. Сказал еще, что уже давно не возит с собой книг, предпочитая в дороге читать пейзажи и человеческие лица, потому что книга подобна отцу — возьмет тебя за руку и поведет… Моника потом объяснила, что это «бзик» Румиза, который от поездки к поездке сокращает свой багаж, готовясь таким образом к последнему путешествию.

На прощание Паоло подарил мне один из своих блокнотов (в дорогу), а в нем прекрасные стихи — в качестве эпиграфа. О том, что путешествие есть строительство мостов и одновременно сжигание их за собой, не поиск устойчивости, но отказ от нее, когда все ставишь на карту, точно начинаешь жизнь сначала; путешествие — это хождение, то есть повествование, единственный наш спутник.

Паром называется «Северные рейнджеры», курсирует раз в пять дней — столько времени длится рейс. Берет на борт сто тридцать одного пассажира, из которых большинство составляют инуиты, жители прибрежных городков. Редких белых туристов замечаешь сразу — они возбуждены и вездесущи! Ступив на палубу, не могут усидеть на месте: фотографируют, болтают по сотовым, протирают оптику (очки и подзорные трубы), проверяют кредитные карты (на месте ли?), снимают и снова надевают куртки, пуховые жилетки и шапки — того и гляди, примутся искусственные челюсти вытаскивать, чистить и вставлять обратно. Ведь все эти гаджеты (сотовые телефоны, цифровые аппараты, кредитные карты) суть протезы, без которых белый человек уже не способен переживать реальность.