Портрет в сиреневых тонах и другие истории (сборник) - Елена Ронина

Театр потрясает воображение своей роскошью. Кругом мрамор, мозаика, роспись. Очень красиво. Выпиваем по бокалу шампанского и покупаем программку. Вот это новость – спектакль идет четыре с половиной часа! Это что же можно так долго показывать? Но, с другой стороны, Вагнер же. Может, нас так захватит сейчас вихрь музыки, что все действо будет смотреться на одном дыхании, и нам даже не захочется идти на перерыв. Кстати, что у них там с антрактами? Целых два. Вот это плохо! Это очень плохо! Потому что в антракте все время возникает непреодолимое желание из театра сбежать. Ну ладно, зачем мы про это будем думать? Все-таки Вагнер! С чего это нам сбегать-то захочется?

Пока зрители рассаживаются, рассматриваем театр и людей. Все красиво: и ложи, и зрительницы в бриллиантах, и зрители в бабочках.

Все, мы настроены на серьезную музыку.

Увертюра, занавес!

Что это? Вместо декорации – абсолютно черная сцена, на ней стоят черные стулья, на стульях сидят люди в черных костюмах, белых рубашках и черных галстуках.

Стоп, а про что вообще-то этот «Лоэнгрин»? Начинаю шептаться со своими спутниками. Никто не знает!

Да… а неправильно мы подготовились к опере! Надо было не «Красотку» смотреть, а про Вагнера читать! Но мне как-то виделось, что «Лоэнгрин» – это сказка. Может, это современное прочтение? Может, это такое видение режиссера?

Между тем на сцене артисты по очереди встают и поют по длинной такой арии. Понятно, почему у них это на четыре с лишним часа растянется. Встают, причем, не по порядку, а хаотично так, из разных рядов. Чтобы нам интереснее было, чтобы была какая-то интрига. Нам интереснее тем не менее не становится. Потом каждый из людей в черном берет свой стул, и все начинают ходить со стульями по сцене, при этом петь хором.

Их песнопения ведутся на немецком языке. Но я не понимаю ни слова! Кошмар! Видно, какой-то язык очень древний. Нас в школе тоже не современному языку учили, но это мне совсем непонятно. Все действо сопровождается бегущей строкой. Можно выбрать немецкий язык. Это для тех, кто глухой, что ли? Или глухие в оперу не ходят? Хотя кто его знает, я уже ничему не удивляюсь. А можно выбрать английский язык. Смотрю, Сережа внимательно читает перевод. Ну вот, в антракте нам все расскажет.

Носили они стулья по сцене часа полтора, потом совершенно неожиданно закрылся занавес, мне показалось, как-то на полуслове, и все ломанули в буфет. Мы сначала даже в буфет от удивления не пошли, все пытались разобраться, про что мы смотрим.

Да нет, по словам Сережи, вроде сказка, один из персонажей, как он понял, был королем, другой его братом, тетка одна толстая, тоже в костюме, оказалась вообще слепой принцессой. Это ей, тем не менее, не мешало так же, в свою очередь, носить стул по сцене. Правда, я сразу приметила, что ходит она как-то немного боком и стулом все время на других людей натыкается. Мне ее даже жалко было, что так у нее все неловко, я же не знала, что она инвалида изображает!

Ну ладно, костюмы, декорации – это, в конце концов, не главное, главное же – музыка и голоса. Голоса хорошие. Теперь музыка. Никак не могу понять, что мне так мешает, что напрягает? Потом понимаю: мы привыкли совсем к другой манере исполнения. Каждая ария не только должна иметь мелодию (у итальянцев, например), она еще имеет начало и конец. И в конце зрителям, как правило, нравится, они хлопают, кричат «браво».

Если зрителям не нравится, то хлопают и кричат родственники артистов. Опять же, есть повод немножко встрепенуться и отдохнуть от оперы. А что здесь? Вся музыка мало того, что очень сложная, она еще идет нескончаемым потоком. Для аплодисментов нет места, ощущение такое, что не красивую музыку слушаешь, а учебник алгебры читаешь.

Ну ладно, хряпнули мы в антракте по коньяку для настроения и пошли наслаждаться оперой дальше. Интересно, что они будут теперь по сцене носить?

Второй акт совсем другой.

Здесь есть декорации, все они – ярких кислотных цветов. Артисты затянуты в кожаные брюки, сверху на них – длинные плащи. В середине акта напряжение в музыке нарастает, артисты поют все громче. И интересно, что периодически на лица они надевают маски экзотических птиц и зверей. Может, это лес, охота? Нам все-таки с наших мест за 250 разобраться не очень просто.

В перерыве узнаем, причем с удивлением, что смотрели мы сцену свадьбы. Короче, к концу второго действия у всех появилось непреодолимое желание покончить с просмотром и пойти ужинать. Надо же обсудить эту дивную вещь! А то если до конца досидим, сил уже ни на что не хватит, и останется бедный Вагнер без нашего мнения. Так нас убеждали наши мужья. Говорили, что им уже так понравилось, что просто не хотят испортить впечатления. Неизвестно же, что в последнем акте покажут? Вдруг разочаруемся!

Наша женская половина пыталась слабо намекнуть на то, во сколько нам все это обошлось, но мужчины были непоколебимы. Им уже было все равно. Даже если бы это стоило по 500 евро, они не остались бы в опере ни на секунду.

Общее мнение по поводу увиденного было – странно, затянуто, непонятно.

Приехав в Москву, я пыталась вытянуть из Интернета все касательно этого странного «Лоэнгрина». Нашла много статей о Вагнере.

Вагнер пытался сказать новое слово в опере, создать совсем другую концепцию, новую оперу, где у каждого персонажа будет своя музыкальная тема. Эта тема будет идти через весь спектакль и по ней персонажей можно будет узнавать. (Теперь понятно, почему режиссер всех одел одинаково. Это был такой специальный ребус по Вагнеру. Узнаем мы, кто есть кто, или нет). Кстати, оперы у Вагнера все длинные, обычно они идут более шести часов. Так что нам, можно сказать, повезло.

А вообще, по воспоминаниям современников, Вагнер был человеком очень жестоким, это его идеи об уничтожении всех евреев в дальнейшем проповедовал Гитлер.

На мой взгляд, плохой человек, конечно, может быть и очень талантливым, но лучше, чтобы он свои идеи в массы не толкал. Действительно, музыка его, давящая на психику и очень тяжелая, может и сознание повернуть не в ту сторону у слабого человека. Это что касается Вагнера.

Но про себя я выводы тоже сделала. Считая себя музыкально образованным человеком, я немного ошибалась. Оказалось, мало знать репертуар Большого театра – нужно еще разбираться в том, что творится в музыкальном мире. И еще очень многому можно и нужно будет учиться. Дай бог, чтобы наших возможностей на это хватило.

А в разговорах я теперь все-таки нет-нет да и вставлю: «Когда мы в Венской опере слушали “Лоэнгрина”»…

А в самолете знакомиться прилично?

Безусловно, в самолете знакомиться неприлично.

Так ведь никто и не знакомится! Еще чего не хватало. Но очень важно, о чем мы говорим – о полете туда или о полете оттуда.

Когда летишь туда, вообще не только знакомиться, разговаривать неохота.

Как правило, всегда летишь безумно уставшей от всей этой московской суеты. Хочется помолчать и… ощутить удовольствие от предвкушения предстоящей поездки. Потому что хоть летишь и по работе, хоть и на переговоры, но все-таки – за границу. Причем летишь туда не в первый раз. И знаешь, что тебя встретит хороший человек. И при этом будет прямо сразу, еще в аэропорту, свежий незагазованный воздух. А если тебя никто не встречает, то рядом, только что не у трапа самолета, тебя ждет такси, и свой чемодан тебе нужно только спустить с роликовой дорожки. Через несколько шагов его подхватит таксист, и такси довезет тебя до самой гостиницы. И можно будет выйти из машины, не оглядываясь, зная, что таксист твой чемодан передаст швейцару, а тот понесет его за два евро до самого номера.

Поэтому зачем разговаривать с кем-то по дороге туда? Значительно лучше расслабиться и осознать, что это все происходит с тобой, и ты это заслужила, и ради этого ты работала, долго и тяжело. Едешь ты на самом деле тоже работать. И решать проблемы. Но, правда, уже немного в других условиях и в другой атмосфере. И кофе тебе на переговорах будут предлагать другой. И главное, с этого же самого кофе, совершенно другого и бодрящего, будет начинаться каждое твое утро в недешевом отеле. И это будет заряжать энергией и уверенностью в себе. И переговоры, безусловно, пройдут успешно.

Нет, я не буду ни с кем знакомиться. Более того, я знаю, что сижу сейчас с таким видом, что предложить это и в голову никому не придет! У меня на лице написано: это невозможно. Мне это не надо, ни к чему, я абсолютно самодостаточна.

Видимо, лицо может измениться при посадке. И оно действительно меняется, но только когда уже сработал реверс, и нас просят оставаться на своих местах до полной остановки самолета и отключения всех двигателей. Видимо, срабатывает инстинкт самосохранения. Хоть я и не боюсь летать на самолетах, все-таки приятно долететь в очередной раз. И тут я, наконец, оглядываюсь по сторонам и улыбаюсь соседу слева. И на этом этапе могу даже дать свою визитную карточку в обмен на полученную. Но никогда ею не воспользуюсь. Мне нужно уже собраться с мыслями, сделать лицо и достойно выйти из самолета. Меня будет встречать хороший человек. И я слегка волнуюсь.