Фантастическое путешествие II - Айзек Азимов

— А не результат ли это слишком стремительного приближения к нам? — спросил Моррисон.

Калныня повернулась к Моррисону, чтобы лучше видеть, на что он указывал.

Красные кровяные тельца живут всего сто двадцать дней. Бедняжки быстро изнашиваются и погибают. В общем объеме крови десятки их погибают каждую минуту, так что поврежденные эритроциты будут вполне обычным явлением. И это хорошо, а то ведь, если нам придется включить двигатели, мы повредим несколько эритроцитов, но даже если и несколько миллионов, для Шапирова это не будет иметь значения. Мы просто не сможем разрушить количество эритроцитов, превышающее естественные потери.

Моррисон спросил:

— А как насчет тромбоцитов? Должно быть, — он показал, — то, что я вижу сейчас — тромбоцит? Он имеет форму чечевицы и вполовину меньше красных телец.

Помедлив немного, Калныня кивнула:

— Да, теперь вижу. Это — тромбоцит. Один из них приходится на двадцать эритроцитов.

Моррисон как раз подумал о том же. Если бы он, находясь на карусели, фиксировал взглядом мелькающие кольца, то каждый эритроцит был бы обычным стальным кольцом, а редко встречающийся тромбоцит — долгожданным медным.

Моррисон сказал:

— На мой взгляд, Софья, тромбоциты более хрупки, чем красные кровяные тельца, и, погибая, они порождают процесс свертывания крови. Если мы повредим большое их количество, то создадим тромб в артерии. У Шапирова случится еще один приступ, и он умрет.

Баранова, которая прислушивалась к их разговору, вмешалась:

— Во-первых, тромбоциты не такие уж хрупкие. Они могут слегка ударяться о корабль и отскакивать без всякого вреда. Опасность повторного приступа кроется в артериальной стенке. Тромбоциты двигаются относительно внутренней поверхности сонной артерии гораздо быстрее, чем относительно корабля. Кроме того, внутренняя стенка артерии может быть покрыта холестеролом и жировыми бляшками. Следовательно, поверхность артериальной стенки гораздо более шершавая и неровная, чем гладкий пластаковый корпус нашего корабля. Именно на стенке сосуда может сформироваться тромб. Но даже эта опасность невелика. Один тромбоцит или несколько сотен могут быть повреждены. Однако этого недостаточно для образования тромба, который не рассосется. Чтобы это произошло, необходимо погибнуть огромному количеству тромбоцитов.

Моррисон разглядывал тромбоцит, который то пропадал, то снова появлялся среди бесчисленных красных кровяных телец. Он хотел увидеть, что произойдет, если тромбоцит столкнется с кораблем. Тромбоцит, однако, не хотел этого и держался на расстоянии.

Тут Моррисону и пришло в голову, что тромбоцит тоже был размером с его ладонь. Как это могло быть, если его диаметр составлял только половину диаметра эритроцита, а эритроциты сами были величиной с его руку?

Он нашел глазами красное кровяное тельце и убедился, что оно уже больше ладони.

Озабоченно он заметил:

— Объекты снаружи становятся больше.

— Естественно, ведь минимизация продолжается, — бросил Конев, явно раздраженный неспособностью Моррисона сделать верные выводы из очевидного факта.

Баранова успокоила:

— Все в порядке, Альберт. Сонная артерия по мере нашего продвижения становится уже, и мы должны сохранять соответствующий ей размер.

Дежнев добродушно заметил:

— Не хочется застрять в этой трубке из-за того, что окажешься слишком толстым.

Через минуту другая мысль осенила его, и он добавил:

— Знаешь, Наталья, никогда еще в жизни я не был таким худым.

Баранова безразлично ответила:

— В системе исчисления постоянной Планка ты такой же толстый, как всегда, Аркадий.

Моррисон был не расположен к пустому подшучиванию:

— А до какого размера мы будем уменьшены, Наталья?

— До размера молекул, Альберт.

И снова на него волной нахлынули опасения.

Моррисон чувствовал себя дураком, не поняв сразу, что они еще подвергаются минимизации. И в то же время он жутко обижался на Конева за то, что тот указал всем на его глупость. Беда в том, что все думали и жили категориями минимизации в течение лет, а он, будучи новичком, с трудом вбивал эту концепцию себе в голову. Неужели они могли радоваться его трудностям?

Он задумчиво рассматривал красные кровяные тельца. Они явно стали больше размером. В поперечнике шире его грудной клетки, а их края не казались такими острыми. Поверхность эритроцитов дрожала, словно желе.

Он, тихо переспросил, обратившись к Калныне:

— До размера молекул?

Калныня быстро взглянула на него, затем отвернулась и ответила:

— Да,

Моррисон продолжал:

— Не знаю, почему это беспокоит меня, принимая во внимание тот ничтожный размер, до которого мы уже минимизировались, но мысль о том, чтобы быть размером с молекулу, почему-то здорово пугает. А насколько мала молекула?

Калныня пожала плечами:

— Не знаю. Это вопрос Натальи. Размером с вирус, возможно.

— Но ведь никто никогда не делал ничего подобного.

Калныня покачала головой:

— Мы вторгаемся на неисследованную территорию.

Возникла пауза, потом Моррисон с трудом спросил:

— Неужели вы не боитесь?

Она смотрела на него сердито, но все же ответила шепотом:

— Конечно, боюсь. За кого вы меня принимаете? Глупо не бояться, когда для этого есть объективные причины. Я боялась, когда меня изнасиловали. Боялась, когда была беременна, боялась, когда меня бросили. Я провела полжизни в страхе. Такое с каждым может быть. Именно поэтому люди так много пьют. Чтобы заставить себя забыть страх, который постоянно держит их. — Она просто цедила слова сквозь стиснутые зубы. — Вы что, хотите, чтобы я пожалела вас из-за ваших страхов?

— Нет, — пробормотал Моррисон, отшатнувшись,

— Нет ничего занимательного в том, что вы боитесь, — продолжала она. — До тех пор, пока ваши действия не подвластны страху, до тех пор, пока вы не позволяете себе бездействовать под влиянием страха, пока не впадаете в истерику, не опускаете рук, — она замолчала на секунду и прошептала, — обвиняйте себя! В свое время у меня были истерики.

Она бросила быстрый взгляд на Конева, чья спина была прямой и неподвижной. — Но теперь, — начала она снова, — я сделаю свое дело, даже если буду полумертвой от страха. И никто, глядя на меня, не скажет, что я боюсь. И тебе следует вести себя так же, мистер Американец.

Моррисон судорожно сглотнул и сказал:

— Да, конечно.

Но даже для него самого это прозвучало неубедительно.

Он огляделся. Не было никакой необходимости говорить шепотом в таком замкнутом пространстве. Ни один шепот не был достаточно тихим, чтобы не быть услышанным.