Веселая наука. Протоколы совещаний - Евгений Головин

Он забывал землю-мать, небо-отца, ибо ремеслом можно заниматься сиротой, бобылем и где угодно. Ремесленник, цеховой работник, фабричный рабочий.

Такова одна из причин уничтожения этноса и его превращения в народ, население, массу.

Каждый этнос порожден своей великой матерью. У греков — Гея, у египтян — Изида, у кельтов — Гвенда, у германцев — Фрейя и т. д. Это определяет специфику жизненного пространства, почву, минералы, металлы, фауну и флору. Если верна мифо-религиозная гипотеза о человеке — медиаторе меж небом и землей, то необходимо признать наличие небесного отца. В противном случае легитимно «одноразовое» явление человека и древнее сравнение «люди — листья» со всеми его коннотациями и ассоциациями устраняет сперматический эйдос, огненную пневму и прочие понятия такого рода.

Мать-земля способна обойтись собственными фаллическими компонентами для зачатия и пролонгации жизни. Но поскольку она принципиально репродуктивна, ее фаллические силы сравнительно быстро истощаются и, в конце концов, производят лишь слабые копии изначальных видов.

Немыслимо представить землю вне остальных элементов, коих она притягивает активно или менее активно. Это притяжение ослаблено у номадов, усилено у племен оседлых. Но любой этнос, кочевой или оседлый, основан на магико-эротико-героическом освоении пространства замкнутого или свободного, любой этнос игнорирует смерть как предел бытия.

Далее. Каждая мать-земля, северная или южная, западная или восточная, хочет небо-отца в разной интенсивности. Земля вольно дышит, раскидывается, солнечное небо приближается, жадно пьет реки и озера, облака бледнеют, розовеют, густеют, молнии, громы, бешеный ливень, плодотворный дождь. В криках, шипении, клекоте, уханьи, хрипах, напевных шелестах смыкаются земля и небо, любовная полифония расплывается, распадается в родные языки растений, зверей, людей. Этнос отлично знает первозданную вторичность самца — сперма возникает от грудного молока. Только потом, после инициации огнем он отделяется от нее и становится мужчиной, то есть героем.

Когда выбирают место для поселения, ищут центр будущего очага, итифаллический камень (символ Гермеса у греков, Стрибога у славян). Затем хранительницы огня окружают центр каменным кругом. На первом огне сжигают волосы от дедовой бороды, вносят в комнату веник, на дворе оставляют метлу. На новоселье перед веником ставят вино, перед метлой молоко, на седьмой день после новоселья справляют свадьбу веника и метлы. Магия веток, прутьев, колосьев, травы, волос преимущественна в оседлом этносе.

Уход ремесленников еще не столь страшен для крайне живучего оседлого этноса, даже иностранное завоевание не столь трагично: жестокость и насилие — атрибуты не ведающей морали матери-земли. Истинное бедствие — приход чуждых богов, чуждой религии. Такие боги всегда патриархальны и всегда стремятся заменить родину каким-нибудь «отечеством». И поскольку мужчина вопросительный знак суть, адепты и жрецы этих богов тут же начинают строить «новый мир». Зачем магии растений, Мокош, Морене, матушке Среде, зачем стране репы, свеклы, калины и рябины иностранный бог с его финиками, смоквами, грецкими орехами? Более того: зачем материнскому этносу вещать о трансцендентном божестве, наказании за грехи, спасении души? Трансцендентность — изоляция неба от земли, выделения «царствия небесного» в особую умозрительную область, доступную только видениям святых.

В проблематике язычества над небом земли, воды, воздуха и огня раскинуто небо луны и еще дальше — таинственное небо солнца. Многоцветие солнечных лучей пронизывает все сферы и рождает в крови пурпурный фермент (греческий «ios»). Отсюда «интуиция сердца», что различает резонансы и магические соответствия вещей и понятий иногда совсем несхожих. Следующие, например, данности образуют магические контакты и ориентиры: халцедон, скорпион, сасафрасс, лунный ущерб, мрачное предчувствие, печень волка, морской конек, соучастник, стрела на тетиве. Данности, по видимости разрозненные, объединяет квинтэссенциальная линия. Это, вероятно, разумел Новалис в известном фрагменте: «Любая линия есть мировая ось». Подобную линию концентров и границ определенной магической активности и находит «интуиция сердца».

Солнце далеко, но достижимо. В каждом этносе океан, землю и небо соединяют срединные божества. Они внушают экстаз, они познаются экстазом и пробуждают в крови пурпурный фермент. В мистерии Диониса радикальное опьянение лечит и освобождает.

Наша кровь пропитана инстинктами, страстями и суевериями, одним словом, наивным язычеством. Монотеистические религии призваны все это искоренить. До природы им дела нет. Природа — охотничье угодье хищной научной мысли.

Язычество соединяет камни и металлы, растения, зверей и людей, небо и землю силой космогонического Эроса. Магия это эротика, магия — знание притяжений и отталкиваний: аметист любит звезду Беттельгейзе, белый коралл страшится «Волос Вероники». Богами санкционированы любые человеческие действия, развлечения, преступления. Однако надобно быть достойными богов. Вора судят за неловкость, убийцу — за трусость или жестокость, ибо они позорят своих небесных покровителей. Но единственный бог, с которым греческий полис так и не сумел поладить, — Дионис, творец виноградной лозы.

Дионис, прежде всего, бог женщин, свободных от материнства, семьи и домашнего очага. Он — мистериальное божество пьяных женщин.

Первое представление о дионисийских женщинах в греческой поэзии — стремительное бегство от законодателя Ликурга[34]. В ужасе бросают они сакральные тирсы и сосуды и помышляют лишь о спасении. Отчаянье и страх вполне обоснованы — сам Дионис бежит неудержимо и бросается в морскую глубину. Содержание мифа культово интерпретируется на празднестве агрионий: жрец яростно преследует женщин и каждую настигнутую ударяет мечом[35].

Так входит смерть в пространство «расточителя восторгов» и «донатора богатств». Дионис — страдающий и умирающий бог — в славе своего молодого величия должен погибнуть от агрессии могущественных врагов. И в Дельфах была его могила. И его спутницы, зачарованные вечной весной, погибают насильственной смертью.

Миф знает о трагизме судьбы, культ его выражает. Это не случайная и не злая судьба. Из дикого, напряженного безумия вырастает безжалостная необходимость. Дионис не только фасцинирует, но и ужасает, и сам становится жертвой ужаса. Зловещая, творящая безумие истина проступает не только в его агрессии, но и в его страданиях. В знаменитом мифе о его гибели он — Загреос, «великий охотник», сам превращается в затравленного зверя. Его — кровожадного, раздирающего, самого разрывают на куски. За преследованиями, страданиями, смертью его спутниц встает тень их собственных чудовищных злодеяний. Рассказ о беспощадном нападении на женщин в праздник агрионий сразу напоминает неутолимую жажду крови дочерей Миниаса. Они игнорировали зов Диониса, прилежно занимались домашней работой и поджидали возвращения супругов. И тогда обрушился на них дивный, божественный кошмар и бросили они жребий касательно своих маленьких сыновей. Жребий указал на сына Левкиппы, и три дочери Миниаса жадно его пожрали. Неукротимая жестокость женщин, до той поры добродетельных и верных материнскому долгу, послана за пренебрежение к божественному призыву. Но подобного объяснения, как верно заметил Велькер[36], недостаточно. Взрывы безумия свойственны дионисизму, равно как фасцинация любви, восторга и кровожадности. Бог наполняет молоком груди менад, менады кормят детенышей диких зверей, но вполне способны разорвать их ногтями и зубами.

Дионису не воздали почестей в Аргосе. Результат: женщины впали в делириум и пожрали собственных детей[37]. В данном случае тоже логично предположить божественное возмездие. Бог, наказуя столь кошмарно, обнажает ужас своего бытия. Жестокость, бешенство, ярость порой обращаются против него самого. По Ноннию[38] Аура, возлюбленная Диониса, убила и съела собственного ребенка.

Жестокость вопиет из культа и мифа. Очевидно: беспредельное, где кипит хмель жизни, угрожает опьянением, распадом, уничтожением. Мы распознаем в страдании, преследовании, уничтожении спутниц Диониса и самого бога — судьбу порожденную их собственной жестокостью. Много воспоминаний сохранилось об их кровавых подвигах. Прокна с помощью своей сестры Филомелы зарезала собственного сынка и предложила супругу на обед: за трапезу сию их преследовали топорами и мечами[39]. Этот день регулярно отмечался оргиастическим дионисийским празднеством.