Веселая наука. Протоколы совещаний - Евгений Головин

Мы приближаемся к понятию «живой воды» сказок, hyle, materia prima. Вспомним сон Генриха фон Офтердингена: погружение в женскую субстанцию, что приняла форму воды. Далее очертание женского лица в голубой лилии. Раймонд Луллий писал: florem nare per liquidum aethere — цветок рождается из текучего эфира.

В акватической среде разумное вычисление бесполезно, здесь ведет только интуиция Красоты. Восприятие распадается и дробится, образы, прикосновения, звуки, запахи блуждают порознь, собираясь в нечто организованное и вновь рассыпаясь. Как распознать в субстанции anima mundi субтильное тело собственной души? Прекрасное притягивает мужское начало мужчины и мужской компонент женщины, но этого мало. Надо, чтобы «я» обрело там плоть и кровь. Артюр Рембо, «Being Beauteous»:

Снег. Прекрасная Она. В свистящей игулкой музыке смерти ее дивное теловздрагивает словно спектр, малиновыеи черные раны вспыхивают в гордойплоти. Вокруг Видения рождаются итанцуют живые колориты. Сцена,помост. Хриплый свист, рваная музыкапреследуют нашу мать Красоту. Далекоза нами. Она отступает, она вздымается.О! наши кости в новой плоти любви.

«Мысль это сон чувства, бледное, чахлое чувство», — сказал Новалис в резкой оппозиции к Декарту («Ученики в Саисе»). Интенсивность чувства исключает рефлексию. Растраченная потенция чувства ведет к рефлексии. Удовлетворенное желание начинает «объективно» анализировать: едок выбирает самые вкусные кусочки, любовник — самые нежные сантиметры женской эпидермы. Рацио, озабоченное здоровьем и конфигурацией тела, напоминает об умеренности и воздержании.

Для Новалиса чувство и разум отличаются лишь степенью напряженности.

Трещина меж эмоциональностью и разумом разрослась особенно эффективно в новую эпоху: голова — сердце, память обычная — память сердца, расчет и порыв, любовь духовная — любовь телесная и т. д. Эти оппозиции сугубо рациональны, ибо непостижимость совпадения противоположностей — принцип рационального мышления.

Однако anima rationalis средневековой философии и res cogitans (вещь мыслящая) Декарта далеко не синонимы. Декарт в сущности признает только мысль: «Моя философия рассматривает только величины, фигуры и движение». Душа для него — понятие неточное и весьма неудобное, поскольку чувства (аффекты) мешают работе оператора (res cogitans) над материалом (res extensa). Эта res extensa (вещь протяженная) суть что угодно — человеческое тело, гранитная глыба, птица, соломинка. Одушевленность и неодушевленность, движение и неподвижность — модусы «вещей протяженных», которые функционируют по всеобщим законам. Так истолкованная материальность мира никакого отношения не имеет к materia или hyle античности или средневековья, так истолкованный «дух» полностью чужд «интеллекту» в понимании, скажем, Николая Ку-занского. Поэтому его «Парадигма», где рацио должно имплицироваться в интеллект, совершенно иррелевантна новой эпохе. Индивидуальную anima rationalis вытеснили универсальные законы разума.

Однако ситуация индивида зависит от этой последней. Либо рациональная душа уничтожается социально-универсальным разумом, либо восходит в область «фантазии» — это, в данном случае, термин неоплатонизма. Сириан и Синезий называют так и «генаду активной перцепции» (чувство чувств, ощущение ощущений, aisthesis aistheseon), и акватическое hyle, где живет «тело фантазии» или субтильное тело души — к нему стремится наше активное начало (внутренний Эрос, бог секретных советов).

Если человек не верит в серьезность неоплатонической «фантазии» и считает одинокий поиск очень сомнительным, очень опасным, он уходит в «иное», хорошо или плохо устраиваясь среди людей, и отрекается от метахтонического пути «я». Это падение — талантливое или нет, темпераментное или нет, греческий катабазис, натуральная инволюция в небытие или туманное потустороннее. Встречаются субъекты, которые томятся по небесной душе и, тем не менее, медлительно распадаются в собственной обреченности. Таковы герои Эдгара По.

Итак, фантазия — климат напряженной сублимации внутреннего Эроса и активной эстезии. В отличие от фантазии, воображение пассивно, рецептивно, реактивно, репродуктивно. Нам не дано определить границу субъективного восприятия и «объективной» реальности. Но вполне вероятно следующее: чем пассивней восприятие, тем жесточе вещи и события вампиризуют нас, обращая в сомнамбул. «Падение дома Эшеров» — апофеоз агрессивных вещей, атмосферы, пейзажей: гнетущие низкие тучи, хмурые стены неприветного дома, зигзаг едва заметной трещины через весь фасад до зловещего озера, белесые стволы гнилых деревьев…

Смертельное лунное околдование кровавой Милитты и черной Гекаты, падение в гибельное лоно исступленного женского кошмара. Женщины Эдгара По — Лигейя, Морелла, Элеонора, наконец, Мэделайн Эшер, сестра несчастного Родерика, — женщины бледные, медлительные, с черными длинными волосами, с черными загадочными глазами, всезнающие и надменные. Мэделайн. Ее брат Родерик — ужасающая бледность кожи, тонкие почти невесомые шелковистые волосы — ее брат Родерик угасает, тает, истлевает. Родерик — жертва разъедающего воображения. Ибо как иначе объяснить тяготение родового рока, неведомой болезни, чьи симптомы отражают мертвенность пейзажа. В сиянии кроваво-красной луны бездонное тусклое озеро поглощает останки дома Эшеров.

Воображение: материя чрезвычайно хищная, пористая, впитывающая все — сны, случайные разговоры, теории, мнения и, подобно некоторым видам тропической паутины, пожирающая своего «изготовителя».

Воображение: адская смесь дурных предчувствий, боязливых надежд, псевдоинтуиций, сладострастных силуэтов, идей фикс, компенсаций, ожиданий, ужасов, искаженных копий знакомых либо прохожих — это пронизано социально акцентированными гипотезами касательно жизни и смерти, коллективных ценностей, религии, морали, эстетики.

Здесь исключена индивидуальность как единство или стремление к таковому. Родерика Эшера нет, несмотря на его оригинальность, таланты и прочее. Старинный род Эшеров, сестра, дом, белесые деревья, зловещее озеро… это и есть Родерик, неразличимый в могильном тумане.

Если воображение превалирует, личность растворяется совершенно. Человек проявляется лишь при концентрации воображения вокруг профессии, семьи, игры, любви. Эта концентрация обусловлена «интересом». Когда интерес пропадает, концентрация ослабевает, человек рассеивается в хаосе воображения. Интерес — разновидность тягости, притягательности хтонической бездны, интерес возбуждается провокативом, а всякий провокатив — женская прелесть, деньги, власть, наркотики — действует тем эффективней, чем слабей целое, индивидуальность.

Земля во всех модификациях — от стерильных пустынь до роскошной вегетации тропиков, основа и мать всех царств природы. Ей принадлежит львиная доля менделеевской таблицы, где вода и воздух занимают сущую чепуху, огонь вообще на присутствует. Однако представить землю без трех остальных стихий нельзя. При этом данные стихии не порождены землей и ее производными не являются. Легитимно предположить: в режиме воды иные три стихии пребывают иначе, нежели в режиме земли. Сие справедливо касательно воздуха и огня.

Земля. Если мы в перспективе новой астрономии полетим, скажем, в другую галактику, ничего качественно не изменится — разве только химический анализ другой планеты обогатит менделеевскую таблицу.

Эмоциональная, умственная, телесная деятельность, пусть даже максимально динамичная, базируется на земной атрибутике: всегда необходима основа, ось, опора, стабильность, начало и конец. Но главный атрибут земной жизни — тягость, притяжение. Когда во сне наше «я» распадается в сомнамбулических перифериях, земное притяжение пробуждает нас и собирает привычной композицией. Слава богу, вздыхаем мы после кошмара, черт бы подрал эту ежедневную бодягу, говорим мы, вырванные из блаженного сновидения.

Земная жизнь, изуродованная механицизмом, с каждым годом обретает дополнительные качества невыносимости. В климате дефицита, скудости, лишенности (privatio) — ибо какую пищу телу и душе дает беспрерывная ре-продукция и ре-трансляция? — воображение превратилось чуть не в единственный источник компенсации. Стимулируя воображение разнообразными доппингами, люди все чаще отправляются в рискованное «каботажное плаванье», однако притяжение берега, прилив снова втягивают на землю «пловцов». Спровоцированные сновидения, наркотические либо алкогольные галлюцинозы вызывают нервные недомогания и социальные преследования, но, по словам Шарля Бодлера, «куда угодно, только подальше от этого мира».

Несчастные случаи, безумие, провалы памяти, параноидальная потеря ориентации приближают нас к стихии воды.