Хозяйка Империи - Раймонд Фейст

— Ее и искать не стоит: она сама сюда явится, — проворчал он. — В эту минуту вновь собирается Высший Совет, и властительница Акомы не пожелает его пропустить. Свет не видел еще такого виртуоза Великой Игры, как Мара. Она придет.

— О да! — раздраженно бросил Мотеха. — Но раньше она умрет. В ту самую секунду, когда нам станет известно ее местонахождение..

Шимони не вполне сумел скрыть отвращение:

— Мы все когда-нибудь умрем — таков закон природы.

Имперский Канцлер спрятал неловкость за привычной маской светской учтивости.

Мотеха молча переводил взгляд с одного лица на другое. Его собратья также безмолвствовали. Сам воздух, казалось, звенел от напряжения, а причиной этого напряжения было неприятное для многих подозрение, что Мара умудрилась раскрыть некоторые из наиболее тщательно сберегаемых секретов Ассамблеи. Для любого человека, не состоящего в этом сообществе магов, проникновение в такую тайну означало смертный приговор. Даже Шимони с Хочокеной не могли отрицать, что готовность чо-джайнов приютить Мару у себя в ульях сулит Империи худшие беды: Мара могла посеять семена мятежа, чреватого разрывом договора, действовавшего в течение тысячелетий. Сколь бы убедительными ни были доводы Шимони и других, настаивавших, что Слуга Империи заслужила право быть выслушанной, прежде чем ее лишат жизни, — на сей раз их усилия будут тщетными.

Ассамблея уже проголосовала. Казнь Мары теперь была делом решенным и не подлежала обсуждению.

Мало кто взял бы на себя смелость действовать против Слуги Империи в одиночку; Тапек не побоялся — и ничего хорошего для магов из этого не получилось.

Теперь черноризцы взялись за дело сообща, но они словно блуждали в потемках, руководствуясь лишь предположением, что их привилегии под угрозой. Впереди предстояли бедствия куда более тяжелые, чем самонадеянность одного из них.

Хочокена и Шимони обменялись понимающими взглядами. Они оба, каждый по-своему, восхищались Марой.

Но сейчас она зашла слишком далеко. Тучного мага раздирали противоречивые чувства: с одной стороны, его верность Ассамблее и обеты, данные в тот день, когда он надел черную хламиду, а с другой — притягательность новых идей, в немалой степени навеянных еретическими воззрениями, которыми его увлек Миламбер-варвар.

Хочокена дорожил наследством, которое осталось у него от дружбы с Миламбером. В течение многих лет черноризец-цурани постоянно применял свой крепнущий дар волшебства для помощи простому народу. Однако в нынешних небывалых обстоятельствах, когда даже он, при всей широте своих убеждений, не мог принять твердое решение, ему требовалось побольше времени, чтобы все как следует обдумать. Хочокена хотел быть уверен в том, что сделает правильный выбор: действовать ли ему заодно с партией Мотехи ради немедленного уничтожения Мары или же откликнуться на ее призыв к реформе и всерьез задуматься о том, что считалось немыслимым, — воспрепятствовать решению Ассамблеи, принятому большинством голосов, и даже, может быть, спасти жизнь властительницы Акомы.

Внезапно Шимони резко шагнул к окну, бросив Хочокене многозначительный взгляд, и тот проглотил свой леденец значительно быстрее, чем намеревался.

— Ты тоже чувствуешь это? — отозвался он на немой вопрос друга.

— Что он «чувствует»? — не выдержал Мотеха, но тут же замолчал: он тоже учуял то, что насторожило других.

Знобящая стужа растекалась по пространству. Ни с чем нельзя было спутать это неповторимое, неописуемое ощущение покалывания, пробегающего по коже и знаменующего присутствие мощной чужой магии.

У Шимони был вид охотничьей собаки, сделавшей стойку.

— Кто-то ставит заслоны! — срывающимся голосом объявил он.

Хочокена неуклюже поднялся на ноги.

— Такие чары не создает никто из нас. — Это признание было сделано с явной неохотой, как будто он предпочел бы провозгласить что-нибудь другое.

— Чо-джайны! — взорвался Мотеха. — Она привела магов из Чаккахи!

В кабинете поднялся сущий переполох. С подушек вскочили и другие черноризцы. Их лица выражали неукротимую ярость. Имперский Канцлер был вынужден забиться за стол, только бы не попасться им под ноги, но никому не было дела до его неудобств.

— За это — смерть Маре! — гнул Мотеха свою линию. — Севеан! Немедленно вызывай подкрепление!

Даже Хочокена не стал возражать против отданной команды.

— Поспешим, — поторопил он Шимони, и, пока собравшиеся в кабинете маги распалялись все больше и больше, толстый маг и его худощавый единомышленник первыми оказались за дверью.

Коридор был пуст. Ни важных персон, ни даже слуг — никого.

— Не нравится мне это. — Слова Хочокены отозвались эхом от сводчатого потолка. — Сдается мне, что Высший Совет намерен собраться без чьего бы то ни было дозволения.

Ничего не сказав, Шимони потянулся за своим прибором для мгновенного перемещения, привел его в действие и исчез.

— Ух ты! — воскликнул в растерянности Хочокена. — Хоть бы дал знать, куда ты собираешься податься! Или, по-твоему, это тоже было бы праздной болтовней?

Откуда-то из воздуха послышался голос Шимони:

— А ты хочешь сказать, что нам есть из чего выбирать?

С неприятным ощущением, что пояс его хламиды слишком тесно затянут, Хочокена все-таки сумел под складками одежды найти карман. Он включил извлеченный оттуда прибор в ту самую минуту, когда Севеан, Мотеха и другие подняли крик в прихожей кабинета Канцлера. Перед тем как исчезнуть из коридора, Хочокена еще успел подумать: какая партия исполнит вынесенный Маре приговор? Он и Шимони, всегда действовавшие ради сохранения Ассамблеи? Или другие, с Мотехой во главе, обуреваемые жаждой мести?

— Она провела нас как последних болванов!.. — бесновался Севеан. — Хуже того!..

Остальных выкриков Хочокена не услышал, поскольку в следующий миг был уже в залитом солнцем саду, примыкающем к приемной Тронного зала.

«Еще бы не хуже, — подумал тучный маг, отдуваясь после броска из одного места в другое. — Мара привела с собой такую силу, которая может завоевать для нее абсолютную власть, и теперь Империю может разорвать на части нечто пострашнее, чем даже гражданская война».

Сад также был безлюден. Не шумела листва цветущих деревьев, высаженных вдоль стен, и на подступах к широким ступеням царила противоестественная тишина. Не пролетали птицы, не жужжали над цветами насекомые. Даже неутихающий стук падающих камней, выпущенных осадными орудиями, казался здесь далеким и слабым.

У воинов, защищающих Имперский квартал, хватало забот на стенах; конечно, они и представить себе не могли, какой ураган с минуты на минуту должен разразиться в Тронном зале.