Зелёная земля - Евгений Клюев

пчёлы золотые роятся у сот,

Богоматерь ягоды в подоле несёт.

2

Пути шёлковые по лугам пролегали -

цветы маковые взошли над лугами,

ибо нету на свете ни места пустого,

ни пустого слова.

И что было с земли снесено – воротится:

принесёт тебе в клюве незнакомая птица

хочешь – пух лебединый,

хочешь – город родимый.

А заплачешь – не плачь: там, где рана кипела,

будет жёлтый цветок чистотела,

где дымилась чёрная яма -

будет луковка храма.

Не найдёшь, что ищешь, – найдёшь, что найдётся:

погляди-ка, вот оно – твоё детство:

где сафьяновые башмачки топотали -

небо кружевом золотым залатали.

2005

Никаких черновиков,

никаких чистовиков -

песню спел, и губы вытер,

и умчался, словно ветер,

и на этом был таков!

Что успел, то и успел,

сколько спелось – столько спел.

Время спелою черешней

в кузовке несёт Всевышний

в свой серебряный придел.

Он трудился, не присев,

он сегодня без часов -

и, вздохнув над светлой нишей,

запирает день минувший

на серебряный засов.

Уплывает в облака

лёгкий образ кузовка:

он теперь уже вчерашен -

только свежий вкус черешен

ощущается пока.

2005

…но беспокоит – непонятно что:

вино ль Ронсара, облако ли Данте,

Тартини ли смиренное анданте…

не обращай внимания, пройдёт!

Куда ни то приткнётся, замолчит

и, может быть, умрёт, как умирали

и умерли – да вот хоть ритурнели:

ах, друг ты мой, в нас мало что живёт!

Тем паче – эти древности: музей

давно закрыт и переделан в лавку,

бирюльки переданы в переплавку

и в перековку – лишь бы с глаз долой -

иметь неловко было, не иметь

обидно… а показывать знакомым

совсем уже смешно: тяжёлым геммам

не выдержать короткого суда

истории… зачем ходить сюда?

Тут всё всерьёз, тут слёзы льют, тут сыро,

тут слишком много смысла, хлама, сора,

тут, в сущности, один большой чулан.

…но шёлковую розу из руин

достань: она пережила Помпею -

и я на лепестках её успею

оставить терпеливую строку -

о чём у нас тут пишут на шелку?

2005

Ткани возить и кожи

на обветшалом ослике -

всё что угодно, Боже,

всё что захочешь, Господи:

чтоб износились мысли,

звёзды чтоб обессилели

и небеса провисли,

только не Абиссиния!

Стайка весёлых денег

выпорхнула из памяти.

Случай сказал: «Бездельник,

больше не заарканите!»

И проплыла Удача

сеткою с апельсинами.

Что б ни случилось дальше,

только б не Абиссиния!

Бедность стреляет метко -

прямо по окнам с улицы.

Плакать не надо, детка,

всё ещё образуется,

станет вином и благом

и тишиной осеннею

под сумасшедшим флагом

только не Абиссинии!

А вот этого мне не закончить:

всё тут как-то уже подзабыто -

и какой мне гремел колокольчик

в те далёкие времена,

я уже не скажу – хоть убейте,

потому что из списка событий

тех – не помню, а помню лишь эти,

за которыми – тишина.

Безошибочный вёл меня почерк

безошибочно точной дорогой

мимо всех запятых, мимо точек,

двоеточий и прочих дел -

и звенел колокольчик бесстрашный,

и упрямился месяц двурогий,

и над полем, над лесом, над башней

я летел себе как хотел!

Тут, пожалуй, нужна уже правка,

то есть очень большая работа -

с ней начнётся большая неправда

или маленькая, но ложь -

и закончится так-то и так-то,

а останутся, скажем, две ноты

от всего, что тут было… два такта -

и потом ты их уберёшь.

У тебя такая рифма,

у меня другая рифма -

кто же в этом виноват?

У тебя такая правда,

у меня другая правда -

есть ли повод враждовать?

Дубу ли судиться с клёном,

золотому ли с зелёным,

воробью ли с соловьем?

У тебя пятнадцать бусин,

у меня пятнадцать басен -

не грусти, переживём!

Друг мой, враг мой распрекрасный,

эти бусины и басни

для какой корысти нам?

Разойдёмся, Бога ради,

я пешком, а ты в карете -

да по разным сторонам!

Мне любовь, тебе коварство,

мне мытарство, тебе царство,

здравствуй там же, где прощай:

ты помашешь мне косынкой,

я тебе – плаща изнанкой,

вот и вся печаль.

Свистит любви смертельной плеть,

летит ночной трамвай.

Но, если ты танцуешь петь,

душа моя, – давай!

Весь мир тебе зелёный луг,

что ни сарай, то рай,

ты сердце выпустишь из рук

с беспечным «умирай».

Но, если ты забудешь знать,

о чём танцуешь петь,

и с небом спутаешь тетрадь,

истёртую на треть, -

тогда… в последний раз пляши:

тираж пошёл под нож! -

тогда все пляски хороши

и пляски смерти тож.

Не знаю, что сказать, и как сказать – не знаю,

и ничего не говорю – и ни о чём.

И только бабочка, беспечная, шальная,

крылом тщедушным сокрушает грузный чёлн.

Но это глупости и не об этом речь -

а речь о том, что смысла нет ни в чём на свете,

вот разве в музыке… но в музыке – бессмертье,

а смысла нет – и, значит, нечего извлечь!

Во-о-он на далёком чердаке, средь звёзд окрестных,

живёт творец – он всем известен и мастит…

Но смысла нету и в его делах прекрасных -

есть смысл в бабочке, но бабочка – летит.

…чёрный с белым не берите,

да и нет не говорите -

Вы поедете на бал?

В нас, конечно же, запал не пропал,

мы, конечно же, поедем на бал,

потому что на балу, на балу

все танцуют на паркетном полу!

Потому что на балу все милы,

потому что ведь на то и балы,

чтобы дамы все и все господа

отвечали без конца дзынь и бум!

Дескать, ангел мой, когда же, когда

я услышу долгожданное дзынь?

– Ах, мне лучше бы сгореть со стыда,

но примите хоть сейчас моё дзынь!

Дескать, Вы мне не дадите совет?

– Разумеется, голубчик мой, бум!

Не погибнуть ли во цвете мне лет?

– Что за глупости… конечно же, бум!

На балу, куда ни глянь и ни плюнь,

генералы зелены словно лунь,

и при дамах – вот весёлая роль! -

негритята голубы точно смоль.

А снаружи розоватая ночь

сыпет в окна рыжий снег во всю мочь:

там у них, на сером свете, давно

небо жёлтое, как уголь, красно!

…ах как пенилась с сиропом вода,

ах как барыня была молода,

и какой был дорогой туалет!

И как просто было всё – дзынь да бум…

2004

Опять собирать по кускам всё, что было так цело,

и так невредимо стояло, так не разрушалось,

и так презирало стихии – случайность и шалость,

и так ничего не боялось – блестело и пело!

Что ж, ветер подул… а едва только ветер подует,

как всё в нашей жизни давай и давай осыпаться -

и тянут полнеба к себе побелевшие пальцы:

раз ветер подул, так планета вся как на ходулях!

Глаза ненадёжны – и смотрят всё мимо и мимо,

а с губ уже, кажется, больше не Ваших – ничейных -

весь день осыпаются вздохи, и, как на качелях,

качается дом наш на ниточке серого дыма.

Я мог бы поправить и дверь, улетевшую с петель,

и угол улыбки – сместившейся, кажется, влево, -

и всю нашу жизнь, дорогая моя королева…

да только не знаю, откуда подул этот ветер.

Давай встречаться за столом -

давай встречаться за углом

весёлой жизни: там темно,

там все равны, там всё равно

двум кофе, пролитым на стол

в одном беспамятстве пустом.

Давай встречаться за бортом

судьбы игривой – с полным ртом

улыбок, сладостей, вина,

пока беспечная волна

несёт нас не пойми куда:

смотри, залив! смотри, звезда!

Давай встречаться за чертой,

за лентой света золотой,

за абсолютным рубежом -

где мир в обличий чужом,

стуча со злостью о корму,

уже не дорог никому!

Здесь, где никто меня не любит,

мне надо думать о другом,

оставив этот детский лепет!

Я поперхнулся пирогом -

и надо выйти за порог,

чтоб как-то выдохнуть пирог.

Я дикий гость, я гость неловкий,

я прихожусь не к пирогу,

не к месту, не к посудной лавке

и вообще – не к очагу:

полвзгляда брошу на очаг -

и тотчас же очаг зачах.

Зажечь ночную сигарету

во славу первого снежка,

сказать карету-мне-карету

после чего сказать «пока»,

покой покинув впопыхах, -

и заблудиться в трёх строках.

Но как я узнаю – по скрипу какой из дверей,

по свету какой из планет о событьях бесценной -

бесценнейшей! – жизни, забывчивой жизни твоей,

средь целой вселенной… ах, немногословной вселенной!

Все двери молчат, все планеты молчат, и молчит