Зелёная земля - Евгений Клюев

и часы идут, а парки… нет, не парки – шелкопряд

тянет ниточку, и прялочка вертится и жужжит

столько дней уже подряд и столько лет уже подряд.

Что за ниточка такая, для чего она блестит?

Это шёлковая ниточка, для связи всех времён!

Кто там держится за ниточку, стареет и грустит -

это Бог грустит о вечере, что кончится и он.

Видишь, прошлое всё думает, куда бы ускользнуть,

да за шёлковую ниточку потянешь – и опять

всё воротится обратно, пусть хоть и на пять минут:

посидеть за чаем сумрачным, поплакать, помолчать.

Можно вытянуть и будущность без всякого труда -

потяни в другую сторону, попробуй-ка рискни!

Лишь бы прялочка вертелась… а из коконов всегда

вылетают только бабочки, лишь бабочки одни.

На высоком летнем береге,

где сидят два воробья,

есть на всякие истерики

пол-улыбки у тебя:

пол-улыбки, полкораблика -

возле всех моих пучин,

полфонарика, пол-яблока:

мол, не хмурься без причин!

На любой тяжёлый обморок -

бросить ночь, махнуть в кабак! -

у тебя есть грозный оберег -

пол-улыбки на губах.

И за праздные терзания

(не терзайся, идиот!)

нас с тобой сквозь утро раннее

пол-лошадки увезёт.

1

Дню заканчиваться лень,

и далёк скандал.

Сколько хочешь Королей -

сколько хочешь Дам.

Всякой масти завались,

как в лесу опят.

Все на свете обнялись

и вповалку спят.

И никто ещё в пыли

шлейфа не валял

Снятся Дамам Короли,

Дамы – Королям.

Но уже близка гроза.

Зябко на ветру.

Туз во сне толкнул Туза -

это не к добру.

Все несчастья от Тузов,

вставших на дыбы…

Чу! Шестёрки слышат зов

Боевой трубы.

2

Дама била Короля.

На бочок склонив головку,

обстоятельно и ловко

била Короля.

Высоко взлетали ленты,

высоко взлетали банты -

Дама била Короля.

Ведь истерики и бунты -

это дамские таланты…

Дама била Короля.

А Король был очень милый,

очень милый и усатый,

а Король смотрел с досадой,

усом шевеля.

И не знал, что Дама била

потому его, что милый,

очень милый, и усатый,

и ни в чём не виноватый,

а ещё смотрел с досадой,

усом шевеля!

Дама била Короля.

Отдыхала и по новой

била Короля…

А причиной (и основой)

было то, что он бубновый,

и за то, что он бубновый,

Дама била Короля.

3

Два Короля ночной порой

сходились под горой.

И с бубном был один Король,

и с пикою – второй.

И тот, который с бубном был,

всё время в этот бубен бил,

а тот, который с пикой шёл,

был беспримерно зол.

Они сошлись порой ночной

под общею луной.

И всё окончилось войной -

кровопролитной, но смешной

под этою луной.

И тот, который с бубном был,

того, кто с пикой был, убил

под этою луной.

А если б тот, кто с бубном был,

того, кто с пикой, не убил

под этою луной,

тогда бы тот, кто с пикой был,

того, кто с бубном был, убил

под тою же луной.

Но, в общем, их военный пыл

поднял вокруг такую пыль

под общею луной,

что непонятно, кто там был,

и кто кого из них убил,

и под какой луной.

4

За Дамой гонялись четыре Валета

(Валет, и Валет, и Валет, и Валет):

четыре берета, четыре жилета

и восемь цветных эполет.

И восемь цветных эполет.

Четыре Валета ей пели куплеты

(куплет, и куплет, и куплет, и куплет) -

и ей подарили четыре браслета

и восемь пакетов галет.

И восемь пакетов галет.

Наверное, Дама была из балета,

ей было семнадцать, наверное, лет.

И Дама влюбилась в береты, в жилеты

и в восемь цветных эполет.

И в восемь цветных эполет.

За Дамой гонялись четыре Валета,

четыре Валета ей пели куплеты,

к тому же, стояло прекрасное лето,

а Дама была стрекоза…

Она с удовольствием съела галеты,

а после надела четыре браслета

и замуж пошла за Туза.

5

Шестёрки сказали Семёркам,

Семёрки сказали Восьмёркам,

Восьмёрки сказали Девяткам,

Девятки сказали Десяткам…

Валеты любили секреты

и Дам обожали Валеты -

и так разносилась по свету

ужасная тайна Туза:

Туз был староватым,

не очень богатым

и, главное, пятым

в колоде Тузом,

а в пятом – какой же резон?

Но эта кошмарная новость

про эту кошмарную старость

была совершенная глупость

и, в сущности, бред или сон:

Туз был староватым,

Туз не был богатым,

но не был и пятым

в колоде Тузом,

поскольку… какой же резон?

И так получилось, что как-то

разбил он все прочие карты -

конечно, весьма деликатно,

а всё-таки вышел конфуз.

Поскольку, хоть он староватый

и даже совсем не богатый,

но всякие сплетни чреваты,

и Туз – это всё-таки Туз.

6

Только начинался вечер,

но уже кончался покер.

На полу валялся Джокер

и молчал как мог.

Крыть друг друга было нечем,

глупо посылать за сменой -

и витал над мрачной сценой

розовый дымок.

Дама обижала Даму

(не пуская Даму к дому),

на отшибе думал думу

пиковый Валет.

Три других стрелялись рядом

и, спалив друг друга взглядом,

наполняли едким чадом

целый белый свет

Короли погибли оба.

Туз Тузом раздавлен грубо.

Дам – всех сразу – сгрызла злоба.

Пал Валет – в груди с дырой.

Мелочь порвана на части.

И, когда утихли страсти,

Джокер встал и крикнул: «Здрасьте!

Я теперь король!»

Я цитирую цитаты, сочиняю сочиненья -

завтракаю лёгкий завтрак и обедаю обед.

Почтальон приносит почту, улыбается улыбкой -

лицемерной и коварной: «Вам письма сегодня нет».

Я отнюдь не обижаюсь: я-то знаю почтальонов -

всю их подлую породу, и меня не проведёшь:

почтальоны вечно прячут массу писем в толстых сумках

и нисколько не краснеют, ибо – обожают ложь!

Так что я крою спокойно мину номер сорок восемь

(равнодушие к событьям) и спешу произнести:

«Как дела и как здоровье? Не зайдёте ли на кофе?

Дождь идёт, и всё такое… Вы промокнете в пути».

Он развешивает уши на некрашеном заборе -

я же сразу понимаю: алчет кофе негодяй! -

и лениво добавляю: «Впрочем, если не хотите,

мне же лучше… кстати, сливки просто льются через край!»

Почтальон снимает уши – ухо за ухом – с забора

и негромко отвечает, обращаючись к дождю:

«Слишком многие мечтают вьшить кофе с почтальоном…

Я подумаю сначала, а потом уже скажу».

Я-то вижу, что попался он в расставленные сети

и, уже почти ушедши, говорю: «Ну, нет так нет…

Кстати, вот что интересно: кофе часто пьют с печеньем,

а закусывают тортом и коробками конфет».

Я-то знаю почтальонов, всю их гнусную закваску,

и отнюдь не удивляюсь, слыша, как он говорит:

«Если только ненадолго… я же всё-таки на службе», -

ухмыляючись ухмылкой, омерзительной на вид.

Он почти бежит за мною на весёлый запах кофе,

обсуждая по дороге сотню всяких пустяков:

что за торт, что за печенье, импортные ли конфеты -

и большая ли коробка, и срок годности каков…

Я, конечно, отвечаю на вопросы – пункт за пунктом -

и подталкиваю гостя к креслу – мягкому притом:

развалившись в мягком кресле, он хватается за чашку

и хлебает как безумный крепкий кофе жадным ртом.

Я отнюдь не раздражаюсь (я-то знаю почтальонов!) -

повторяя: «Ах как странно, что мне не было письма…»

И, притворно сожалея, он внезапно засыпает:

кофе с пачкой димедрола быстро действует весьма.

Тут я открываю шкафчик, вынимаю острый ножик

и втыкаю этот ножик раз пятнадцать – двадцать пять

почтальону прямо в сердце – и, когда он умирает,

я, вздыхая облегчённо, принимаюсь хохотать.

Хохоча, я расчленяю тушку пакостного гостя

на квадратные кусочки и бросаю их в мешок,

а потом мешок сжигаю в алом пламени камина

и спокойно жду, покамест улетучится душок.

Наконец, уже отныне не теряя ни секунды,

еле сдерживая сердце и пылая как в огне,

я бросаюсь к толстой сумке и вываливаю на пол

массу утаённых писем – все до одного ко мне!

Я совсем не возмущаюсь (я-то знаю почтальонов),

я ласкаю письма взглядом, силясь подавить озноб,

открываю все конверты, складываю письма в стопку -

и читаю, и читаю, и читаю их взахлёб…

И никак не начитаюсь, всё никак не начитаюсь -

строчка тянется за строчкой, как коралловая нить…

Многое в них устарело – и в сердцах я повторяю:

«Раньше надо было, раньше эту гадину убить!»

Впрочем, пусть и так спасибо скажет мерзкое отродье,