Волшебные сказки Азерота - Стив Данусер

страна и все, что ты здесь сделал, останутся для тебя лишь далеким воспоминанием. Думаю, однажды произошедшее станет значить для тебя нечто большее, и ты снова как наяву увидишь перед собой меня, и чудовище, и замок.

Утер повернулся, чтобы уйти.

– Когда же, миледи?

– Через много лет, на разбитом поле, пылающем в огне. Ты подумаешь обо мне, и, надеюсь, это воспоминание подарит тебе утешение. – Ее робкая улыбка исчезла, и она сжала в руке подвеску, висевшую на шее. – Но, боюсь, что будет уже слишком поздно.

С этим Утер покинул палатку и пошел по петляющей тропе. Он вернулся к озеру – с прошлого дня оно ничуть не изменилось. От воды исходил пар; он вошел в нее, и почувствовал, как магическое клеймо на его груди вспыхнуло и зашипело. Как и обещала леди, он прошел через врата и очутился в знакомых лесах под знакомыми небесами. Его кобыла щипала траву неподалеку и подняла голову, привлеченная внезапным плеском и возвращением ее всадника.

Как и предсказывала леди, его воспоминания о турнире стали далекими и расплывчатыми, как очертания солнца во время сильного снегопада. Утер в угрюмом молчании поехал на юг, и оказалось, что он первым из своих братьев-паладинов вернулся домой. Встав на колени перед архиепископом, он признался, что ему нечего дать и нечего показать. Он лишь чувствовал сердцем, что его рукой двигали спокойствие и доброта, но не мог сказать, что сделал этой рукою. Утер попытался вспомнить свое необычное путешествие, уверенный, что сможет рассказать что-то славное, но нерешительно замялся и беспомощно запнулся.

– Мой молот не обагрен кровью, а моя вера тверда, как никогда, – сказал он, показывая архиепископу чистое оружие. – Однако я чувствую сердцем, что совершил доброе деяние.

– Не переживай, – тепло сказал ему архиепископ. – Я знаю твой нрав, Утер, и, похоже, нам не суждено узнать, какое ты прошел испытание. Но Свет сияет в тебе ярче, чем до твоего странствия, – это я вижу ясно. А доказательство этому – твое возвращение и чистый молот, который ты показываешь мне с такой гордостью. – Тогда лик архиепископа омрачился, и он нахмурил брови: – Но смотри, сын мой, твой нагрудник расколот. Что бы ты ни пережил, похоже, тебе оставили предупреждение. А теперь поднимайся, умойся и помолись. Пусть Свет одарит тебя хорошим отдыхом.

Утер отодвинул свой плащ, и увидел, что архиепископ не ошибся. Он провел пальцами по узкой щели в его нагруднике. Края металла были холодны, словно его пронзил лед.

Обычно здесь нянюшки и бабушки замечают, что детишки уже глубоко спят, и завершают историю. Принцы и принцессы проваливаются в свои собственные озера сна и просыпаются чуточку мудрее. Но сказ о сэре Утере не закончился так просто.

Шли годы, и порой Утер видел во снах зимнее королевство, серебряный меч и золотые волосы. Он не помнил ничего больше, пока однажды не упал на колени на окровавленном поле, пылавшем в огне. Ветер разносил пепел, и истина горела в его сердце. Там паладин снова увидел чудовище. Словно очнувшись ото сна, он вспомнил леди и ее предупреждение, но оно не принесло ему утешения, когда его нагрудник раскололся вновь.

За ложь и свободу

АВТОР Ю. С. Майерс

ИЛЛЮСТРАТОР Золтан Борос

Хотя колонна новоприбывших, входивших в Подгород, напоминала погребальную процессию, их встречали радостно, с такой теплотой, на какую только были способны мертвецы. Многие в толпе новеньких находились на разной стадии растерянности и разложения.

Некоторые кутались в свои погребальные саваны, как детишки в любимые одеяла, надеясь проснуться от этого ужасного сна, в котором они очутились. Но правда и сны несовместимы. Потому, несмотря ни на что, отчаявшихся и неприкаянных охотно подталкивали к их новому дому, лежавшему под костями некогда великого города. Там их утешат, отпразднуют их прибытие и постепенно введут в курс порой пугающей посмертной жизни. Каждое прибавление к населению города было ценным даром, ведь с ростом численности их молодое королевство становилось сильнее и безопаснее.

В тот день двое ветеранов, Конор Грейстоун и Бронвен Поларон, приветствовали шестерых растерянных пехотинцев, источая доброту своими полуразложившимися голосовыми связками:

– Позвольте, мы поможем вам, друзья. Пойдемте с нами.

Пехотинцы с готовностью последовали за ними по темным извилистым лабиринтам старых катакомб. Среди них был солдат по имени Джереми Палл. Как и его братья по оружию, частично растерявшие ноги, руки и другие части тела, он еще не привык самостоятельно определять свои путь и цель. Оковы Короля Лича постепенно спадали с его рассудка, но ему все еще было проще следовать указаниям других. Его воспоминания неохотно возвращались. К счастью, у новых спутников Джереми были только хорошие намерения, теперь, когда они могли сами делать выбор и не прибегать к насилию.

– Где мы?

Он повернулся, а затем повернулся еще, чтобы окинуть взглядом помещение. Они оказались в тихом, укромном закутке, украшенном краской, которая хлопьями отваливалась от стен, и растрескавшейся брусчаткой. Закуток был отгорожен, и в него не проникало стороннее шарканье прохудившихся сапог и скрежет обнаженных суставов.

– Дома, – сказал Конор. – И в тихом месте, где мы можем познакомиться.

Они собрались вокруг крошащихся остатков упавшей колонны. Из ее обломков получились импровизированные скамьи и сиденья, и они все расселись друг напротив друга.

– Как странно, – сказал Джереми, морща нос. – Тут должно пахнуть разложением… но я ничего не чувствую.

– К отсутствию запахов быстро привыкаешь, как и к тому, что не нужно дышать. Да и цветы здесь внизу почти не растут, так что по обонянию скучать не приходится, – сказал Конор.

– И ощущения такие странные, – пробормотал Джереми.

– Радуйся, что ты вообще хоть что-то чувствуешь, – беззлобно ответил Бронвен. – Я – Бронвен Поларон. Моего товарища зовут Конор Грейстоун. А как зовут вас?

– Джереми Палл.

Они по кругу называли свои имена, подобно свободным, вновь родившимся душам, проходящим обряд наречения, пока наконец не настала очередь последнего пехотинца. Он был уже не мальчиком, но еще не достиг зрелости, и теперь навеки застрял в этом промежуточном состоянии, как и все они застряли между жизнью и смертью. Юноша беспокойно теребил края раны на предплечье, растягивая кожу. Джереми отвел глаза. К этому тоже придется привыкать.

– Я… – Солдатик, казалось, растерялся.

Они терпеливо ждали, пока он беззвучно шевелил растрескавшимися губами.

– Не спеши, сейчас все вспомнишь, – приободрил его Джереми.

Наконец, словно надеясь, что он нашел правильный ответ, парнишка ответил:

– Авель?

Возможно, при жизни его звали по-другому – окружающие не могли этого знать, – но это имя было ничем не хуже иных, и важно было то, что они сами выбирали, как называться. Однако что-то в лице парнишки, или в его голосе, или в приподнятых уголках рта, напомнило Джереми о ком-то, с кем он служил при жизни. Но вот о ком именно, от него