День, когда я стал настоящим мужчиной (сборник) - Александр Терехов

Его атаковали кошки, требовательно терлись о ноги, тыкались под колени, это их место, если сел – плати, – он неожиданно для себя рассмеялся и почувствовал «почти счастлив», сейчас позвонит риелтор, или после обеда, если поздно легла.

Он направился по сырой траве к морю и вдруг дико подпрыгнул и простонал, обнаружив у ног тонкое струение змеи с темным узором по зеленой спине, и бегом вернулся на брусчатку и в свое – истинное – месторасположение, оглянулся: змея поднималась изгибом на шершавое, как слоновья кожа, подножие пальмы – не так.

Ветер подгонял к берегу мутные волны, насыщенные песком, болтая туда-сюда белыми пакетами и вывернутыми локтями и коленями желтых веток или корней, каймой выложив нанесенные водоросли, – и море не такое.

Найти место без грязи и змей, здесь обещали пляжи под голубыми флагами. Мимо серьезных людей, толпившихся у букмекерской конторы, мимо рынка, где страшно кричали продавцы мидий и безмолвствовали продавцы самогона – такого чистого, что батареи бутылок с этикеткой 47 % казались пустыми; припекало солнце, и чудными казались местные встречные в теплых куртках с поднятыми капюшонами, из константинопольских автобусов высаживались последние отряды туристов, немцы (ни одного похожего на Гитлера и Геринга) и малорослые азиаты брели за поднятыми зонтиками добродушных и вороватых турецких гидов; скоро уедут, и он останется среди теней тех, кто сюда приезжает летом.

За накренившейся кормой корабля, с которого экскаватором выгружали песок, он увидел старика, запустившего в море игрушечную яхту – яхта описывала простейшие круги, повинуясь радиосигналу, но для верности была привязана леской к мотороллеру – скорее всего, старик не продавал, а доставлял себе удовольствие.

Кончился бетон, и по гальке он прошел верфь, где на скрепленных ржавыми болтами доисторических деревянных лыжах стояли рыбацкие лодки и яхты, и наконец ступил на песок, читая следы. Судя по следам, незадолго до него здесь гулял одноногий мальчик, трехметровыми прыжками, отталкиваясь левой ногой; городской пляж он опознал по укоряющему плакату с таблицей бесследного исчезновения всего. Газета бесследно растворяется в природе за два месяца. Пивную банку ржавчина дожирает двести лет. Пластиковый пакет – пятьсот лет. Рождество Христово, дорогие радиослушатели, находится от нас на расстоянии четырех пластиковых пакетов «Азбуки вкуса».

Усталость. Он забрался отдохнуть и погреться на каменную глыбу, рассматривал: меж камнями бьется вода, снял свитер и сторожил: не продует мокрую спину? Не хотелось бы простывать. И улыбался подрагивающими губами. Огибая выброшенные и разодранные диваны и холмы песка, на пляж выехала недорогая серебристая машина. Из нее выбрались парень с очень худой девушкой постарше и повыше. Девушка держала кота на руках. Он, боясь пропустить начало, долго ждал, когда они начнут трахаться или душить кота. Но ничего не происходило. Просто разговаривали, поглядывая на него.

Он сказал, чтобы услышать чей-то голос:

– Надо поесть.

Ничего не попадалось, все пьют кофе, на каждом углу играют в нарды, одинаково подперев голову рукой, словно болят зубы; как спросить: где я могу завтракать, обедать? Но что это – он удивленно остановился: на угловом доме меж греческих флажков, похожих на клочки тельняшки, главным повис российский флаг – а под ним, расположившись на террасе, подстриженный под седого фельдмаршала краснолицый господин в бархатном пиджаке, опаленном малиновым шейным платком, развлекал собравшееся общество из двух старух, подростка и собаки в ошейнике доскональным воспроизводством резкого звука откупориваемой бутылки с помощью указательного пальца и напряженной щеки. Несмотря на то что сам звук, собственный редкий талант и внимание публики доставляли ему несомненное наслаждение, господин в бархатном пиджаке сразу понял про него всё и простер руку над головами:

– Русский? Прошу.

В гостиной возле камина в низком кресле сидела маленькая усталая женщина, выводя маркером на бумаге А4 кишечные завитки. Из камина несло сыростью.

– Работаете? – спросил он. – Вы художник?

– Депрессию надо нарисовать. И потом бросить в огонь.

– Жена! – воскликнул господин. – Пять лет я ждал этого дня. Мы больше не единственные – человек решил переехать в Грецию! Много желающих, да мало избранных! Где остановились?

– Афари.

– Хорошая деревня. Поднялись на гашише. Завтра перевезу к нам, будете спать на кухне. Много не возьму – пятнадцать еврО в сутки, приемлемо? Что с домом? – выслушал и рассмеялся. – Риелтор сегодня не позвонит. В Греции «позвоню завтра» означает «никогда», – снял кошку с ноги с пояснением: – Она у меня флегматик. Риелторы здесь орлы – не пнешь, не полетит! Лени-и-вые… Объекты дешевле полумиллиона их не интересуют, – подскочил и маятником прошелся. – Да вы за свои восемьдесят тысяч еврО!!! – потряс воздетыми руками, – получите муки выбора! Дом сто квадратов, участок, бассейн и козье стадо! А козье молоко в два раза дороже коровьего! Друзья нам помогут.

Его жена бросила листок в камин и, нервно задрав плечи, прошла на кухню.

– Мы здесь счастливы! – господин воскликнул, словно не ему, а жене, и потише продолжил: – Если бы не зима. И кризис. Дом наш дешевеет и дешевеет. Продать – не-воз-мож-но…

– Зато море.

– Да вот оно! До хорошего пляжа – сорок минут. На машине.

– В прошлом году ездили, на неделю, – подтвердила будто бы плачущая жена сквозь салфетку или полотенце.

– Вы хотели покушать? Вперед! – господин накинул пальто. – Морепродукты или мясо?

Жена неожиданно громко воскликнула:

– Не давайте ему заходить в бар! Ну пожалуйста!

На улице господин прошептал, озираясь на окна:

– Она у меня флегма. Единственный недостаток – родственники. Жениться надо на бездетной детдомовке. Чтобы никто не тянул из дяди Вити еврО.

– Почему вы уехали?

– Потому что ненавижу грязь, хамство и злость во взгляде каждого прохожего. И устал бояться. Каждый день жить в страхе, что придет Путин и всё отберет.

– У вас был бизнес?

– Продажа ортопедических матрасов в Воронеже. Входил в пятерку крупнейших по этой теме. Всё продал и положил на депозит. Рассчитал: процентов мне хватит. Но я плохо посчитал… Так, мне требуется восстановить силы, – господин толкнул неприметную дверь с небольшим мутным окошком, и они оказались в грохоте музыки, гвалте и дыму – баре, набитом молодежью и красивыми курящими женщинами средних лет. – Эй, малый, – официант нашел им столик, – сделай мне на два пальца узо, всё остальное – апельсиновый сок из коробки, – господин со злостью огляделся и, никого не стесняясь, процедил: – У-у-у, дармоеды! Кризис – а никто не работает! С двенадцати часов уже все сидят в кафенио или бараки и пьют. Молодежь по пятнадцать лет учится на архитекторов и адвокатов, а работать ни один не пойдет. Работают только албанцы, цыгане да болгары. Кризис! Деньги все прожрали. Но жрали все! Знаешь, чем отличается Россия от Греции?

Скажи.

– Здесь обнаружили, что в больнице, в которой не было сада, числилось двадцать садовников. В России бы эти деньги украли бы главврач и главбух. А здесь – двадцать человек приходили и получали зарплату. Здесь работают таксистами, оформив инвалидность по зрению. Здесь получают пенсии за стариков, похороненных пять лет назад. Все прикидываются бедными, внаглую ничего не платят, обложились справками и бумагами, а я – ксенос, я так не могу! – кивнул официанту: – Повтори. На три пальца узо.

– А чем русские отличаются от греков?

– Я чувствую, что я – круче всех и любому дам в морду! Греки вот так дерутся, – он поднялся и свободно, словно они были в чистом поле – одни, показал, как, подпрыгивая, сходясь и расходясь, легонько сшибаются грудью в грудь петухи, и с сожалением вернулся за стол. – Но здесь нельзя, понимаешь, ни на кого руку поднять, сразу – полиция, суд… Отопление, конечно, дорого обходится. Солярки сжирает на двести еврО в месяц. Утеплил фасад, но результата пока не заметил. Думаю электрокотел поставить, но работа знаешь какая дорогая? А бензин шестьдесят восемь рублей литр?

– А где здесь кладбище?

– И за кладбище дерут – двадцать еврО! Но главное – солярка. И зима. Такая зима… – он зажмурился, – все разъезжаются, и живешь, как в Чернобыле… Так, не надо их баловать! – ловким движением господин забрал оставленные им чаевые и поместил на хранение в свой брючный карман.

Даже жарко; лавочки, кресла и диванчики на набережной заполнили счастливые люди.

– А в Москве минус двенадцать.

– Зато солярку не надо оплачивать, – мрачно заметил господин, но потом что-то вспомнил и повел расставленными, словно для объятия, руками вокруг: – Как красиво у нас! Самый красивый город в Греции! Нигде нет такой красоты!

Он постеснялся сказать, что в каждом греческом городе видел всё это: турецкая (венецианская) крепость на горе, старый город вокруг остатков византийских стен, здание арсенала, археологический музей в коробке из-под обуви, фотограф с парой попугаев, заботливо чистящих друг другу перья, – идеал супружеской любви, мечеть на древнехристианском фундаменте, рыбацкие лодки, выдающиеся физиогномисты и полиглоты на входе в рестораны, зазывающие туристов на всех языках мира, – распорядитель ресторана у фонтана Морозини еще издали обрадованно махал им рукою так, словно они здесь обедали раз в неделю: вот ваш столик; они опустились под облако лаврового дерева, заполненного пернатым гомоном и шуршащими перелетами. Фонтан окружали рестораны, густо усаженные немецкими пенсионерками – они сидели по-птичьи неподвижно и молча, поблескивая очками, редко и резко поворачивая головы. Ели только греческий салат, пригубливая из толстостенных стаканов дармовой напиток от заведения.