Четыре путешествия на машине времени (Научная фантастика и ее предвидения) - Владимир Гаков

Неважно каких — полезных, вредных![19] Страшно другое: выяснилось, что основные кандидаты на скорейшее вымирание — это самые крупные и яркие представители растительного и животного мира. И наоборот, лучше всего адаптировались в современном урбанизированном мире такие "городские жители", как воробьи и крысы.

Вот, было у нас такое дерево — тополь водопадный, и, судя по названию, красивое. Но бесстрастно пишут ботаники: "известен по единственной (!) находке в Таджикистане" — больше никто и никогда это дерево не видел. И что толку теоретизировать о месте и значении для общего экобаланса планеты голубя странствующего, тучи которого не так давно закрывали собой солнце? Выводов уже не опровергнешь и не подтвердишь на практике — нет больше такой птицы на Земле. И никогда не будет. Точно так же перешли в ведение палеонтологии чудая нелетающая птица додо, белый журавль, олень вапити, желтоклювый дятел, луговой петух и многие-многие другие животные и птицы. Бывшие животные и птицы… И столетий не потребовалось, чтобы свести на нет результат миллионнолетнего труда терпеливой труженицы-природы.

Но дело не в этих перечислениях. На повестке дня сейчас вопросы срочные, практические, требующие безотлагательного решения. Как приостановить процессы разрушения среды обитания, процессы, зашедшие в ряде случаев слишком далеко?

Ведь не уничтожать же в самом деле заводы и фабрики, не отказываться от современной цивилизации ради сомнительного возвращения на лоно природы?

Впрочем, похожие призывы слышатся. Панические настроения в последнее время даже приобрели отчетливый оттенок моды: паниковать, как известно, проще всего. Сложнее задуматься и попытаться разобраться.

А разобраться во многих вопросах просто необходимо. Дело в том, что после окончательного признания экологии западным книжным рынком (речь пока не идет о произведениях фантастики) тема эта превратилась в объект самой беззастенчивой спекуляции. С одной стороны, многие опасности заведомо преувеличивались, ибо "читатель любит страшненькое", а с другой — традиционный буржуазный оптимизм постоянно пытается убедить перепуганного обывателя в мощи науки и техники, которым под силу будет справиться с любой напастью.

О том же, что виноваты прежде всего буржуазные правительства, не ставящие и не могущие поставить заслон хищническому истреблению природы ради прибылей монополий, западные авторы предпочитают помалкивать.

И вот уже появляются солидные футурологические труды, написанные в духе "звездно-полосатого оптимизма" (типа книги Адриана Берри "10 000 лет вперед"). В них ведется атака на "смутьянов", распространяющих упаднические настроения — нечего, дескать, народ пугать понапрасну… И если бы в подобных писаниях хоть на грош присутствовала бескорыстная забота о человечестве!

Основа для надежды есть. Экологический кризис — в какой-то мере порождение научно-технической революции, и закрывать глаза на это глупо. Однако кризис не означает агонию: он может привести к концу, но может и знаменовать собой начало медленного процесса выздоровления.

И вот что важно понимать и помнить: кризис приводит к катастрофе не везде и не с необходимостью.

Когда осуществляется планомерное уничтожение природы, а отдельные группы людей, от которых зависит, уничтожить природу или окружить ее всемерной заботой, более пекутся о вполне весомых прибылях, чем о каком-то там эфемерном экобалансе, — вот в этих условиях катастрофа неизбежна. Имеют ли смысл многочисленные мероприятия правительств западных стран по охране окружающей среды, если влиятельные лобби нефтяных, горнодобывающих, химических концернов в состоянии торпедировать любой законопроект направленный прямо или косвенно против их хозяев? И торпедируют. Сказал же один из авторов книг по экологии: "Охрана природы — это юридический некрополь. Был бы сделан огромный шаг вперед, если бы только выполнялись те законы, которые уже приняты".

Итак, отнюдь не "человечество вообще" несет ответственность за совершающееся преступление — одно из тягчайших в истории человеческой цивилизации. И не рок это судьбы, не трагическая слепота, но в значительной мере еще и политика антинародных правительств. Достаточно вдуматься в парадоксальное на первый взгляд название книги Филиппа Сен-Марка "Социализация природы" (1971), чтобы убедиться, что эта мысль не претендует на оригинальность.

Как же произошла катастрофа? И когда?

Фильм "Зеленый Сойлент" режиссера Ричарда Флейшера (картина была снята в 1973 году по роману Гарри Гаррисона "Подвиньтесь! Подвиньтесь!") начинается удивительным кинопредисловием.

На экране под аккомпанемент неторопливой, приятной музыки — выцветшая от времени фотография. Семейный портрет конца прошлого века: дамы в платьях с турнюрами, мужчины лихо подкручивают усы. Благословенная викторианская пора! Еще долгий стоп-кадр: фотография первого автомобиля. Еще снимок, потом другой, третий… Кадры бегут все быстрее, кое-где перемежаясь кинохроникой: прогресс. Меняется и музыка, становится резче, но для тревоги пока нет никаких оснований. Станки, первые аэропланы, извозчики на городских улицах сменяются редкими авто. Растут города. Гуще, чернее дым от заводских труб…

Вот уже машины мельтешат на улицах как муравьи. Растет количество потребителей мясных консервов и пива в банках — и громоздятся хеопсовы пирамиды из пустых жестянок. Меняется мода на автомобили — и вздымаются, закрывая небо (уже не безоблачно-голубое, а бурое, тяжелое), знаменитые автомобильные кладбища. И когда от неспешной, бесхитростной мелодии не остается и следа — ее сменяет какофония из звона, скрежета, грохота, — начинается подлинная вакханалия, валтасаров пир прогресса.

После второй мировой войны — расцвет химии. Яды, ртуть, вредные фосфаты, радиоактивные отходы, токсичные кислоты, мусор, ДДТ и гербициды — все это течет в океан, выбрасывается в небо, распыляется с небес, впитывается в почву. Рядом — кадры варварской бойни, но не на полях сражений только что прошедшей войны, а на обычных полях, в лесах, на реках и озерах: сотни трупов животных, эвересты загубленной древесины, тухлая рыба на поверхности водоемов. Стали, бетона все больше, а биосфера тает на глазах. Уже в невероятном темпе сменяются кадры, ритм жизни растет, и постепенно утрачиваешь понимание самого этого слова — "жизнь".

И вдруг — резкий обрыв. Опять чередуются долгие стоп-кадры, на этот раз в гробовом молчании.

Мир начала третьего тысячелетия, конечная остановка поезда прогресса. Безлюдные, безжизненные пустыни. Кладбищенский вид: обрубки деревьев словно кресты на фоне серого неба. Миражом просвечивающий сквозь мутное марево Нью-Йорк. Покрытые липкой нефтяной кашицей воды океана, они накатывают на берег, на сотни метров заляпанный ядовитой тиной из химических отходов. И ни одного живого существа, кроме людей с землисто-серой кожей, забившихся в ненадежные отныне крепости-города.

Удивительный, трагический переход. Человечество в фильме из агрессора превратилось в обороняющуюся, затравленную жертву. Без пищи, без воздуха, без какой-либо жизни рядом с собой… А сам переход от идиллического спокойствия к кошмару почти неразличим. Накапливалось постепенно, а потом прорвало.

Эта экспозиция в фильме — пока еще, к счастью, фантастика. Тревогу все-таки забили, и случилось это раньше, чем такие жуткие кадры обрели черты реальности.

В преддверии 70-х годов критичность положения стала очевидна даже сверхоптимистам. Вот цифры, свидетельствующие о нарастании тревоги: если за период 1957 — 1959 годов в главных американских периодических изданиях появилось 68 крупных статей на экологическую тему, то десятилетием позже, в 1967 — 1969 годах их насчитывалось уже 226. В одной только газете "Нью-Йорк таймс" в 1960 году опубликован 101 материал на эту тему, а в 1964 году число их достигло почти полутысячи.

И вот 1969 год, оказавшийся для американцев не только "лунным" годом, но и экологическим: в резонанс роману Крайтона опубликован закон о национальной экологической политике, а в традиционной новогодней речи 1 января 1970 года тогдашний президент Никсон прямо заявил, что семидесятые годы станут для американцев годами заботы об окружающей среде. Наконец, апофеоз: празднование первого Дня земли — результат бурной пропагандистской кампании сенатора Г. Нельсона. 22 апреля 50 тысяч американцев собрались в Вашингтоне, чтобы продемонстрировать свою тревогу, координировать действия и даже… символически предать погребению традиционного идола, которому в этой стране поклоняются с рождения, — автомобиль!

Прорвалась плотина! В последующие три года законы посыпались один за другим — об охране воздуха и рек, об охране лесов, девственных земель, животных, об охране горожан от шума. Тема выплеснулась на страницы книг и журналов, превратившись в козырь на выборах, в инструмент большой политики.