Манхэттенское безумие (сборник) - Ли Чайлд

И все же, как иногда отмечала Дженис, они вели себя точно так же, как большинство родных сестер. Моя жена никогда особо не ладила со своей старшей сестрой, и я знаю, что то же самое можно было сказать и по поводу других наших бесчисленных родственничков. И все же мне хотелось, чтобы в моем доме царили гармония и согласие, и от того, что отношения между Мэддокс и Ланой стали какими угодно, только не гармоничными, у меня постоянно болела голова. Сказать по правде, в тот день, когда я стоял в очереди за этими билетами, я чувствовал себя уязвленным и оскорбленным, может быть, даже жертвой конфликта между Ланой и Мэддокс. В конце-то концов, разве я не оказался человеком, который совершенно бескорыстно взял в семью чужого ребенка и который, вместо того чтобы получить духовное одобрение и дружеское похлопывание по плечу за столь благородный поступок, пожинал совсем другие плоды – ежедневные бури, которые разрывают мой дом и семью на части? И эти бури вчера вечером в конце концов привели к взрыву. К акту насилия.

Если б я не услышал звук пощечины, то, вероятно, так никогда и не узнал бы, что там у них случилось. Но как только я его услышал, все прежние намерения не вмешиваться исчезли – ведь это разваливалась моя семейная жизнь.

Дверь в их комнату была открыта. А они сидели каждая на своей кровати, Мэддокс, забравшись на нее с ногами, а Лана лежала лицом вниз, прижавшись к подушке.

Когда она подняла голову, я увидел на ее щеке ярко-красный след, который там оставила ладонь Мэддокс.

– Что случилось? – спросил я, еще стоя у дверей.

Ни одна из них не ответила.

– Я не уйду отсюда, пока не узнаю, что случилось, – сказал я.

Я подошел к постели Ланы, сел там и повернул к себе ее лицо, чтобы получше рассмотреть отметину. Потом в ярости уставился на Мэддокс.

– У нас в семье не принято бить друг друга! – рявкнул я. – Тебе это понятно?

Мэддокс молча кивнула.

– Не принято! – заорал я.

Мэддокс что-то прошептала, но я не расслышал. Она сидела, опустив голову. И не смотрела на меня.

– Вне зависимости от причин! – злобно добавил я.

Она подняла голову. Глаза у нее блестели.

– Всегда я все не так делаю, – тихо сказала Мэддокс.

Я вдруг понял, что не в состоянии больше выносить все это – ни ее слезы, ни ее плаксивые самообвинения, которые все же носили признаки извинений, пусть и невнятных. «Нет, – решил я, – ты все время только и делаешь, что голову мне морочишь!» И, сделав это мрачное заключение, вдруг осознал, что все прежние обвинения в ее адрес были совершенно справедливыми, а все объяснения – сплошной фальшью. Она водила меня за нос, играла со мной, как отпетый мошенник играет фальшивыми картами. Я был ее марионеткой, идиотом.

И, тем не менее, несмотря на все это, я понимал, что назад ее не отошлю.

Нет, нужно было найти способ помочь Мэддокс.

Кроме всего прочего, времени у меня было предостаточно.

В попытке все изменить и отрегулировать я решил, что нам всем следует глубоко вдохнуть, перевести дыхание, попробовать начать все сначала, предпринять совместные усилия, сделать что-то вместе, что-то такое, что свидетельствовало бы о доброте и о способности человека смотреть и видеть суть, невзирая на внешние проявления.

И вот тогда я подумал о спектакле «Красавица и Чудовище».

Когда я вошел в ресторан, Лана уже сидела за угловым столиком. Одета она была тщательно, волосы аккуратно убраны, каждый волосок на месте. Ее жизнь сложилась очень хорошо. У нее была хорошая работа, отличный брак и двое милых маленьких сыновей, которые, кажется, обожали своих родителей. С самого раннего детства и до самого последнего времени, напомнил я себе, присаживаясь рядом, она получала все, что хотела.

Кроме сестренки.

Эта мысль тут же вернула меня к истории с Мэддокс, к тому, как прав я был, вышвырнув ее из своего семейного круга.

Я не стал сообщать Лане последние новости, и за ужином мы просто болтали о том о сем; как идут дела на работе, как растут мальчики, какие имеются планы на отпуск и на все прочее. Мы уже заказали кофе и десерт, когда она сказала:

– Мама сказала мне, что ты вспоминаешь Мэддокс.

Я кивнул:

– Да, вспоминал.

– Я тоже, – призналась Лана. – Особенно тот день.

– Когда мы ходили на «Красавицу и Чудовище»? – спросил я.

Лана, кажется, удивилась:

– А разве тот день был какой-то особенный?

Я пожал плечами:

– О’кей, а ты-то какой день имела в виду?

– День, когда Мэддокс меня ударила.

– Ох! – сказал я. – Этот день…

– Дело в том, что я ее спровоцировала, – сказала Лана. – Я же была еще ребенком, а дети часто бывают жестоки. Я вижу это у своих мальчишек. Что они иной раз говорят друг другу.

Я осторожно спросил:

– И что ты ей тогда сказала?

– Я сказала ей, что она оказалась у нас потому, что больше никому не нужна, – сказала Лана. – Своей матери не нужна. Своему брату не нужна. Я сказала, что даже тебе она не нужна.

Она помолчала, потом добавила:

– И тогда она меня ударила, – и медленным движением приложила ладонь к тому месту, куда угодила та давно забытая пощечина. – Я это заслужила.

Мне показалось, что Лана дошла до того, что теперь винит себя в том, что я принял решение отправить Мэддокс назад к матери. Если это так, то она глубоко заблуждается. Решение это было принято вовсе не из-за того, что Лана что-то там сделала или сказала. Вина за него лежала целиком на самой Мэддокс.

– Мэддокс нужно было отослать, – резко бросил я, по-прежнему не в силах избавиться от впечатления, которое произвел на меня тот злобный дьяволенок, которого я увидел вдруг на станции подземки и который окончательно убедил меня, что Мэддокс следует отослать.

Что меня сейчас поразило как самое странное, пока Лана невозмутимо попивала свой кофе, это то, как славно и мило выглядело все, что предшествовало этому ужасному происшествию. «Красавица и Чудовище» дошли до своего рвущего сердце финала, и мы вместе со всей остальной публикой направились к выходу из театра – Лана справа от меня, Мэддокс слева. Когда мы дошли до дверей, Лана внезапно бросилась вперед, туда, где продавались разные сувениры, связанные с этим спектаклем. Мэддокс же осталась рядом со мною.

– Мне очень понравилось, – тихонько сказала она и с этими словами взяла меня за руку и нежно ее пожала. – Спасибо!

Я улыбнулся.

– На здоровье! – ответил я, и на сердце стало тепло и легко, и в нем снова зародилась надежда, что все будет хорошо. Окрыленный этой надеждой, я шагнул к прилавку и купил две магнитные нашлепки на холодильник. Одну я вручил Лане, которую, кажется, больше интересовали майки, а вторую – Мэддокс.

– Спасибо, – тихо сказала та. – Я всегда буду ее хранить.

Тут она обернулась в сторону супружеской пары, которая выходила из театра. Они тянули за собой маленькую девочку, каждый держа ее за руку.

– Вот чего мне всегда хотелось, – сказала Мэддокс тем странным тоном, каким иногда говорила. При этом она смотрела куда-то вдаль и произносила это так, словно разговаривала сама с собой. – Быть единственным ребенком.

Лана тем временем уже добралась до выхода.

– Может, зайдем в «Джейкс», а, пап? – спросила она, когда мы ее нагнали.

«Джейкс» именовалась пиццерия в Гринвич-Виллидж[13], где мы нередко ужинали в те дни, когда оказывались в центре города и нам не хотелось мчаться домой и что-то готовить.

Я посмотрел на Мэддокс и спросил ее, все еще пребывая в счастливом настроении:

– Ты не против отправиться в «Джейкс»?

Она в ответ улыбнулась своей самой милой улыбкой и коротко ответила:

– Конечно.

Станция подземки располагалась всего в нескольких кварталах. Мы дошли до нее пешком, пробираясь сквозь обычную для Таймс-сквер толпу народа – в это время дня здесь была странная и любопытная смесь неопределенно-уголовного бедного люда и пораженных видами туристов.

Мы сели в поезд – Лана по одну сторону от меня, Мэддокс – по другую. В таком же порядке мы и продолжали двигаться, когда вышли из поезда и направились в ресторан. За столом Лана очень живо обсуждала спектакль «Красавица и Чудовище», а Мэддокс молчала, ела свою порцию пиццы, медленно запивала ее, а напряженный взгляд был обращен внутрь себя, словно она обдумывала некий тайный план.

С пиццей мы покончили за полчаса. Ресторан располагался неподалеку от Вашингтон-сквер, так что мы немного прогулялись по парку. Лана смотрела вверх, когда мы проходили под аркой, а вот Мэддокс уставилась прямо вперед все тем же напряженным и обращенным внутрь себя взглядом, который я у нее заметил в ресторане.

– У тебя все в порядке? – спросил я ее, когда мы вышли из парка и направились к станции подземки.

И она снова нежно и тепло мне улыбнулась.

– Все отлично.

Мы спустились по лестнице, потом по одному прошли через турникет и пошли по длинному проходу к платформе, откуда поезда шли из центра в дальние районы города. Мы прошли уже полпути, когда я услышал отдаленный грохот приближающегося к станции поезда.