Пламя свободы. Свет философии в темные времена. 1933–1943 - Вольфрам Айленбергер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Цветы духовности
Легко догадаться, почему Ольга как «воля и представление» стала столь вдохновляющим объектом для изучения в этом бурном философическом потоке. С одной стороны, великолепная в своей спонтанности, она воплощала ту самую прямоту, ту самую витальность в отношении к миру. Особенно в глазах Сартра, который в ее обществе был захвачен «головокружением от чистого моментального сознания (в переживании), которое кажется простым ощущением, могучим и незапятнанным. Я поставил его так высоко, что впервые в жизни почувствовал себя безоружным перед кем-то и покорно смирился»[22].
Бовуар тоже признается, что склонна превращать Ольгу, «ее бунтарство, ее свободу и непримиримость»[23] в «миф» – всё тот же миф чистого, искренне цветущего теперь-сознания (Jetzt-Bewusstseins). С другой стороны, вскоре у нее появляются опасения из-за слишком сильного влияния Ольги на мир Сартра: «Из-за своего упорного стремления завоевать ее Сартр наделял Ольгу бесконечными достоинствами, внезапно он запретил мне с легкостью относиться к ее мнениям, вкусам, отрицаниям…»[24]
Возможно, скепсис со стороны Бовуар был обусловлен ее профессиональным чутьем, которое подсказывало ей, что прекрасная непосредственность юных девушек зачастую означает лишь глубокую путаницу в голове и отчаяние на грани потери всякой опоры в жизни – потерянность, настолько бездонную и всепоглощающую, что на поверхности она едва отличима от непосредственной подлинности. Бовуар стало казаться, что Ольга поворачивается то одной стороной своего мерцающего естества, то другой, в зависимости от того, какую вершину триады она в данный момент воплощает (или тщится воплотить). Сартр явно не был готов сопротивляться: «Своими словами, своими поступками я усердно способствовала процветанию трио. Между тем я была недовольна и собой и другими, и я испытывала страх перед будущим»[25].
Хотя бы в литературе дело двигалось вперед. Весной 1935 года Бовуар заканчивает свою первую новеллу. Она называется Лиза, и в ней рассказывается об ученице интерната для девочек, интересующейся философией. Эта ученица – тщедушная и жалкая, полученное образование «заморозило в нее все жизненные соки»[26], вместо того чтобы пробудить жизненные силы.
Прибегнув к небольшой лжи, Лиза получает разрешение съездить в Париж в Национальную библиотеку. На самом деле ее единственная цель – увидеть свою пассию, брата ее лучшей и единственной подруги, который, правда, ею совсем не интересуется. В результате пожилая дама на автобусной остановке обвиняет ее в том, что она – любовница ее мужа. Это производит впечатление на школьницу: «Она всегда ненавидела свое худое лицо, свою тощую фигуру, ну настоящая саранча, а теперь вдруг ощутила мягкость, нежность и красоту своей плоти. Неужели меня действительно можно принять за любовницу взрослого господина?»[27] Потом она идет к зубному врачу, и тот делает смутные эротические намеки, а заканчивается день Лизы тем, что она удовлетворяет себя в своей интернатской комнатке, представляя, как некий архангел и ее кумир из библиотеки сливаются в одну фигуру.
Цветы духовности. Цветы зла. А остальной мир пусть летит к чертям. Бовуар всё отчетливее понимает, что нашла литературную тропинку, ведущую к цели.
На дне
То ли депрессии приводят к мигрени, которая держится неделями, то ли, наоборот, головная боль вызывает депрессию – теперь в этом сложно разобраться. Лекарства давно не помогают. Она даже не смогла как следует завершить учебный год. Летом 1934 года Симона Вейль просит годичный отпуск: ей нужна пауза, перерыв в преподавательской работе, чтобы написать «философское завещание». Ей двадцать пять лет.
В этот момент она так же мало сомневается в неизбежности новой мировой войны, как и в том, что Франция, Испания и США обречены попасть в мясорубку тоталитаризма, вытекающего из логики их общественного развития:
…человечество сейчас почти везде движется в сторону тоталитарной формы организации общества, как это называется у национал-социалистов, то есть в сторону режима, при котором государственная власть безраздельно правит во всех сферах, в том числе, и главным образом, в сфере мышления. Россия, к несчастью для ее народа, являет собой почти идеальный пример такого режима. <…> Кажется неизбежным, что все остальные страны в ближайшие годы в той или иной степени приблизятся к этой модели.[28]
С сентября по ноябрь 1934-го этот текст, задуманный как статья, увеличивается до размеров книги. Он получает название, отсылающее к Жан-Жаку Руссо, – Размышления о природе свободы и социального угнетения[31], – и стремится дать обоснование истинно свободному трудовому сообществу самоопределяющихся личностей. «Завещанием» этот текст является в той степени, в которой он обращен к поколению после катастрофы. Деградация современной эпохи кажется Вейль настолько глубокой, что не может быть и речи о предотвращении грядущего мирового пожара.
И хотя в политическом смысле уже ничего нельзя спасти, всё-таки остается возможность воспользоваться пониманием ситуации в собственной жизни, проверить и уточнить свои догадки на практике. И вот в декабре 1934 года, вскоре после окончания работы над Размышлениями, Вейль реализует свою мечту студенческих времен – устраивается подсобной работницей со сдельной оплатой труда на металлообрабатывающую фабрику Alsthom в Париже.
Она хочет на собственной шкуре испытать угнетение, с которым борется как интеллектуалка. Прочь из башни теории, вперед к ежедневным страданиям трудящихся! Ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин, ни Троцкий, ни Сталин – никто из них никогда не работал на фабрике. И это, как полагает Вейль, отражается на их рассуждениях и выводах.
И не является ли в таком случае нехватка конкретного опыта первопричиной того, что в обоих изолированных лагерях – как в буржуазном, так и в пролетарском – отсутствие знаний друг о друге породило настоящих чудовищ: шквал ложных обвинений и фантастическую конспирологию? Если верить фантазиям пролетариев, то в царстве буржуазного коммерсанта правят такие демонические силы, как «финансы», «промышленность», «биржи» и «банки» (во Франции, разумеется, к ним всё чаще добавляются «евреи»). Ну а имущий класс видит в пролетарских активистах исключительно «провокаторов», «оплаченных хулиганов» или просто «грабителей»[29].
У конвейера
Итак, зимой 1934 года Вейль решается на суровую проверку реальностью; в своем фабричном дневнике она пишет, что ее цель – наконец-то обрести «непосредственный контакт с действительностью»[30]. Хотя, строго говоря, жизнь человека, который за плату, равную прожиточному минимуму, по десять часов в день одним и тем же движением руки передвигает
