Суббота - Иэн Макьюэн

— Знаете, вам повезло, — говорит он благодушно. — У меня есть приятель-автомеханик. Работает дешево и качественно. Думаю, за семь с полтиной согласится меня выручить.

— Вон там, на углу, есть банкомат, — встревает Нарк.

А Найджел обрадованно добавляет:

— Точно, сейчас вместе туда и дойдем.

Тут Бакстер отступает назад, а двое его приятелей, наоборот, подходят к Генри вплотную с обеих сторон, как будто окружают с флангов. Маневры их неуклюжи и нарочиты, словно плохо отрепетированный детский балет. Профессиональное внимание Пероуна вновь устремляется на правую руку Бакстера. Она не просто дрожит: это какое-то общее мускульное беспокойство, затрагивающее буквально каждую мышцу. Эта мысль его успокаивает. Как ни парадоксально, он больше не ощущает опасности: слишком уж неестественно все происходящее, слишком нелепа идея куда-то идти за наличностью, все вместе слишком напоминает какой-то раз десять виденный и давно позабытый фильм.

Из колонны демонстрантов доносятся звуки трубы, и все четверо поворачивают головы. Серия сложных стаккато заканчивается высокой тающей нотой. Кажется, пассаж из какой-то кантаты Баха: во всяком случае, Пероуну немедленно представляется меланхоличное сопрано и клавесин на заднем плане. На Гауэр-стрит марш теряет изначальное похоронное настроение: трудно поддерживать его в многотысячном шествии, растянувшемся на сотни ярдов. Колонна тянется через перекресток с Юниверсити-стрит, и до Пероуна доносятся то ритмичное хлопанье в ладоши, то скандирование требований. Бакстер, презрительно сморщившись, неотрывно смотрит на колонну. На ум Генри приходит фраза из учебника — так же неожиданно, как припомнилась кантата: умеренное повышение адреналина в крови усиливает ассоциативное мышление. Или, быть может, даже тяготы прошедшей недели не избавили его от любимой привычки — интеллектуальной игры в постановку диагнозов. Вот эта фраза: «Ложное чувство превосходства». Да, незаметное отклонение в поведении, предшествующее тремору, все это не так опасно, как мания величия… Или, быть может, он что-то путает? Неврология — не его специальность. Бакстер смотрит на демонстрантов, и голова его, как и рука, мелко-мелко дрожит. Секунду или две понаблюдав за ним спокойно, Пероун вдруг понимает: Бакстер не способен двигать глазами. Чтобы взглянуть на толпу, ему приходится поворачивать голову.

Словно для того, чтобы подтвердить эту догадку, Бакстер поворачивается к нему всем корпусом и говорит почти добродушно:

— Вот уроды! Англия им не нравится. А сами-то живут тут на всем готовеньком!

Пероун узнал о Бакстере достаточно, чтобы понять: с этим человеком связываться не стоит. Распихав плечами Найджела и Нарка, он поворачивается к своей машине.

— Нет, платить наличными я не буду, — бесстрастно говорит он. — Я дам вам телефон своей страховой компании. Не хотите давать свой — ваше дело. Мне хватит вашего регистрационного номера. А теперь я поеду. — И не вполне искренне добавляет: — Я опаздываю на важную встречу.

Но большая часть этой фразы тонет в единственном звуке — долгом вопле ярости.

Даже когда он в удивлении оборачивается к Бакстеру, даже когда замечает кулак, летящий ему навстречу, в глубине его сознания неторопливый диагност продолжает регистрировать симптомы: недостаток самоконтроля, эмоциональная лабильность, вспыльчивость — возможен низкий уровень концентраций ГАМК[9] в нейронах полосатого тела. Что, в свою очередь, предполагает снижение в коре и стриатуме головного мозга двух энзимов — кислой глютаминдекарбоксилазы и ацетилхолинтрансферазы. В человеческих отношениях немало такого, что прекрасно объясняется на уровне сложных молекул. Кто возьмется подсчитать ущерб, нанесенный любви, дружбе, надеждам на счастье из-за повышенного или пониженного содержания того или иного нейротрансмиттера? И кто станет искать этику и мораль среди энзимов и аминокислот, если принято смотреть совсем в другом направлении? На втором году обучения, завороженная каким-то кретином преподавателем, Дейзи пыталась убедить отца, что сумасшествие — общественный предрассудок, орудие, с помощью которого богатые (если он правильно ее понял) угнетают бедных. Между отцом и дочерью разгорелся жаркий спор, окончившийся тем, что Генри, в порядке риторического хода, предложил Дейзи посетить закрытое психиатрическое крыло. Та отважно согласилась; на том дело и кончилось.

Однако, несмотря на проблемы Бакстера со зрением и на его хорею — частые мышечные подергивания, кулак, от которого Пероун не успевает уклониться, врезается в его грудину со страшной силой, по крайней мере так ему кажется, да, наверно, так оно и есть, потому что он ощущает мгновенный прилив кровяного давления и не столько боль, сколько шок, онемение и смертный холодок — все вокруг застилает слепящая пелена.

— Давайте, — говорит Бакстер: это приказ товарищам.

Они хватают Генри под локти; когда зрение его проясняется, он видит, что его тащат в прогал между двумя припаркованными машинами. Все вместе быстро пересекают тротуар. Двое разворачивают Пероуна и припечатывают спиной к массивной запертой двери в нише. На стене слева он замечает блестящую медную табличку: «„Мятный носорог“, запасной выход». В соседнем здании — паб «Джереми Вентам». Но если даже он открыт в такой ранний час, все посетители — внутри, спасаются от холода. По мере того как к Пероуну возвращается ясность ума, он осознает две главные задачи. Первая: ни в коем случае не отвечать ударом на удар. Побить Бакстера ему явно не удастся. Вторая: устоять на ногах. Ему случалось видеть немало повреждений мозга, произошедших из-за того, что человек падал на землю перед нападающими. Нога — отдаленная провинция мозга, своего рода медвежий угол организма, и расстояние освобождает ее от ответственности. Удар ногой нанести куда легче, чем кулаком, и одного удара всегда кажется мало. В эпические времена футбольных баталий, будучи ординатором, Генри немало узнал о субдуральных гематомах, в которых повинны металлические мыски «мартинсов».

Он стоит к ним лицом, в беленой кирпичной нише, невидимый для случайных прохожих. Их тяжелое дыхание шумно отражается от стен. Найджел хватает Пероуна за грудки, другой рукой нащупывает во внутреннем кармане бумажник.

— Не, — говорит Бакстер. — Деньги его нам не нужны.

Тут Пероун понимает: они намерены ему отплатить, избив до полусмерти. Как недавно со страховкой, перед ним в мгновение ока предстает кошмарное будущее. Долгие недели трудного выздоровления. И то если повезет. Бакстер устремил на него тяжелый взгляд. Чтобы посмотреть в другую сторону, ему придется повернуть бритую голову. Лицо его мелко подергивается, словно каждая мышца на нем живет своей жизнью. Пероун знает, что рано или поздно эта чрезмерная мышечная подвижность дорастет до атетоидных судорог — неуправляемых, конвульсивных движений.

Троица замирает, словно набирает воздуху в грудь. Нарк сжимает правую руку в кулак. Пероун замечает на ней — на указательном, среднем и безымянном пальцах — три широких золотых кольца. Он понимает: осталось несколько секунд. Бакстеру лет двадцать пять. Для выяснения анамнеза момент не самый подходящий. С пятидесятипроцентной вероятностью — унаследовано от отца. Четвертая пара хромосом. Сбой в одном-единственном гене, лишнее повторение одной-единственной последовательности — CAG. Биологический детерминизм в чистейшей своей форме. Больше сорока повторений крохотного кода — и ты обречен. Твое будущее предопределено и легко предсказуемо. Чем больше повторений, тем раньше и резче проявляются симптомы. Начало — в возрасте от десяти до двадцати лет: на первом этапе — небольшие изменения характера, дрожь в руках, подергивание лица, эмоциональная возбудимость, выражающаяся прежде всего в резких перепадах настроения, а затем — неконтролируемые движения, как в странном танце, интеллектуальные нарушения, потеря памяти, агнозия, апраксия, деменция, полная потеря мышечного контроля, временами — ригидность, кошмарные галлюцинации, разрушение личности и смерть. Вот что делает со сложней шей машиной почти незаметный сбой шестеренки, почти неслышный сигнал к разрушению, одна-единственная неверная идея, тысячекратно размноженная и заложенная в каждую клетку, в каждую четвертую пару хромосом.

Нарк отводит руку назад для удара. Найджел, кажется, доволен, что первый ход не за ним. Кажется, Генри слышал, что раннее начало болезни указывает на наследственный характер. Или нет? Ладно, он ничего не теряет. Глядя Бакстеру в глаза, он говорит:

— То же самое было у твоего отца.

Сам он чувствует себя знахарем, налагающим проклятие. Бакстер смотрит на него тупо, без выражения. Взмахом левой руки останавливает своих дружков. Тишина. Бакстер сопит, пристально глядя перед собой. Пероун высказался нарочито двусмысленно: из его слов непонятно, жив ли еще отец Бакстера. Впрочем, Бакстер может не знать своего отца. Однако Пероун рассчитывал на то, что тот знает и про отца, и про его болезнь. А зная, ни за что не расскажет об этом ни Нарку, ни Найджелу, ни прочим своим приятелям. Это постыдная тайна. Возможно, даже себе самому он не признается, что болен, — старается не думать об этом.