Суббота - Иэн Макьюэн

— То же самое было у твоего отца.

Сам он чувствует себя знахарем, налагающим проклятие. Бакстер смотрит на него тупо, без выражения. Взмахом левой руки останавливает своих дружков. Тишина. Бакстер сопит, пристально глядя перед собой. Пероун высказался нарочито двусмысленно: из его слов непонятно, жив ли еще отец Бакстера. Впрочем, Бакстер может не знать своего отца. Однако Пероун рассчитывал на то, что тот знает и про отца, и про его болезнь. А зная, ни за что не расскажет об этом ни Нарку, ни Найджелу, ни прочим своим приятелям. Это постыдная тайна. Возможно, даже себе самому он не признается, что болен, — старается не думать об этом.

Наконец Бакстер отвечает, уже совсем по-другому, негромко и осторожно:

— Ты моего папашу знал?

— Я врач.

— Ага, щас! Доктора в таком рванье не ходят.

— Я врач. Тебе кто-нибудь объяснял, что с тобой происходит? Хочешь, расскажу, в чем твоя проблема?

Шантаж, бессовестный шантаж — и он срабатывает.

— Какая еще проблема? — побагровев, выпаливает Бакстер. И прежде чем Пероун успевает ответить, рявкает: — Лучше заткнись, мать твою!

И отворачивается, словно смутившись. Они вдвоем с Пероуном оказались в особом мире, не врачебном, а магическом. Когда ты болен, неразумно оскорблять шамана.

— О чем это он? Что такое было у твоего старика? — спрашивает Найджел.

— Заткнись.

Опасный момент позади: Пероун чувствует, что власть переходит к нему. Ниша у запасного выхода превратилась во врачебный кабинет. Голосом, полным профессиональной уверенности, он спрашивает:

— Ты к кому-нибудь обращался?

— Бакстер, о чем это он?

Бакстер сует разбитое зеркало в руки Найджелу.

— Ждите меня в машине.

— Да ты чего?..

— Я сказал. Оба. Идите и ждите в машине, мать вашу!

Очевидно, Бакстер очень хочет уберечь свою тайну. Его приятели переглядываются и пожимают плечами. Затем, не глядя на Пероуна, идут обратно на дорогу. Неужели они в самом деле не догадываются, что с Бакстером что-то неладно? Но на первой стадии симптомы малозаметны, а прогрессирует болезнь медленно. Может быть, они не так давно с ним знакомы. Походка вразвалку, непонятный тремор, внезапные смены настроения и барские вспышки ярости — может, в их среде все это считается признаком силы. Дойдя до «БМВ», Нарк открывает заднюю дверь и швыряет зеркало на сиденье. Оба встают возле капота и смотрят на Пероуна и Бакстера, скрестив руки на груди, словно злодеи из кино.

— Когда умер твой отец? — мягко, но настойчиво спрашивает Пероун.

— А тебе-то что?

Бакстер не смотрит на него: стоит вполоборота, упрямо выставив плечо, словно капризный ребенок, который хочет, чтобы его утешили, но сам просить не решается. Характерный признак множества нейродегенеративных заболеваний: пациент мгновенно переходит от одного настроения к другому, не сознавая этого, не вспоминая о предыдущем, не понимая, как это выглядит со стороны.

— А мать жива?

— Понятия не имею. Плевал я на нее.

— Женат?

— Нет.

— Бакстер — твое настоящее имя?

— А тебе-то что?

— Ладно. Откуда ты?

— Вырос в Фолкстоуне.

— А сейчас где живешь?

— В Кентиш-Тауне, где мой старик раньше жил.

— Где-нибудь работаешь? Учишься?

— Я из школы ушел. А тебе-то что?

— Ты был у врача? Что он тебе сказал?

Бакстер пожимает плечами. Однако он уже признал за Пероуном право задавать вопросы. Каждый из них играет свою роль. Пероун продолжает:

— Он говорил, что у тебя болезнь Хантингтона?

Из толпы демонстрантов доносится сухая барабанная дробь, словно кто-то бросает камешки в жестяную банку. Бакстер смотрит в землю. Пероун принимает его молчание за согласие.

— У кого ты лечишься?

— А тебе-то что?

— Могу показать тебя своему коллеге. Он хороший врач. Может быть, сумеет тебе помочь.

Бакстер поворачивает голову под странным углом, чтобы получше разглядеть своего рослого собеседника. Вернуть ему способность быстро двигать глазами не сможет ни один врач. В сущности, помочь ему вообще невозможно: самое большее, что можно сделать, — замедлить и облегчить угасание. Но Пероун замечает в его беспокойных чертах внезапное любопытство, даже надежду. Или, может, просто желание об этом поговорить.

— Чем помочь?

— Определенными лекарствами, упражнениями…

— Гимнастикой, что ли? — фыркает Бакстер.

Он прав: на упражнения особенно надеяться не стоит. Пероун торопливо продолжает:

— Что сказал тебе врач?

— Да ничего не сказал. Говорит, ничего нельзя сделать.

В этих словах звучит вызов или скорее упрек; чтобы отвести его от себя, Пероун должен предложить если не средство излечения, то хотя бы повод для оптимизма. Бакстер хочет услышать, что врач ошибся.

Но Пероун отвечает:

— Боюсь, он прав. В конце девяностых проводились эксперименты по имплантации стволовых клеток, но…

— Да это дерьмо собачье!

— Да, ничего не вышло. Сейчас вся надежда — на вмешательство на хромосомном уровне.

— Ага, слышал. Нейтрализация генов. Когда-нибудь, может, и сделают. Только я уже сдохну.

— Пока что ты неплохо держишься.

— Ну спасибо, доктор. Так что там насчет лекарств?

Пероуну очень понятна эта готовность пациента хвататься за соломинку. Если бы лекарство от болезни Хантингтона существовало, Бакстер, конечно, об этом бы уже знал. Но ему нужно перепроверить, снова и снова. Вдруг кто-нибудь знает то, что ему неизвестно? Вдруг за последние несколько недель сделано какое-нибудь новое открытие? А там, где иссякает надежда на науку, поджидают страждущих шарлатаны: диета из абрикосовых косточек, массаж ауры, сила молитвы. За спиной Бакстера Пероун видит Найджела и Нарка: они уже не стоят у машины, а расхаживают взад-вперед, что-то оживленно обсуждая между собой.

— Лекарства, — отвечает Пероун, — могут снять боль, помочь с сохранением равновесия, справиться с дрожью в руках и с депрессией.

Бакстер медленно качает головой. Мышцы его щек приходят в движение. Генри чувствует: грядет новая смена настроения.

— О черт! — бормочет Бакстер себе под нос. — Вот черт!

В этой переходной фазе растерянности или скорби обезьяньи черты его смягчаются, лицо делается почти привлекательным. Он, похоже, неглупый парень, этот Бакстер: чувствуется, что и помимо болезни его жизнь поломала, сделал что-то не так и пошел по плохой дорожке. Может быть, жалеет о том, что бросил школу. И родителей нет рядом. А тут еще болезнь, и никто ему не поможет. Но Пероун и не собирается его жалеть: больничные будни давно отучили его от сентиментальности. Все это время он мысленно прикидывает, как выбраться из этой передряги невредимым. К тому же случай Бакстера заурядный. Мозг ведь может подвести своего обладателя когда и как угодно. Этот сложнейший механизм, как дорогая машина, легко ломается и тем не менее производится в массовом масштабе — более шести миллиардов сейчас в обращении.

Теперь Бакстер начал понимать, что его обхитрили, лишили удовольствия помахать кулаками и продемонстрировать свою силу, и, по мере того как до него это доходит, он свирепеет. Новая смена настроения — приближается новый погодный фронт: грозовой. Бакстер прекращает бормотать себе под нос и придвигается так близко, что Пероун чувствует металлический запах его дыхания.

— Ах ты сукин сын! — шипит он, толкнув Пероуна в грудь. — Обдурить меня решил, да? Психом выставить перед ними? А мне плевать, понял? Плевать! Вот сейчас их позову…

Со своего места, спиной к пожарному выходу, Пероун видит, что Бакстера ждет горькое разочарование. Оставив Пероуна, он оборачивается и видит, как Найджел и Нарк быстро идут прочь от «БМВ», в сторону Тотнем-корт-роуд.

— Эй! — вопит Бакстер и рысью пускается за ними.

Нарк, обернувшись, с нехарактерной для него энергией показывает Бакстеру «фак». Найджел, не оборачиваясь, безразлично машет рукой. Полководец в растерянности: его войска позорно бежали, он разбит и унижен. Пора уходить и Пероуну. Он быстро идет к своему автомобилю. Ключи — в зажигании. Уже заводя мотор, видит в зеркале Бакстера: тот мечется по тротуару, орет на обоих дезертиров. Пероун плавно трогается с места — гордость не позволяет ему спешить. Возня со страховкой теперь кажется ему совершеннейшим пустяком, и он даже удивляется, что мог придавать этому значение. На переднем сиденье лежит ракетка. Пожалуй, он еще успеет на игру.

Припарковавшись и выйдя из машины, Пероун звонит на работу Розалинд: длинные пальцы его еще дрожат, возясь с кнопками на миниатюрном корпусе мобильника. Сегодня у нее важный день, и он не станет отвлекать ее рассказом о своем опасном приключении. Ему нужна не жалость, а нечто куда более фундаментальное — знакомый голос, возможность обменяться репликами. Возвращение к нормальной жизни. Что может быть обыденнее и нормальнее мужа и жены, обсуждающих сегодняшний ужин? От секретарши Генри узнает, что Розалинд еще на совещании с редактором — начали с опозданием. Нет, передавать ничего не надо — он позвонит попозже.