Штрафная мразь - Сергей Герман

Протянул старшине кружку.

— Ну-ка плесни и мне… — медленно выпил и вдруг длинно, тяжело выматерился. Помолчал. Затянулся самокруткой.

— Ладно, когда преступный мир дешёвым был?! Пойдём, повоюем!

Никифор Гулыга в роте пользовался уважением. За своё умение драться, нежелание никому ничего прощать, за свою прошлую жизнь. Трижды судимый, битый, дерзкий. Злой на советскую власть, на красных генералов и на немцев.

Клёпа сделал попытку съехать со скользкой и опасной темы. Поднял вверх руки:

— Всё путём, Никифор Петрович! Как скажете, больше ни капли в рот, ни сантиметра в сраку!

В траншее уже слышался смех, оживлённые разговоры.

— Э-ээх, хорошо! Сейчас бы ещё гармонь и к девкам!

— А у нас в деревне, после пьянки завсегда драка!

— Ну драку тебе сейчас фашист устроит!

— Да мы ему блядине кишки выпустим!

И вновь над солдатскими траншеями пролетели архангелы смерти.

Перед атакой прислали из медсанбата санинструктора Зою. Она черноглазая, бойкая и крикливая.

Одета в старую поношенную телогрейку и кокетливо надетую набок шапку. На плече парусиновая сумка.

Зойка девка была хорошая, добрая, многих не только офицеров, но и солдат облагодетельствовала своим женским вниманием.

— Тебе лучше будет остаться здесь. Там сегодня будет каша! — Сказал Половков.

Санинструктор стояла рядом с ним выпрямившись во весь свой небольшой рост, её сумка съехала на живот.

— Не поняла вас, товарищ капитан, — сказала она неожиданно хриплым голосом и поправила сумку. — у меня приказ и инструкция, оказывать первую помощь раненым на поле боя.

— Ну как знаешь — угрюмо сказал Половков.

Повернулся к командиру первого взвода. — Ты присмотри за ней, Васильев. Чтобы не лезла на рожон.

Тот молча козырнул, вышел из блиндажа.

Через час, разведгруппа из блатяков вырезала немецкое боевое охранение. В небе вспыхнула красная ракета — сигнал к атаке.

Штрафная рота выползала из окопов. Трое бойцов из взвода Голубенко никак не могли выбраться из траншеи.

В траншее, размахивая пистолетом, метался вмиг озверевший ротный, помогая замешкавшимся пинками.

Без артподготовки, без единого выстрела поползли к нейтральной полосе Слышались только бряцанье оружия, шуршание ползущих тел и хриплое дыхание двух сотен глоток.

Остались позади поваленные столбы с кусками оборванной ржавой проволоки, залитые водой, полуобвалившиеся окопы. Уже за спиной оказался закопчённый остов полуторки.

В рваных клочьях тумана вспыхнула осветительная ракета.

При неживом, мёртвенно — белом свете Лученков увидел, что лицо у взводного затвердело, губы были сжаты, из глаз ушла хмельная муть. Страх и опасность отрезвили.

Ракета опускалась медленно, на маленьком парашюте. Погасла.

Понимая, что дальше ползти нельзя, их обнаружат при следующей ракете, и насколько опасно сейчас промедление, Васильев захрипел:

— Вперё-ёёёёд!

Штрафники, неохотно поднялись на негнущихся ногах. Сначала пошли, потом несмело побежали пригнувшись к земле. Но уже через секунду топали, как стадо слонов, хрипя и как то утробно хекая.

Они бежали молча в телогрейках и длинных нескладных шинелях с вещмешками за спиной.

Никто не кричал — Ура! Берегли силы для своего может быть единственного боя в жизни. Первого и последнего.

В первый день нахождения на фронте им всем объяснили основной закон на войне. Как можно быстрее убить врага. Не получится убить его — он убьет тебя.

Поэтому все они хотели только одного. Чего бы это не стоило — добежать и успеть вцепиться в глотку врагу.

Задыхаясь и одышливо хекая рота выбежала из-за пригорка на открытый склон, когда то бывший колхозным полем.

Неохотно разгораясь взлетела осветительная ракета.

Из белесого тумана высовывалась опоясанная окопами высотка. Вдоль немецкой траншеи над бруствером торчали, шевелились каски, стволы винтовок, короткие дула автоматов.

И только тогда, штрафники завыли, заматерились.

Поднявшийся ветер понёс вперёд страшный, тоскливый и одновременно злобный вой, подхваченный множеством глоток.

— У-уууу-й! У-ууууй!!! Мать, мать, мать, перемать!

Лученков бежал, держа в руках перед собой пахнущую смазкой винтовку, с тускло мерцающим жалом штыка. Впереди мелькнула спина в ватнике, перехваченном офицерской портупеей. Это его обогнал кто — то из командиров взводов. Позади — приглушенный топот сотен ботинок по мерзлой земле.

В то же мгновение с немецкой стороны донесся короткий вскрик:

— Фойер!..

Немецкие шестиствольные минометы дали залп. На флангах ударили скорострельные МГ-42. Предрассветные сумерки густо прошили натянутые нити пулемётных трасс. Очереди были длинные в половину ленты. Ду-ду-ду! Ду-ду-ду! — Неслось со всех сторон.

Вновь взлетела ракета и вспыхнуло алое зарево.

Штрафники продолжали бежать. Кто-то не целясь палил на ходу из винтовки, торопливо передёргивая затвор.

Другие, не слушая команд, метались под градом осколков и пуль, пытались укрыться в редких кустах, но падали и падали под вражеским огнём.

Тех, кто бежал в передней цепи смахнуло, покатило по откосу.

На земле остались лежать убитые. Их ватные телогрейки, словно подбитые птицы застыли на стерне.

При свете догорающей ракеты Лученков увидел, как оставшиеся в живых ползли по грязной земле, прижимаясь к ней и моля о защите. Люди ползли к воронкам, вжимаясь в каждую крохотную складку земли.

Над головой свистели пули — цьююууу… цьююууу…! Рвали сырой холодный воздух: юууть!.. юууть! И чмокая, впивались в человеческие тела.

Атака захлебнулась.

Оставшиеся в живых штрафники залегли, судорожно окапываясь.

Пули били в рыжие комочки шинелей и телогреек.

Успевшие спрятаться кое-где шевелились, кашляли и матерились.

Лученков упал на землю, кубарем скатился в воронку, забиваясь в какую то щель. Прямо перед воронкой запнулся и осел на землю сержант Шабанов. Выронил пулемёт из рук, медленно завалился на бок. Потом скорчился клубком, подтянул к животу колени.

Немецкие пулемёты перебивая друг друга захлебывались очередями.

Пули стригли редкие стебли пожелтевшей полыни, свистели над головами, добивая тех, кто шевелился.

Дёрнулся и затих пожилой боец в прожженной во многих местах телогрейке. Ткнулся лицом в землю штрафник в немецкой каске. Вот мина попала в воронку и взрыв накрыл несколько спрятавшихся там бойцов.

Бывший вор Монах, притворился мёртвым, долго терпел, потом пополз, волоча перебитую ногу. Очередь ударила в вещевой мешок. Полетели лохмотья, звякнул пробитый котелок, а следующая очередь прошила тело.

Лученков плохо помнил первые минуты боя. В утреннем тумане мелькали вспышки выстрелов, силуэты грудных мишеней, как на стрельбище.

Все патроны в магазине он расстрелял, торопливо дергая затвор и не успевая толком прицелиться. Впопыхах не заметил, что магазин опустел, и на очередное нажатие спускового крючка винтовка отозвалась сухим щелчком.

Стало так страшно, что свело живот. Ну вот подумал он, сейчас обделаюсь. И тут вспомнил Павлова. Посмотрел на свои грязные пальцы. Пошевелил ими, словно перебирая невидимые клавиши и заулыбался.

Наверное, очень страшной была эта улыбка. Неестественной. Как маска.

Лученков огляделся по сторонам, подполз к мёртвому сержанту. Подобрал валяющийся рядом с ним трофейный пулемёт «Зброевка».

Горло пересохло. Страшно хотелось пить.

Попытался снять с ремня убитого алюминиевую фляжку, но мёртвое тело прижало ремень, и расстегнуть его не удалось.

Потом он лежал в небольшой воронке, оглядываясь по сторонам и жадно хватал ртом воздух. Струйки пота заливали ему глаза и он вытирал их грязным рукавом телогрейки.

Мелкие комья земли приглушенно стучали по каске. От обстрела его слегка прикрывал труп погибшего сержанта.

В воронку свалился связной Печерица с разорванным рукавом фуфайки.

Рядом на живот плюхнулся ротный. Заорал, повернув к Лученкову перекошенное лицо.

— Какого хера сидишь?! Стреляй, твою мать!

Лученков успел дать по немцам одну очередь, и тут же в землю перед ним впилась пуля. Понял — работает снайпер.

Командир роты толкнул в плечо Печерицу. Тот повернул к нему своё закопчённое лицо.

Как всегда, когда на него повышали голос в блеклых глазах этого уже немолодого человека появилась молчаливая и робкая покорность.

Уголки губ вздрогнули, брови сомкнулись — он явно терялся перед грубостью.

— Сейчас бегишь к лейтенанту Кривенко и говоришь, чтобы он накрыл этого грёбаного снайпера из миномётов. Понял?

Лученков буквально почувствовал, как вздрогнули плечи Печерицы.

Представил себе, что будет дальше. Сейчас тот начнёт тянуть время. Снимет сапог и заново намотает портянку. Нельзя же бежать со сбитой портянкой! Потом подтянет ремень и плотнее натянет ушанку. Посмотрит на капитана умоляющими глазами, в надежде на то, что он отменит свой приказ.