Осенние дожди - Георгий Халилецкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Э-э... Не кошка самый страшный зверь.
Было странно наблюдать, как мгновенно меняется выражение лица у Ковалева: недоверчивость, страх, растерянность.
— Не промахнись, Роман Васильевич,— вполголоса заметил, глядя почему-то в сторону, Маркел.
Но Ковалев метнул в него сердитым взглядом:
— Т-ты!..— Он зло посмотрел на Лукина.— Что зря языком трепать? Надумали судить — судите!
— Прямо уж так судить? — весело возразил Лукин. Сделал широкий жест:— А ну, ребятки, поможем этому пьянице перебраться в наш барак!
Сразу все стало простым и легким: гора с плеч! Звонкими бубенчиками рассыпала смех Варюшка. Степенная Лариса сдержанно улыбнулась, но и по выражению ее лица можно было понять: она тоже довольна, что все завершается благополучно.
— Пошли так пошли,— заключил Серега.— Ох, и спляшем мы с тобой, Роман Васильевич, на новоселье!
4Они ушли, а мы остались вдвоем.
Маркел, не глядя в мою сторону, подошел к сцепе, зачем-то подергал доску, будто проверял, прочно ли прибита.
— Такие дела,— неопределенно сказал он.
Может быть, ему сейчас хотелось уйти, но он понимал, что сделает непоправимую ошибку, если уйдет, не попытавшись узнать, слышал ли я их разговор.
А я молчал. Стоял, облокотясь на дверной косяк, медленно курил и с интересом поглядывал на благообразного человечка с зализанными волосиками. Я думал: выдержит он характер или не выдержит?
Не выдержал!
— Что, припоминаете, не встречались ли где? — спросил он все так же, не глядя в мою сторону.
— А сами как считаете?
Я не видел до сих пор людей, у которых выражение лица менялось бы с такой стремительностью, как у Маркела.
— А если скажу: нет? — Теперь он стоял вполоборота ко мне. От боязни, страха, приниженности, которые еще минуту назад были на его лице, не осталось и следа. Взгляд острый, настороженный.
«Кого он мне напоминает? — мучительно старался, я вспомнить и не мог.— А ведь определенно кого-то напоминает!»
Я ничего не ответил. Повернулся, молча шагнул в библиотеку и прикрыл за собою стеклянную дверь.
Но кого же он все-таки мне напоминает?
И вдруг вспомнил: хорька!
Я был еще совсем мальчишкой, мы жили в Курске, в старом покосившемся домишке на тихой окраине, около размытого дождями известкового оврага. Овраг по краю зарос чертополохом, жгучей — метровой высоты — крапивою, горькой и пыльной полынью. На дне оврага сочился ручеек, тоненький, точно из самовара; вода в нем была белесая. И мать, и соседские женщины сваливали в овраг мусор, черепки, старую обувь; все это истлевало, покрытое сероватым слоем извести.
Но мне-то казалось, что это — джунгли, самые настоящие джунгли, мир непонятный, странный и страшный и потому в особенности заманчивый.
А на краю оврага прилепился сооруженный из всяческого старья крохотный сарайчик, в нем жили куры. Да пет, не жили — обитали. Царствовали. Владычествовали. Крупные и важные, скандальные. Это были красавицы — леггорны — дедовы любимицы, дедова мечта.
Он привез их откуда-то из-под Харькова, ухаживал за ними, как за детьми, по десять раз на день заглядывал в сарайчик.
И вот туда-то повадился хорек из оврага: проделал дыру под стенкой сарая. Дед костерил его непотребными словами, грозил мыслимыми и немыслимыми карами, а хорек преспокойно продолжал делать свое опустошительное дело; когда на суматошный птичий крик дед бросался в сарай, хищника уже не было и в помине, а все вокруг, как после снегопада, белело перьями и пухом.
Дед ставил самодельные капканы, сооружал какие-то хитроумные силки — все было напрасным.
— Ну погоди,— упрямо повторял дед.— Все равно я до тебя доберусь.
Так продолжалось около месяца. Но однажды дед все-т<ши перехитрил хорька: вместо того чтобы поспешить на помощь отчаянно метавшимся в своей крикливой разноголосице птицам, он обошел вокруг сарая и, не торопясь, завалил камнями, присыпал землей и даже утрамбовал ногами спасительный лаз хорька. Только после этого мы вошли в полутемный сарай, где в воздухе еще плавал невесомый пух.
Хищник был здесь. Он вжался в угол. Оп даже приподнялся на задних лапках, и его маленькие, неправдоподобно блестящие бусинки-глазки с черными неподвижными точечками зрачков были полны бессильной ярости и страха.
Я облегченно рассмеялся.
Глава восьмая
1— Ну и что? — возразил Лукин, когда я пересказал ему свой странный разговор с Маркелом. — Не улавливаю, почему тебя это разволновало? Что ему первое пришло па ум, то и сказал.
— Да нет, я понимаю. Но... я видел его глаза.
— Что, что?
— Глаза. Это же были глаза... хорька! Загнанного хорька, понимаешь?
Лукин изумляет меня способностью схватывать мысль на лету. Он бросает быстрый взгляд и чуть приметно усмехается, отчего лицо его как-то сразу делается молодым и лукавым:
— Тогда, выходит, ты правильно с ним говорил? Чего же переживаешь?
Одним движением он перемешал на доске шахматные фигуры, сгреб их на стол и начал по одной, не торопясь, складывать в ящик.
— Уж эти мне интеллигентские фантазии,— добродушно посмеиваясь, говорит он.— Рабочий человек, он как? Пришел к убеждению, что поступил правильно. Сказал там или сделал. И что иначе нельзя было поступить... II уж можешь мне верить, усложнять-колебаться не станет.
— А интеллигент? — с вызовом спросил я.
— А интеллигент? Ему главное — дай пострадать. Попереживать...
— Положим, не так...
— Да что не так? Так! Хорек он и есть, Маркел. Ты вон послушай, что ребята рассказывают, во что у этих сектантов превращаются их молельные собрания. Любой здоровый инвалидом станет. Я уж не говорю,— это только представить,— что он им там, поди, нашептывает. И когда эту лавочку прикроют?
Лукин не впервые заговаривает об этом. Логика его доводов проста до предела: если мы знаем, что яд — это яд и он опасен людям, мы же не продаем его как попало и кому попало.
— Как это у тебя все просто: захотел — разрешил, захотел — запретил,— возражаю я.— Это дело непростое, душевное!
— Ну а что тут сложного? Законы не дядя нам пишет. Сами.
— Но согласись, религиозные верования — область тонкая...
Он пренебрежительно отмахивается:
— Это все отговорки. Не зря сказано: «Где тонко, там и рвется».
Временами я даже завидую этой спокойной, непоколебимой убежденности Лукина. Мне кажется, для него в мире вообще не существует «роковых проблем», о которых написаны целые тома. Логика его предельно проста: «В силах изменить, измени». Вот и все.
— Мразь, маркелов этих, — уверенно говорит он, — я бы в кулаке зажал,— они б у меня пикнуть не посмели!
— Религиозные верования еще никому не удавалось одолеть одной грубой силой.
— А я разве сказал, одной силой? — бригадир глядит на меня искоса, хитренько. — Я б провел соответствующую разъяснительную работку.
Вечереет. Молодежь отправилась «на танцульки», как добродушно-снисходительно говорит бригадир. Ну, а мы сейчас по-стариковски в шахматишки сыграли, малость посплетничали; теперь Лукин заварит побеги лимонника — есть в тайге такое диковинное стелющееся растение, его ягоды, листья и даже побеги обладают удивительной бодрящей силой; таежники — дома ли они, на охоте ли — заваривают лимонник вместо чая.
Мы попьем, потом я немного попишу, это уж привычка, которой я редко изменяю. А Лукин тем временем сходит в двадцать седьмой барак: у него партийное поручение — проводить в этом бараке беседы. Просто так, «за жизнь», как выражается он. О том, что там живут члены той самой бригады, которой руководит сектант Маркел, он старается не говорить.
2А он оказался куда хитрее, чем мы думали, этот Маркел.
На следующий день после того разговора в клубе с Романом Ковалевым он неожиданно для всех объявил об уходе из бригады. Дескать, пошли всяческие кривотолки, а ему не хотелось, чтобы мирские дела-заботы хоть как-то связывали с религиозными убеждениями. Стройка стройкой, бригадирство бригадирством, а религия религией, и нечего тут все в одну кучу сваливать.
Маркел явился в постройком и попросил дать ему под начало какую-нибудь другую бригаду. Причем тут же уточнил: хорошую не давайте. Дайте такую, где дела идут хуже всего.
Простоватый Виноградов не только не усомнился в искренности Маркел а, наоборот, обрадовался:
— Вот это правильно, Маркел Андрианович. Вот это умная голова. Давно пора!
И Маркел степенно поддакивал:
— Не могу себе простить, что раньше не додумался. Мы-то небось чем хуже москвичей?
— Именно! — энергично подтвердил Виноградов.— Именно так.— Но на всякий случай поинтересовался: — А не боишься конфуза? Вдруг не справишься?
Маркел простовато удивился:
— Так ведь с вашей же помощью...