Великий полдень - Сергей Морозов

— Так ты говоришь, Папа и Мама обещали не вмешиваться в воспитательный процесс, и вообще в дела Пансиона? — уточнил Косточка.

— При условии, что вы все время будете у меня на глазах, — улыбнулся дядя Володя. — Если я буду вас контролировать…

— А с тобой можно будет выезжать из Деревни?

— Нет, вот этого никак нельзя. Такое условие. Никуда не выезжать… Да и поверь, нечего нам делать в Городе. Здесь у нас будет все, что нужно для жизни.

— Это я уже понял. Деревня охраняется не хуже Москвы.

— Москва охраняется снаружи, а Деревня не только снаружи, но еще и изнутри, — не без лукавства добавил дядя Володя.

— А ты, значит, будешь у нас вроде директора?

— Ну да, вроде того.

— Тогда я спокоен, — беспечно и даже фамильярно заявил Косточка. — Вот только если бы родители наведывались сюда пореже… Впрочем, у Папы все дела в Москве, да и у Мамы тоже.

— Нет, я так не хочу! — вдруг беспокойно воскликнула маленькая Зизи. — Я буду скучать по ним! Я хочу жить с папочкой и мамочкой!

— Не слушай его, Зизи, — успокоил ее дядя Володя. — Помнишь, что говорила Мама? Они будут приезжать сюда очень часто. Может быть, каждый день.

— Вот уж сомневаюсь, — сказал Косточка.

Дядя Володя снова принялся убеждать их, что они заживут тут весело и интересно, а главное, можно сказать совершенно независимо и самостоятельно, почти как взрослые.

Я спустился в гостиную, посидел возле азартно раскладывающих карты наших старичков, вытянул еще пару рюмок ликера, а затем заглянул на половину Мамы. Наташа и Мама были заняты тем, что по очереди примеряли туалеты и, болтая о всякой чепухе, критически обозревали себя в огромном зеркале. Господи, до чего ж мне сделалось грустно! Я вернулся в наши комнаты. Взглянул на Александра. Тот уже крепко спал. Он успокоился куда быстрее, чем я думал. Мне захотелось немедленно нестись в Москву. Можно было бы взять дежурную машину, подъехать до ближайшей железнодорожной станции, но для этого пришлось бы обратиться к Маме, чтобы она распорядилась, а этого мне сейчас совсем не хотелось. Я бы, пожалуй, отправился пешком, но и тогда, на выходе из Деревни, пришлось бы объясняться с охраной: те полезут со своими услугами проводить, запросят машину, опять-таки переполошат Маму и Наташу. Спать не хотелось, но я лег в постель и, выключив ночник, стал думать о Москве и об апартаментах, которые Папа подарил Майе. Я прекрасно, до мельчайших мелочей помнил структуру и компоновку Западного Луча. Апартаменты, как мне уже было известно, располагались почти на самом пике Москвы, а именно на сорок девятом этаже. Значит из окон отрывался великолепный вид на Москва-реку и на голубую стрелу Можайского шоссе.

Ясным днем с эдакой верхотуры вся гигантская панорама представала в обрамлении облаков, в синеве неба и сиянии солнца, которое на закате плавно опускалось в густые подмосковные леса. Ястребы, кружащие в поднебесье, казались оттуда чем-то вроде домашней птицы, а стаи пернатых внизу перемещались с места на место, подобно скоплениям мотыльков. Более низкие уровни — Лучи, расположенные ступенями, поблескивали сплошными поверхностями окон с тонированными стеклами разных оттенков. Через равные промежутки на уровнях, расходящихся наклонно в виде многоконечной звезды, голубели в округлых проемах искусственные водоемы, укрытые обширными сводами кровли из идеально прозрачного пластика. В вечернее и ночное время многочисленные прожектора мягко подсвечивали сложно пересеченные поверхности башен, и волны света, бегущие от одной отражающей грани к другой, преломляясь и перекрещиваясь, взбирались от подножия к самому верху.

Когда я погружался в мысли о Москве, то уже не знал наверняка, сплю я или бодрствую. Трудно было понять, возникала ли она в моем воображении, словно в ярком сне, или же представала в туманной реальности… О да, я уже соскучился по Москве так, как спустя много лет скучают по родине. Это любовь. Конечно, она мне приснилась. Как снилась каждую ночь. И невозможно было сказать, в каком воплощении она манила своей прекрасной тайной больше — во сне или наяву.

И вот быстро-быстро, в доли мгновения, облетев любимую Москву по всем ее частям, лучам, уровням и закоулочкам, я начал падать. Но не вниз, а вверх. Из мрака к свету…

Снова горел над кроватью ночник. Поздно ночью Наташа держала меня за руку и рассказывала о только что поступивших известиях. Во-первых, наш высочайший покровитель, дряхлый любитель архитектуры и прочих искусств, безволосый жрец и правитель государства, Его Высокопревосходительство изволил — таки после тяжелой и продолжительной болезни, но скоропостижно почить в Бозе. Действительно умер. А во-вторых, на Папу было совершено очередное покушение. Бомба взорвалась перед одним из въездов в Москву. Заряд, распределенный на три части, был заложен в туннеле у Дорогомиловской заставы. Три четверти туннеля обрушилось в мгновение ока, но бронированный лимузин Папы успел вылететь из туннеля в густом облаке пыли и пламени. Правда, задние колеса, бампер, фары — все выглядело так, словно автомобиль побывал в громадных стальных челюстях. Последние пятьдесят метров до ворот Москвы слегка контуженному Папе пришлось преодолевать пешочком. В Москве он был в полной безопасности. На Москве — то, слава Богу, все было совершенно спокойно.

2

Правду говорят: как встретишь Новый год, так и проведешь. Причем независимо оттого, подвержен ты этому суеверию или нет. Не сомневаюсь, что покушение на Папу было спровоцировано кончиной престарелого правителя. Кое кто, решив, вероятно, что власть пошатнулась, поспешил обнаружить свое нетерпение. И напрасно: все было предусмотрено и расписано.

Через три дня, как и полагается, со всеми протокольными почестями после массового шествия и отпевания, усопший правитель упокоился на Новодевичьем кладбище бок о бок со своими славными предшественниками. Государственный совет заседал уже на следующий день, и всенародные выборы были назначены на конец апреля. Многочисленные карманные кандидаты были впрыснуты в лоно политики скорее из соображений эстетических, нежели практических. Основным же кандидатом, как и договаривались, выдвинули лидера партийного большинства — нашего Федю Голенищева, любимого народом за простоту и юмор. Таким образом, система изолированных и уравновешенных сфер, внутри которой обосновался Папа, снова обретала центр.

Казалось бы такой незначительный эпизод, как смерть старика, не должен был вызвать бурных переходных процессов. Однако брожение-таки началось. Причем исподволь, буквально из ниоткуда, но весьма злокачественное, и события вскоре посыпались обильно. Увы, увы, человеческий фактор — всегда самая скользкая и предательская штука.

Уже в первый день после возвращения в Город, я почувствовал, что дело оборачивается неладно и меры взяты экстраординарные. Несмотря на то, что морозы еще стояли довольно сильные, на центральные улицы, а особенно в городские кварталы, примыкающие непосредственно к Москве, публика, словно чего-то ожидая, сходилась значительными толпами. Хотя никто, конечно, не знал и не подозревал, чего именно следует ожидать. Тревожный тон задавали траурная обстановка и сопутствующие ей мероприятия. Повсюду были выставлены усиленные военизированные наряды, во дворах на холостом ходу пыхтели тяжелые грузовики и бронетранспортеры. Впрочем, нельзя сказать, что публика была настроена исключительно на траурный лад. В подобной обстановке всегда возбуждается своего рода праздничный кураж, ажиотаж, жажда чего-то большего, чем просто наблюдение за рутинным исполнением церемоний. В такой атмосфере даже самый нелепый слух с готовностью подхватывается и раздувается до фантастических пределов.

Сначала заговорили о якобы грядущей грандиозной денежной реформе (хотя и младенцу было ясно, что реформировать, слава Богу, уже решительно нечего, поскольку этих реформ и так было проведено без счета). Затем пошли слухи о подспудных волнениях в армии и возможном выдвижении из армейской среды военного диктатора. Последнее связывалось с усилением активности так называемых теневых структур и готовящемся путче с последующей всеобщей криминализацией, повсеместным террором и анархией, чему могли противостоять лишь военные. И, наконец, договорились до того, что уже сформировано параллельное временное правительство, в планах которого не то произвести смену общественно-государственного строя (…какого на какой, интересно?!), не то вообще провозгласить отмену каких-либо национальных государственных институтов по причине построения одного общемирового дома, — что, само по себе, было бы, наверное, не так уж и плохо.

Конечно это были только журналистские утки и обывательские бредни, и не стоило бы обращать на них особого внимания, но жизненный опыт подсказывал, что с подобных бредней у нас обычно и начинается все самое паскудное.