Брусничное солнце - Лизавета Мягчило

До разума не доходит, она не понимает, что творит. Дрожащие пальцы скользят по застывшим губам, касаются лба, убирая влажную светлую прядь. Сжимают щеки. Ужас трусливо сбежал, на его место пришло что-то большее, такое огромное и пожирающее, что собственное сердце наверняка не выдержит, окровавленным куском упадет к ногам, коснется его окровавленной неподвижной груди.

«Расскажу по секрету, только не смейся надо мною, Варенька. С первого мига тобой очаровался. Такой серьезной, хмурой и заносчивой. Каким же вредным ребенком ты была, все внимание мое на себя тянула. Мне до зубовного скрежета это не по нраву было. Казалось, все краски вокруг поблекли, осталась ты — осклабленный злой зверек. Сколько же я противился. А сердце уже тогда знало: тебе оно отдано. До последнего удара, до последнего вздоха моего. Как отчаянно я надеюсь, что сумею встретить с тобой свою дряхлую ничтожную старость.»

Она не кричала. Стоило понять, что Грий мертв — весь воздух вокруг сгорел, нечем было наполнить легкие. Боль. Такая ослепительно белая, пожирающая… Варвара цеплялась судорожно скрюченными пальцами за пропитанные кровью одежды, выкарабкиваясь из-под мертвого возлюбленного. Осиротевшим волчонком прижимаясь к его боку и прикрывая глаза. Умереть, больше ничего ей не надобно. Сквозь хриплые беззвучные рыдания она шептала о своей всеобъемлющей, невероятно трепетной к нему любви. Молила Господа Бога вернуть его, и тут же теряла во всевышнего веру. А вокруг их тел сворачивалась, темнела трава, разрастался выжженный круг земли, будто горе ее травило.

Тяжелый армейский сапог уверенно перешагнул эту границу. Ее подхватили чужие руки. Откуда-то, словно издалека, раздались голоса сочувствующих мужчин, подоспел и бросился к Грию врач. Поздно только… У нее не было сил на сопротивление, весь мир сузился до выцветающих васильковых глаз. Грий с виноватой улыбкой смотрел ей вслед. И больше не видел.

[1] бескаблучные, цвета слоновой кости, остроносые атласные туфли на узкой подошве.

Глава 6

Широкие ступени крыльца, удар ноги в дверь, Самуил покачнулся с нею на руках, Варвара не отреагировала. Взгляд стал пустым, бессмысленным — она еще была там, на поляне. Прижималась к единственному человеку, рядом с которым чувствовала себя живой. Для чего ей нынче влачить свое существование?

Дверь с гулким звуком ударяется о стену, мужчина не идет — почти бежит. Вверх, по ступеням, марая бархат ковров грязными сапогами. До очередного узкого коридорчика, за которым начинались жилые комнаты второго этажа.

Пока служанки боязливо жмутся в углы, пропуская злого господина вперед. Их руки трясутся, сжимают края потрепанных юбок. Наверняка, они слышали звук выстрела — всему поместью было известно, что сын хозяина — жестокий убийца, не знавший проигрыша или пощады. Когда дуэли других господ проводились до первой крови — Самуил непременно заканчивал свои чужой смертью. Креститься ныне никто не отважился. Пальцы молоденькой служанки было потянулись ко лбу, но тут же опала рука. Некому будет спасти ее от гнева чудовища, ежели он увидит взгляд, преисполненный страха и отвращения.

— Подготовьте бадью в моем покое, поживее!

Его голос — живая пылающая злоба и ненависть, громкие раскаты уносятся к высоким потолкам. Варвара тут же слышит торопливо семенящие по ступеням шаги. Вторую дверь он вновь открыл ударом грязного армейского сапога. Грубо стряхнул ее с рук, заставляя пошатнуться, падая перед ненавистным убийцей на колени. Голова безвольно поникла, с длинных ресниц одна за другой падали крупные слезы — мир перед глазами смазался соленой едкой пеленой, она дышать забывала. Не рыдала, заламывая руки и причитая. Варя молча давилась своей болью, втягивая горячий горький воздух через приоткрытый рот.

Не может быть такого, до разума просто не доходило, никак не могло улечься — нет больше Грия. Как может исчезнуть человек в одно мгновение? Как это, забыть его касания и мягкий шепот, пропитанный нежностью? Как увериться в том, что больше его рука не заведет прядь волос за ухо, не скользнет по щеке в мимолетной ласке?

— Взгляни на меня. — В проникновенном голосе Самуила она слышит дрожащие от сдерживаемого гнева ноты, мужчина медленно опускается рядом с ней на корточки. — Подними свои глаза, Варвара.

Пусть катится в пекло. В саму преисподнюю, в которой его освежуют заживо, выпотрошат и вывесят на адские ворота встречать других грешников… Вдох. Выдох. Она едва не теряла сознание. Сломленная, с душой искореженной. Казалось, это ее поразил выстрел, а предательски глупое тело никак не желало доходить, не давало ей положенного покоя.

Рывок. Грубые пальцы вбиваются в предплечья, и он поднимает ее силой. Встряхивает так, что невольно клацают друг о друга зубы, натужное дыхание сбивается, чтобы через мгновение стать тяжелее, надрывнее. Она вытирает тыльной стороной ладони глаза и поднимает голову.

Не раскаивается. Проклятый Брусилов дышит, словно загнанный вусмерть жеребец — гневно трепещут ноздри, резко поднимается и опускается широкая грудная клетка. В серых глазах — ледяная стужа, парализующий, разрывающий на куски, добирающийся до костей холод. И ни мига сожаления, ни зачатка вины. Пред собою Варвара видит уверенного в своей правоте и безнаказанности негодяя. Его губы изогнулись, приподнялись в угрожающей усмешке, обнажая ровные белоснежные зубы. Хватка на руках ослабла, она сделала шаг назад.

— Я предупреждал тебя, так будет с каждым из них. Кто угодно, где угодно, стоит лишь бросить на тебя взгляд, Варвара. Потому что отныне ты принадлежишь мне, иначе быть не может.

Тягучее движение, он тянет к ее лицу руку, смазывает со щеки кровавый след большим пальцем и улыбается. Безумно. Это оскал бешеного зверя, обещание вечных мук. Барыня сбрасывает его руку. Брезгливо трет то место, где только что ее касались чужие пальцы. Отчаяние грызет, гложет, и среди этой невероятной боли алым цветом расцветает иное чувство. Гнев. Такая чистая, такая рубиново-алая ярость, она разгоняет кровь, плавит вены, бурлит в глотке.

Миг, в который она почти верит, что Брусилов умрет по единому ее желанию. Стоит только захотеть по-настоящему, сильнее, еще немного.

Этот гнев съедает все, меняет, преображает искаженное мукой лицо. Она делает шаг вперед, брови Самуила удивленно приподнимаются.

Когда яд начинает литься с губ, журчать медленным потоком слов. С каждым — глубже, больнее, по самолюбию проклятого убийцы. Будь у нее чуть больше сил, возможностей — она убила бы его не думая. Сомкнула пальцы на горле с пульсирующей проступающей голубоватой артерией. Она бы вгрызлась в него зубами, рвала кусок за куском, пока он не перестанет трепыхаться, дышать. До последнего толчка сердца.

— Ты не проживешь долго, слово тебе даю. Днем или ночью, ты станешь бояться каждого