Девочка со скрипкой. Все мы платим за чужие грехи… - Ольга Алейникова

Когда я захожу в комнату сестрёнки, то вижу её в чёрном платье на кровати. Она перебирает свои заколки и пытается выбрать что-то подходящее. Я ловлю себя на мысли, что ей траур не идёт намного больше, чем мне.

Моя светловолосая, голубоглазая одиннадцатилетняя сестра не предназначена для чёрных платьев и траурных повязок. Она всегда излучает свет и радость. Я снова начинаю злиться на маму.

Для чего она обрекает троих своих детей на такие муки, прекрасная зная, какую боль нам это причиняет?

– Никак не могу выбрать, – произносит Сади, словно мы уже давно о чём-то болтали.

– Давай я заплету тебе косу, как ты любишь? – предлагаю я, и сестрёнка утвердительно кивает.

Пока я расчёсываю и заплетаю золотистые волосы сестры, я думаю о том, сколько раз ещё за сегодняшний день мне придётся фальшиво улыбаться, сдерживать свою злость и слёзы. Думаю, смогу ли простить маму за это?!

Я благодарна маме хотя бы за то, что на кладбище мы приезжаем только вчетвером. Мы долго стоим у могилы отца. Я слышу, что мама что-то говорит ему, но не различаю слов. В голове крутится мелодия, которую он играл на скрипке, я вслушиваюсь в эти ноты, привыкаю к ним, впускаю в сердце, и только потом понимаю, что плачу. Я не смогла сдержаться.

Мы возвращаемся домой к трём часам, и здесь уже полно народу. Каждый год я прошу маму не устраивать этих обедов, ведь почтить память отца можно и вчетвером. В конце концов, только мы были самыми родными для него. Но мама никогда не слушает.

Когда за окном темнеет, я понимаю, что больше не могу здесь находиться. Голова идёт кругом, меня буквально тошнит от всех этих фальшивых соболезнований и глупых рассказов о том, как все эти люди когда-то веселились с моим отцом. Я хватаю куртку с вешалки и выбегаю из дома.

Я бегу около десяти минут, ловя ртом воздух, и стараюсь прийти в себя хотя бы немного.

Я останавливаюсь, только когда добираюсь до старой заброшенной фермы. Дом давно пустует, но он меня и не интересует. Я подхожу к сараю и открываю дверь. Сарай невысокий, но мне всегда нравилось бывать здесь. Я захожу внутрь. Здесь стоит высокая лестница, по которой я взбираюсь наверх, и оказываюсь на чердаке, с которого очень просто вылезть на крышу. Что я и делаю. Крыша, покрытая соломой, всё ещё хранит тепло солнца, светившего на неё. Я сажусь на самый верх и закрываю глаза, а после словно впадаю в транс.

Когда все события сегодняшнего дня немного отступают, я прихожу в себя. Я просто сижу на крыше и наслаждаюсь тем, как всё тело пронзает ветер. Он не холодный, а скорее бодрящий. Именно то, что мне сейчас нужно.

Внезапно я слышу шорох внизу и понимаю, что кто-то поднимается ко мне. За пару секунд варианты проносятся в моей голове. Мама? Глэн? Тётя? Нет же, никто из них не придёт ко мне. Никто не знает, где меня искать.

Когда человек поднимается на крышу, я вижу его лицо, и по телу пробегает дрожь. Передо мной стоит парень со стадиона, тот самый, который писал задумчиво в своём блокноте.

– Не помешаю? – спрашивает он мягко, и я чувствую, как начинает кружиться голова. Я не могу вспомнить даже имени этого парня, но отчётливо осознаю, что знаю его, это лицо, эти манеры мне хорошо знакомы. Только вот откуда?

– Вообще-то помешаешь, – отвечаю я со злостью в голосе. Мне не нравится, что кто-то нашёл моё место и нарушил тишину, которая была мне сейчас нужна. – Я думаю об очень важных вещах, ты сбиваешь меня с мысли.

– Брось, Эммелин, ты сбежала с поминок, – усмехается он, но я отмечаю, что в словах нет ни капли насмешки. Скорее какая-то грусть.

– Откуда ты знаешь моё имя? И что тебе нужно здесь вообще? – отвечаю я, злясь ещё больше. Теперь это скорее уже на себя, ведь какой-то неизвестный мальчишка меня обыграл.

Парень садится рядом, но не настолько, чтобы мог прикоснуться ко мне. Я немного расслабляюсь. Напряжение постепенно уходит, но я отмечаю, что сердце колотится, словно ненормальное.

– Когда ты злишься, слишком щуришься. Из-за этого кажешься младше на пару лет, – улыбается он, а меня накрывает волной возмущения.

– Ты кто вообще такой? – кричу я ему, а он лишь пожимает плечами.

– Знаешь, мы вместе ходим на историю. Я Джос. Помнишь, на последней парте… – он не заканчивает предложение, но я и так понимаю всё, что он сказал. Джос. Да, я, кажется, вспоминаю, что на уроках он пару раз что-то отвечал. Никогда не обращала на него внимания, если честно. Как и на всех остальных, собственно. Меня мало кто волнует из окружения.

– Я пойду, – говорю я и собираюсь уже встать, но Джос останавливает меня, накрыв мою руку своей ладонью.

– Эммелин Ллойд, выслушай меня, – просит он, а я выдёргиваю руку.

– Ты пришёл мне истории рассказывать?

– Я пришёл потому, что знаю, что значит для тебя этот день, – будто бы оправдывается Джос и отворачивается. Я вижу, что он еле заметно сжимает пальцы в кулак, и понимаю, что все эти слова даются ему тоже с трудом.

– Этот день повторяется уже шесть лет. Думаешь, в этом году он стал значить что-то другое, или ты просто решил подкатить ко мне таким образом? – спрашиваю я на повышенных тонах. Это, действительно, первое, что приходит мне в голову, и я страшно злюсь то ли на себя, что так подумала, то ли на Джоса, ведь это может быть правдой. Нет ничего более низкого, чем это.

– Подкатить? – Джос грустно хмыкает, но так и не поворачивается ко мне лицом. – Я просто хотел, чтобы ты была не одна сегодня. А насчёт шести лет, я знаю, да. Но сегодня ты выглядела несчастной, и если раньше ты умело это скрывала или хотя бы пыталась, то сегодня все признаки боли и горя были налицо. И раз уж ты здесь одна, значит, пойти тебе не к кому.

– Ты что же это – запоминаешь, когда и как я выглядела? Ненормальный, – бросаю я и встаю. Я осторожно прохожу мимо него и спускаюсь по лестнице. Уже внизу я слышу тихий голос Джоса.

– Похоже, что ненормальный, – шепчет он и замолкает.

Я задерживаюсь на месте лишь на минуту, а после разворачиваюсь и ухожу. Меня захлёстывают злость и боль вперемешку с чувством неопределённости. Я чётко осознаю, что видела Джоса и раньше, что я знала его, но никак не могу вспомнить, где и когда. Словно память пыталась оградить меня от ещё одного удара. Поэтому я решила оставить попытки вспомнить хотя бы его фамилию.

Когда я возвращаюсь домой, гостей уже нет. На кухне лишь мама и тётя, убирают со стола и моют посуду. Я проскальзываю мимо них, поднимаюсь в комнату и громко хлопаю дверью, чтобы они были в курсе моего возвращения.

Я достаю из-под кровати маленькую коробку и открываю её. В ней всё то, что так сильно меня ранит, но пока ещё связывает с отцом. Его фотография, блокнот со стихами, открытка к Рождеству, брелок в форме буквы Э. Папа всегда говорил, что Э – значит, Эммелин, но я всегда знала, что это Эммет – его собственное имя.

Вот и всё. Остаётся лишь скрипка, но её не поместишь в маленькую коробочку. Когда-то скрипка была для папы всем, а для меня всем был папа. Я с той же злостью, что одолевала меня сегодня весь день, захлопываю коробку и ставлю её обратно под кровать.

Я засыпаю быстро, но уже через час просыпаюсь с криком. Мне снилось, как молодой парень вырезает моё сердце и съедает его на глазах у сотни людей. Их подбадривающие крики разносятся эхом. И когда я вижу лицо парня, я понимаю, что передо мной Джос, весь в моей крови.

После того, как я всё же успокаиваюсь после ночного кошмара, я вдруг чётко осознаю, что именно не давало мне покоя. Я разгадала загадку, которая с самого начала была на поверхности. Сегодня на крыше сарая со мной болтал Джос Эгберт, никто иной, как сын шерифа Эгберта, который так и не смог раскрыть тайну убийства моего отца.

2

То, что я вспомнила после очередного ночного кошмара, не даёт мне покоя, и я так и не засыпаю до утра. Точнее, я пытаюсь, но каждый раз лицо Джоса всплывает у меня в памяти, и я боюсь закрыть глаза. Я успокаиваю себя, убеждая, что мне ничего не грозит, и Джос не маньяк, и его отец тоже, но все эти годы я всем сердцем ненавидела шерифа Эгберта, который спустил на тормозах дело папы.

Мама всегда говорит, что поимка убийцы не вернёт нам отца, и я это понимаю. Но вместе с этим я думаю совершенно о другом. Я думаю, что убийца не должен оставаться безнаказанным, он не имеет права жить обычной жизнью, обедать и ужинать, смотреть фильмы по вечерам в кругу семьи в то время, как от моей семьи ничего не осталось. И это полностью его заслуга.

Ещё я всегда хотела узнать причину, хотела понять, да и до сих пор хочу, кому мог помешать мой отец, самый тихий и спокойный человек во всем нашем городке. Что он сделал такого, что заслужил лежать под землёй вместо того, чтобы и дальше играть на своей скрипке и учить меня различать звуки.

Мама часто говорит, что во мне играет юношеский максимализм, что я ещё слишком мала, а жажда справедливости в моём возрасте – это естественно. Порой я злюсь на маму за такие слова. Я давно перестала быть ребёнком. Ещё шесть лет назад, когда умер отец. Тогда всё изменилось. Но мама никогда этого не понимала.