Книга о прошлом - Ирина Ринц

– Живи, живи себе, и рано или поздно помрёшь – вот самый простой способ самоубийства, – неохотно откликается Покровский, старательно борясь с тошнотой.

Радзинский пристально глядит на своего всегда подтянутого, дисциплинированного приятеля, который даже сейчас аккуратно застёгнут на все пуговицы, и шагает ровно, и выражается корректно – полное впечатление, что и в мыслях у него такой же порядок. Это производит впечатление. Заставляет прислушаться.

– А яду у тебя нет? – Почему-то хочется плакать и Радзинский торопливо затягивается сигаретой, чтобы скрыть свою постыдную слабость.

– Яду мы с тобой только что приняли в достаточном количестве. Или тебе мало? – недовольно морщится Покровский.

– Олежек, для чего мы живём? Ты знаешь? – отрывисто спрашивает Радзинский и невольно ускоряет шаг, чтобы хоть таким образом приглушить странное возбуждение, растущее в груди и сдавливающее сердце. – Эти твои знакомые – они знают?… Почему мне так хочется сдохнуть?!…

– Потому что ты надрался, как последняя скотина, и теперь сам себе противен, – бесстрастно отвечает друг детства. – Впрочем, я не лучше… – покаянно вздыхает он.

Радзинский останавливается и швыряет окурок на лёд, придавливая его носком ботинка. Поворачивается к другу лицом.

– А я могу сделать так, что ты мигом протрезвеешь. – Он разминает кисти рук и поддёргивает рукава, как будто собирается показать фокус. – Веришь? Я знаю, что если уберу вот это сиреневое мерцание вокруг твоей головы, – он широко поводит рукой, – хмель из твоих мозгов разом улетучится. Я псих?

– Нет, ты феномен, – успокаивающе похлопывает его по руке Покровский и снова страдальчески морщится от подступающей дурноты. – И я буду очень тебе благодарен, каким бы загадочным способом ты не избавил мой организм от симптомов алкогольного отравления. – Он выжидательно смотрит на Радзинского. Тот сосредоточенно проводит рукой над его макушкой и с интересом наблюдает, как ошарашенный друг недоверчиво трясёт головой, трезвея. И непостижимым образом трезвеет сам.

Они молчат. Радзинский мрачнеет и прикуривает новую сигарету. Покровский, не находя слов от переполняющих его эмоций, сконфуженно тычет его кулаком в плечо:

– А, может, ты просто волшебник? И мы не там ищем?

– А где надо? – Радзинский поднимает воротник, ощущая озноб и слабость, как от внезапно приключившейся простуды. Кроме всяких шуток у него начинает болеть голова и першит в горле.

– Ну, как в сказках бывает? – радостно смеётся Олег. – Тебя найдут. Например, старичок какой-нибудь попросит через дорогу перевести, а потом обернётся могучим колдуном, который научит тебя управлять стихиями!.. Представляешь, – добавляет Олег удивлённо, чутко прислушиваясь к чему-то внутри себя. – А у меня, кажется, простуда прошла после твоих манипуляций…

Радзинский озадаченно смотрит на него несколько секунд, а потом начинает дико хохотать.

– Я не волшебник. Я только учусь… – всхлипывает он в промежутках между приступами истерического смеха. Горло саднит всё сильнее, уже больно глотать и – самое противное – свербит в носу. – Пойдём. – Он хлопает Покровского по спине своей могучей рукой так, что тот едва не клюёт носом асфальт. Затягивается сигаретой и одновременно мычит от смеха. – А, может, психиатру этому сдаться – для опытов? Человек диссертацию напишет – хоть кому-то от моей «патологии» польза! Он, по крайней мере, более вменяемый, чем тот тип, который с помощью звуковых вибраций нам чакры открывал! Слушай! – Радзинский заходится в новом приступе смеха. – А вдруг я уже «просветлённый»? Другие стараются, через одну ноздрю дышат, чтобы что-то там обрести, а у меня уже всё есть! Так это меня должны искать! Ну! Взять тебя в ученики?

Стенать и всхлипывать от смеха они продолжают уже вместе, и так – дружески пихая друг друга локтями – идут домой.

Во дворе перед тем, как разойтись по подъездам, Радзинский устало произносит:

– Ладно, Олежек. Я думаю, хватит нам уже дурью маяться. По тридцатнику скоро обоим стукнет. Ты как хочешь, а я больше по таким компаниям не ходок.

– И правильно, – сосредоточенно кивает Покровский, но в глазах его сомнение, и неуспокоенность, и жажда. Радзинский пристально всматривается в его простое, честное лицо и хмуро качает головой. Они прощаются и оба знают, что, как только на их горизонте нарисуется новая компания «ищущих», «знающих» или «просветлённых», любопытство перевесит все мудрые соображения, и они непременно потащатся туда снова. Как два доверчивых дурака.

– Ну, как – ты понял что-нибудь? – Покровский с интересом утыкается в «слепой» машинописный текст.

– П-ф-ф, – словно сдувается Радзинский и трёт ладонями лицо, крепко прижимает их к векам, таращит осоловевшие глаза. – Я уже пробовал. «Медитировать».

– Да? – удивлённо вскидывается Олег. – Ты не рассказывал.

Радзинский усмехается про себя – он много чего не рассказывал. Например, что прошлым летом в Баку, куда ездил на конференцию, познакомился с человеком, который назвал себя суфием. Общение с ним остро напоминало Радзинскому засасывание в аэродинамическую трубу – и страшно, и сопротивление не поможет. Он провёл у бакинского знакомого в Гяндже две недели, и за это время всё в мозгах его сдвинулось настолько, что о возвращении в прежнее сонно-дремотное состояние сознания не могло быть и речи. Рафик дал координаты одного человека в Подмосковье, который занимался тем же, что и он. Наведавшись по указанному адресу, Радзинский почувствовал, что влип ещё больше – Эльгиз заворожил его настолько, что первые полгода знакомства он каждые выходные мотался в посёлок, где тот живёт, и, открыв рот, ловил всякое его слово, и ходил за ним, как привязанный. Но перед Новым годом Эльгиз поставил условие: Радзинский всё бросает и перебирается в его избушку – только тогда он станет полноценно его учить. И всё оборвалось – Радзинскому словно кто-то сказал «не надо» и он не смог через это своё внутреннее отторжение переступить. Всё происходило, конечно, в страшном секрете. Пришлось пообещать, что ни одна живая душа об этих контактах не узнает. А Радзинский слово держал, потому и не обмолвился лучшему другу о своём приключении.

– Ну, как же! – раздражённо хмурится он. – Ты же сам меня с ним познакомил – с этим типом с Алтая!..

– Не помню… Ладно – и что?

– Что… Сосредоточился я на этой самой «кундалини» и увидел, как из основания позвоночника выпорхнула белая птица и по позвоночному столбу начинает подниматься голубое пламя…

– Ух ты! – не отрываясь от чтения, восхищается Покровский и вонзает зубы в кусок пирога с черничным вареньем.

– «Ух» – да не «ух», – морщится Радзинский. – Когда я рассказал об этом тому парню, он жутко испугался и горячо посоветовал это самое пламя «затушить». Во избежание непредсказуемых последствий…

– И ты затушил? – ахает Покровский, на мгновение вскидывая на собеседника глаза.

– Конечно. Я что – камикадзе? – Радзинский заглядывает в свою опустевшую чашку, вздыхает и идёт варить новую порцию кофе. – Понимаешь, Олежек, – продолжает он, снова усаживаясь за стол с дымящейся туркой в руке. – Это вещь сугубо практическая. Ты углубляешься, углубляешься, углубляешься в себя, постепенно отбрасываешь всё ложное, слой за слоем снимаешь с себя стружку… И в итоге доходишь до самой сердцевины. А там ничего нет – пустота… Это то, как я понял цель предпринимаемых усилий. Может, я не прав?.. Ты, вообще, меня слушаешь?!

– М-м-м… Да! – с видом пай-мальчика кивает Покровский, поспешно откладывая изрядно помятые листки в сторону. И преданно глядит Радзинскому в глаза.

Тот оценивающе прищуривается и неторопливо делает глоток кофе.

– Вот тобою что движет? Ради чего ты носом землю роешь?

– Ну… Я врач. Мне просто любопытно всё выходящее за рамки обыденного представления о мире и человеке. Я надеюсь найти всем этим невероятным фактам исчерпывающее научное объяснение, – твёрдо, без запинки, отвечает Олег.

– То есть, цели у тебя нет, – безжалостно подытоживает Радзинский.

Покровский возмущённо открывает рот и тут же захлопывает его обратно – получается, что цели, по большому счёту, действительно, нет. Так – увлечение процессом. Хобби.

– А у всех этих «оздоровительных» упражнений цель есть. Понимаешь, Олежек? И как-то она не сильно меня вдохновляет…

– Ты что?! – обижается вдруг Олег. – Это же древнее знание о человеческом организме! Наука только сейчас к этому подходит!

– Дубина, – ласково произносит Радзинский. – Цель всех этих занятий – за пределами этого мира. Ты бы ещё сказал, что христиане для оздоровления организма постятся… – Он прикуривает и задумчиво гоняет по столу зажигалку. – У меня такое ощущение, – вздыхает он, наконец, – Что мне чего-то не хватает – волшебного слова, ключа… Я стою, скажем, перед иконой и знаю, что она должна быть живой, отвечать мне. А она – не отвечает. Хоть головой об стенку бейся. Ну, как тебе ещё объяснить! – почти с отчаянием восклицает он, видя искреннее недоумение на лице Покровского. – Я чувствую, что где-то там – за стенкой – другая жизнь, другая реальность. А входа туда нет – никак не доцарапаешься…