Девушка выбирает судьбу - Утебай Канахин

Опасаясь, что она заметит его невольный взгляд, Наурыз отвернулся и подумал: «На казахской земле тоже, оказывается, могут расти такие цветы. На чье счастье ты родилась? А что, если на мое? — Он резко одернул себя: — Э-э, не думай о ястве, отведать которого не суждено…» Но, аллах свидетель, он, двадцатипятилетний Наурыз Мынжасаров, впервые за свою жизнь тревожно задумался о суженой. «Умная да красивая жена — светоч семьи». Вспомнилась и другая поговорка: «Красавица пленяет всех — и старого и молодого». Наурыз ухмыльнулся.

А Толкын отошла от зеркала и виновато попросила:

— Агай, может, я что лишнее сказала. Простите, если что не так. У меня есть брат примерно ваших лет. Он меня ужасно балует. Вы чем-то напоминаете его…

— Да нет же, ни в чем вы не виноваты! А если бы я мог рассказать, что происходит сейчас в моей душе, вы бы не поверили и посчитали мое признание обычным комплиментом…

Дважды пришлось им останавливаться на маленьких постоялых дворах и всякий раз — в единственной общей комнате. К счастью, не было посторонних. Ночевали втроем: Толкын, Наурыз и старик кучер.

Сегодня — третья и последняя, ночь. Завтра к вечеру они уже будут на железнодорожной станции, где живет и учится Толкын, а Наурыз пересядет на поезд и уедет в шумный беспокойный город.

Перед сном Наурыз со стариком кучером вышли подышать свежим воздухом. Тем временем хозяйка постелила постели. Она, видимо, решила, что Толкын и Наурыз молодожены, и устроила их рядом. Место кучера, как всегда, было у печки, там потеплее. Разговорчивый старик, шельмовато подмигивая джигиту, уже второй день подробно и со смаком рассказывал о своих похождениях в молодости. И после каждого случая наставительно советовал: «Джигит, не зевай». И сейчас, когда они вышли на тихую ночную улицу, старик снова начал поучать: «Слушай, джигит, если ты хоть что-нибудь соображаешь, ты должен видеть, как сохнет по тебе байская дочь. Неужели тебе не хочется поиграть с такой красивой девушкой, к тому же дочерью самого знаменитого в округе богача. Вспомни, как делали настоящие батыры. Чего ты теряешься? Куй железо, пока горячо! Эх, я в твои годы умел побаловаться и кумысом и девушкой!..»

И перед тем, как зайти в комнату, старик еще раз предупредил: «Ну, будь мужчиной. Завтра поздно будет. Она скроется в свои хоромы, как красная лисица в тальники. Эх, мне бы твои годы!..»

Наурыза сердили эти игривые подзадоривания. Но и оборвать кучера не позволяла вежливость — все-таки старик.

Когда он вошел в комнату, Толкын уже лежала в постели. Лампа еле теплилась. Сердце Наурыза забилось дробно и гулко: так стучат по такыру копыта мчащихся лошадей. Стараясь не потревожить девушку, Наурыз почти неслышно, на носках прошел к своей постели. Он попытался взять себя в руки, но успокоиться не удалось. «Что за чертовщина?» — ругнулся Наурыз и торопливо лег в свою постель. Впопыхах он сильно стукнулся затылком о перекладину. Было больно, но он стерпел и молча потер затылок. Волнение, однако, не унималось. Ведь девушка лежала рядом, не дальше вытянутой руки. Сущее наказание!

Следом вошел старик кучер (он оставался во дворе подбросить лошадям сена), снял негнущиеся овчинные шалбар[6]и, прежде чем лечь, громким «уф!» потушил чадившую керосиновую лампу. В комнате наступила темнота, про которую говорят: хоть глаз выколи.

Наурызу стало жарко. Он сбросил с себя шубу и остался под студенческой шинелью из черного сукна. Постель показалась тесной и жесткой. Ему неодолимо захотелось протянуть руку туда, где лежала девушка.

Чтобы как-нибудь отвлечься, Наурыз стал чутко прислушиваться к внешним шорохам. Слышно было, как шаркая огромными шарыками[7], во дворе возился со скотиной хозяин постоялого двора. Часто скрипела дверь, — видимо, хозяйка что-то выносила, может, золу, может, помои, а может, остатки ужина собаке. Во дворе лошадь с резким хрустом жевала зеленый курак[8]. Потом замяукала кошка, царапая когтями порог. Хозяйка впустила ее, приоткрыв дверь, и безобидно ругнулась. Вслед за этим огромный, как ишак, сырттан[9], лежавший на плоской крыше дома, на страх волкам басовито рявкнул несколько раз. Потом начался буран, и в окно застучали льдистые хлопья снега, перемешанные с сеном и соломой. Девушка лежала неподвижно, казалось, будто она крепко спит. Только старик кучер что-то бормотал (видать, прошлое не давало ему покоя) и ворочался с боку на бок.

Наурыз лежал на спине, заложив обе руки под голову. Самые противоположные чувства сталкивались в его разгоряченной крови: вожделение, нерешительность, смущение, досада. Словно два беса поселились в нем: один всячески подталкивает и соблазняет испытать неведомое, а другой держит за руку и отговаривает. Кого ему слушать? Как поступить?

Как в бреду, метался джигит. Никогда такого с ним не было. Чуть протянет руку к девушке, тело бросает в дрожь, сердце колотится, в висках стучит, в горле пересыхает.

Хотел было назвать имя вслух и переброситься несколькими словами, но в горле будто что-то застряло, голос исчез. Чтобы как-то успокоить себя, он обеими руками сжал голову и некоторое время лежал так, не шелохнувшись. Теперь ему казалось, что он один во всем мире не спит в эту дьявольскую ночь. Он вспоминал рассказы аульных джигитов о их похождениях и находчивости. Перед его глазами возникали влюбленные, их горячие объятия, обжигающие поцелуи, нежные ласки…

А Толкын тоже не могла уснуть. Она лежала неподвижно, не смея повернуться, напряженная до боли в суставах. Ей страшно от неведомого чувства, от таинственного трепета, который одолевает ее всю. Неужели это возникло потому, что рядом с нею лежал молодой джигит? Она стыдит себя, но тревожное и радостное чувство не проходит. Если сказать правду, Наурыз ей нравится. После каждой беседы она все сильнее тянулась к этому статному, высокому парню. Сейчас Толкын чутко улавливала каждое его движение, и едва он повернется, будто пламя обдаст ее.

Горячая ладонь робко коснулась ее груди… Она не знала, наяву или во сне, но ей было хорошо, горячая кровь ударила в лицо. Но уже в следующее мгновенье девушка в гневе схватила руку джигита и с силой отбросила назад…