Двоеверие - Руслан Валерьевич Дружинин

Навь хоронит без причитаний и стонов. Весты заводят протяжные песни, провожая в дорогу сородича. Солнце клонится за горизонт и уносит с собой душу Риты на огненных крыльях. Но мать не поёт – не может смиренно проститься со своей младшей дочерью. Олеся и Рита росли в призрении и голоде, великими жертвами встали на ноги, и вот теперь одну из них забирал огонь. Мать горестно выла посреди погребальных песен, одной рукой держась за плечо Снежки, другой вцепилась себе в поседевшие волосы. Младшая Рита покинула их, не прожив и двадцати двух Долгих Зим. И ведь её не просто убили, а страшно замучили перед смертью – каждый знал это. Слишком тяжёлая доля ей выпала даже по меркам Нави. Племя, поделённое на своих и отступников, крода в тюремном кольце из сородичей, крик весты, лишившейся дочери, чернеющий саван в огне – чересчур мрачные похороны.

Олеся чувствовала волосками на коже, как вместе с гулом погребального пламени растёт злоба Волков. Ещё немного и им станет плевать, что Стражников большое, что в норе за их спинами дети, что придётся пролить кровь своих. И в этот миг из кольца вышел Сивер. Весты запели тише, Вожаки и другие охотники расступились. Сивер прошёл под их взглядами мимо кроды и остановился возле Олеси и матери. Гойко и его сотоварищи сбились плотнее, весты выровняли голоса и продолжили погребальную песнь.

– Славная Волчица была. Жаль, ще померла, – начал Сивер, запустив большие пальцы за ремень с топорами.

– В гузно собе затолкай свою жалобь! – зашипела Олеся так яростно, что даже мать вздрогнула. – На кой явилси? Замкнул нас, аки чужеядцев, скоро порежете. Кто нас схоронит – ты? Али, аки стерву поганую в лесу бросите?

– Не взгрызай. Не тронет вас Стража.

Олеся засмеялась и вздёрнула руку. Сивер не дрогнул, хотя вполне мог принять этот взмах за нападение. Из кулака у неё свисал маленький крест.

– Сие крестианцы сотворили, Сивер! – зарычала она через зубы. – Дай мне с семьёй воли уйти от крамолы, отомкни Чертог на охоту, азмь своими зубами агнцам кровь пущу, ни седых, ни малых не пожалею! Да не будет у тобя более сдюжливого и злобного Волка! Азмь ведунье верна, в сем клянуся!

Сивер подобрал крестик и покачал на открытой ладони, словно взвешивал клятву. Сейчас на них глядели глаза каждого из крамолы и Навьей Стражи. Чуткий слух двоедушцев даже сквозь погребально пение и треск пламени мог различить, о чём они говорят.

– Крестианцы перешли черту: сие тяжко и сородича кровь на них, а Навь кровью за кровь всегда платит. Ведунья узнает о сем. Но ты её волю презрела и по тайному ходу пошла, егда велено было капьно со всеми в подземье ждать. Сей лаз мы зарыли, более хода нет. Из-за тобя вы и далее замкнуты.

Сивер спрятал крестик за пояс, говорил он весомо и строго, хотя сотни глаз из крамолы так и бурили его.

– Не мне судить тобя. Коли велено бысть у крамолы – ведунье виднее и назад не просись. Ано сказано, ще Навья Стража ножи кровью родичей не омарает – тако Волчица Белая прорекла, и азмь от сего не отступлюсь.

Сивер ждал ответа Олеси, но она молча смотрела на кроду сестры. Огонь разъярился и полностью скрыл погребальный саван. Сивер решил уйти, но она схватила его за локоть. Сегодня Олеся позволяла себе много больше, чем за всю жизнь в его подчинении.

– Коли не можешь меня от израдцев отринуть, коли должно мне вместе с крамолою умерети, так обещай… Ежели узришь крестианца со светлыми волосами, Егором кличут, сильно басок на рожу, так ведай – энто он убил Риту. Ему самую лютую смерть избери, какую токмо ты знаешь. Как пойдёте набегом на Монастырь, ни одной овцы крещёной в их каменном стойбище не оставьте. А его больше всех покарай. Дай мне клятву в том, Сивер. Дай шерт!

– Сгублю, коли встретимся, – пообещал он и отошёл от крамольных семей. Олеся проводила его острым взглядом и нисколько не удивилась, когда к ней подступил Гойко. По разорванной морде того никак не понять, то ли он мрачен, то ли наоборот усмехается.

– Не сговорилася ты, не забрал тобя Сивер. Значит-то с нами подыхать будешь.

– Азмь не супротив Влады и не супротив Единения. Коли с миром прибудут к нам чужеядцы, поперёк них не встану. Не такова азмь, яко вы.

– Не такова… – ухмыльнулся Гойко не обезображенной частью лица. – Для воронья все едины. Неужто не видишь, ще сын Белой Шкуры моего Звягу сгубил, и Ритка была бы живою, коли не доля охотницы. Да и ты не ходила бы по северам с пятью хищноблудами, коли бы Влада их с тобой не поставила. Не ждали бы мы нынче смерти в норе, коли бы она нас не замкнула.

Он умолк, дожидаясь ответа, но слова не задели Олесю. От её молчания Гойко ещё пуще взъярился и, наклонившись к самому её уху, вкрадчиво прошептал.

– Сие токмо первая кровь, – указал он подбородком на горящую кроду. – Твоей семьи кровь. Так любо ведунье.

– Отлязь! – оттолкнула вдруг мать. – Отступись от нас, Гойко! Яду в тебе, аки в змее, коль и в сей день не отшился! Ты один во зло веришь и кривду речёшь и иных подбиваешь! Не сгубят нас родичи. Отступися от нашего горя, дай миром дщерь мою проводить, не то азмь тобе всю харю когтями поперёк расцарапаю, всё едино красы не убудет!

Гойко покосился на мать. Олеся украдкой