Ревет и стонет Днепр широкий - Юрий Смолич

Юрий Коцюбинский сердито ковырнул ногой толстый слой пушистого влажного снега:

— Черт! А это что за эшелоны, не знаешь, Виталий?

Справа от станции на трех или четырех колеях выстроились длинные — один в один — ряды красных пульманов. Снег укрывал каждый вагон пухлой шапкой — поезда простояли здесь всю метель, они прибыли еще вчера и позавчера.

— Хлебные маршруты, — ответил Примаков. — На Москву и Петроград. Задержаны по приказу генерального секретариата. Винниченко с Петлюрой приказали прекратить отправку хлеба в Московщину — пускай рабоче–крестьянская власть пухнет с голоду!..

— Сволочи! — снова буркнул Коцюбинский.

Мягкий и застенчивый по натуре, Юрий никогда не ругался.

— Друзья! — Юрий бросил взгляд на эшелоны с зерном, потом посмотрел на товарищей. — А может быть, будет приказ вернуть эти эшелоны назад, в Киев? Мы бы пристроились на буферах… — Он тут же сердито хмыкнул. — Недурная была бы б картинка! Возвращаемся с хлебом, который Петлюра и Винниченко вырвали изо рта у петроградские и московских товарищей…

— Все равно! — махнул рукой Фиалек. — Колея на Киев еще не расчищена, расчищена только из Киева и на Харьков…

В это время они услышали гудок.

Гудок доносился справа, с киевской линии. Но они все равно смотрели налево и прислушивались: не загрохочет ли, не появится ли поезд из Харькова или Москвы?

Нет. Поезд шел из Кисла. Он вынырнул из–за белого полога черной змеей и пыхтел уже у семафора. Был день, но огни на паровозе светились: белая снегопад мгла стояла над просторами, словно туман, словно удивительный белый сумрак.

Это был пассажирский поезд — из зеленых, третьего класса, и сине–желтых «микст» второго и первого класса, вагонов: вчерашний пассажирский, задержанный в дороге бураном.

— Товарищи! — неуверенно заговорил Коцюбинский. — А может быть, поедем на Харьков? А оттуда — через Полтаву или даже через Екатеринослав — в Киев? Может быть, там, на юге, нет таких заносов?..

— Мне, как знаете, все равно, — ответил Фиалек.

Примаков молчал. Чудновский раздраженно дернул плечом, и его левый рукав снова запрыгал.

— Даже если там нет заносов, в Харькове мы будем завтра, а оттуда еще целые сутки… Уж лучше прямо пешком на Киев…

Лязгая буферами, поезд остановился у перрона. Бомкнул колокол — начальник станции сразу дал первый звонок. Поезд опаздывал на полсуток, начальник спешил отправить его дальше.

Из вагонов выскакивали пассажиры. По большей части это были транзитные — кому ехать из Киева в Ворожбу! По большей части это были люди с чайниками в руках — соскочив, они сразу спрашивали: где кипяток, где куб? Пассажиры промерзли, пассажирам хотелось горячего чаю.

— Саша! — вскрикнул Коцюбинский. — Ты?

Прямо на него налетел Горовиц с чайником в руке.

— Юрко?!

Встреча была совершенно неожиданная — ведь Горовиц должен был быть в Киеве на съезде Советов.

— Андрей!.. Лаврентий!..

За Горовицем — с чайниками в руках — спешили Иванов и Картвелишвили.

— Юрий? Коцюбинский?

— О! Затонский Владимир Петрович! Что за черт! Товарищи! Куда же вы? А съезд?

— А ни куда? Виталий! Гляди, и Чудновский! Здоров, Фиалек!

Все сбились в кучу, хватали друг друга за руки, спрашивали, но ответить еще никто ничего не успел. Ударил второй звонок.

— Кипяток! Где куб? Ребята, кипятку же надо!.. Не успеем!

— Съезд? Съезд! Почему вы здесь? — дергали каждого на них Коцюбинский, Примаков, Чудновский, Фиалек.

— Что случилось? Почему вы в харьковском поезде? Куда?

— Едем на съезд! — крикнул Саша Горовиц и пустился через перрон к бакам с кипятком, дымившимся рядом с вокзалом. — Товарищи, скорее! Опоздаем!..

Коцюбинский задержал Иванова:

— Андрей Васильевич, что такое! Да скажи толком!

— Садись! В поезде расскажем!

Иванов тоже бросился бегом к кубам.

Но Коцюбинский перехватил Картвелишвили:

— Лаврентий! В чем дело! А съезд?

Лавреитий с. сожалением посмотрел вслед товарищам, что, сверкая пятками, бежали к кубам с кипятком.

— Понимаешь! Петлюра сорвал съезд. Нас разогнали. Едем в Харьков — там и будет съезд.

Ударил третий звонок.

Саша Горовиц уже бежал с чайником назад — он все–таки успел набрать первым. Иванов спешил за ним, ругаясь: ему удалось нацедить лишь несколько капель. Остальные повернули обратно ни с чем.

Залился кондукторский свисток.

— Давай садиться, давай! — Лаврентий потянул Коцюбинского за руку. — Все едем, все делегаты, весь съезд! Ты же делегат. Садись!

Паровоз дернул, вагоны залязгали буферами.

Лаврентий уже был на ступеньке и тащил Коцюбинского на собой, Коцюбинский схватил за руку Примакова — и они тоже вскочили на тупеньки.

— Ничего не понимаю! — весело кричал Примаков. — Люблю, когда ничего не понятно!

Он подал руку Чудновскому, Фиалек подсаживал Чудновского сзади — с одной рукой трудно было вскарабкаться на ступеньку. К счастью, паровоз впереди забуксовал, и вагоны только дергались, но не могли сдвинуться с места.

Коцюбинский крикнул Чудновскому:

— Не садись! Тебе же надо скорее на фронт!

Чудновский отпустил руку Примакова:

— Ничего не понимаю!..

Паровоз уже не буксовал, и вагоны двинулись потихоньку.

Через головы Коцюбинского, Примакова, Лаврентия тянулся Иванов. Он кричал:

— Чудновский Пробирайся в Киев! Зайди сразу же к Леониду Пятакову. Он остался на хозяйстве. Он тебе все объяснит…

Поезд уже набирал скорость, и Чудновский с Фиалеком бежали рядом с вагонами.

— Сразу зайди к Леониду! — повторил Иванов стараясь перекричать стук колес, дребезжание вагонов, — Война!

Поезд уже шел полным ходом, вагоны мелькали перед глазами. Лица товарищей на ступеньках едва виднелись сквозь пар, Иванов еще кричал что–то, но расслышать было невозможно.

— Ничего не понимаю! — Чудновский смотрел на Фиалека. — Ну, война — так что? Четвертый год война…

Фиалек сердито передернул плечами:

— Ты что? Совсем очумел? Не о той войне речь… Ультиматум! Должно быть, Центральная рада, отклонила его. Значит… начинается война…

Черная змея поезда уже скрывалась в снежной мгле. Был день, но сигнальный фонарь на тормозной площадке светился — мигал сквозь белый туман.

— Так, — сказал Чудновский, — на фронте перемирие, а в тылу начинается война…

Он посмотрел на Фиалека, потом на снежную пелену, за которой скрылся поезд с товарищами, потом вокруг: на север — там, за территорией станции, уже была Россия; на юг — туда уходила Украина, белый мрак тумана застилал ее.