Ревет и стонет Днепр широкий - Юрий Смолич

Тося на порогу задержалась, поклонилась низко, пряча глаза, и прошептала тихонько, чтоб Данила ненароком не услышал:

— Спасибо за ласку и привет… Не держи, милый, зла: может, Данила еще одумается…

Флегонт выскочил за дверь:

— Куда же вы пойдете, Данила?

Данила не ответил. Грохнул калиткой и вышел на улицу. Флегонт выбежал в палисадник и на улицу — не глядя, что снег и мороз, — в одной тужурке, без шапки?

— Данила!.. У твоих же негде жить… и у Тосиных — тоже…

Тося заплакала в голос и быстро прошмыгнула мимо Флегонта.

Данила широким быстрым и решительным шагом пошел налево, к дому родителей. Там и правда негде было им с Тосей приютиться: шестеро в хате Колиберды, пятеро в хате Брылей.

Флегонт стоял за калиткой на улице, в одной тужурке, простоволосый, ветер ерошил ему чуб, снежком присыпало плечи. Но Флегонту было жарко — жаром обдавало голову и грудь. А холодно было у Флегонта на душе. Тоска, горе, отчаяние сжимали его сердце в ледяной комок. Он сейчас потерял что–то. Что–то дорогое, драгоценное.

Что же это за утрата? Что он потерял? Дружбу? Нет, больше. Разве это Данила ушел? Ушло что–то большое–большое. Кажется вся жизнь, прожитая им до этих пор… Слезы подступили к горлу Флегонта. Да, слезы, хотя Флегонт, с тех пор как из мальчика превратился в юношу, не плакал ни разу. Плакать, хотелось, как на могиле. О чем плакать? Кто умер? Чья могила?..

Может быть, плакать надо по той жизни, которая еще впереди? Может быть, именно ее утратил Флегонт? Может быть, что как раз она и ушла?..

Флегонт стоял и смотрел Даниле и Тосе вслед.

Морозный ветер с Днепра шевелил его волосы, снежинки застревали в них, потом таяли, скатывались на лоб и стекали по щекам, словно Флегонтовы слезы.

Потом Флегонт повернулся и быстро побежал в дом.

В комнате он разбросал книжки на столе, нашел тетрадь — то была тетрадь гимназиста восьмого класса Флегонта Босняцкого с латинскими экстемпорале — и торопливо вырвал из нее листок. Он сейчас напишет письмо. Данила с ним и разговаривать не хочет, так он изложит ему все в письме, на бумаге.

Флегонт схватил карандаш и написал:

«Данила! Ты не хочешь иметь со мной дела, но жить вам негде. Можешь возвращаться и жить здесь, как жил. Из дому уйду я. Потому что я один, а вас двое, а скоро будет трое. Не ищи и не спрашивай, где я. Вы меня нисколько не обидите. Флегонт».

Флегонт свернул листок, схватил фуражку и шинель и выбежал на улицу. Он пойдет сейчас к Брылям или Колибердам и передаст письмо через кого–нибудь из малышей.

Куда он денется сам?

Флегонт это уже решил. Он пойдет к Марине. Даже лучше, что уйдет из дому и будет не один: одному ему сейчас тяжело, одному стало одиноко на свете. Он пойдет, к Марине, потому что и Марина ведь сейчас в душевной упадке, ей тоже стало тяжело и одиноко жить ни свете. Он должен поддержать ее. В конце концов, она ведь только девушка, слабый женский пол, а он мужчина! Он должен ваять на себя. Что взять? Всё. И Марину, и себя самого. В конце концов, они будут вдвоем — Марина поддержит его, а он — Марину.

И Марина не должна возражать. Разве после той ночи они с Мариной — пускай не перед людьми, но перед богом, перед самими собой — не муж и жена?

МИР

1

Декабрь в Париже и вообще не холодный, но в этом году он выдался теплым на диво. Барометр неуклонно стоял на «ясно», ртуть в термометре ни разу не падала ниже нуля, мосье и медам появлялись днем на бульварах в одних костюмах. Листья каштанов только–только опали и — из–за нерадивости дворников — еще ласково шелестели под ногами. Кроме хризантем и бульденежей цветочницы на перекрестках предлагали даже фиалки, правда — оранжерейные.

По в синем кабинете на Кэ д’Орсэ — где обычно происходили самые секретные и сугубо конфиденциальные, государственной важности, однако же неофициальные совещания — в широком и высоченном фламандском камине пылал огонь.

У огня грелись: министр иностранных дел Франции мосье Пишон, глвнокомандующий союзными армиями в Европе маршал Франции Фош, лорд Роберт Сесиль — английский дипломат, и генерал Мильнер — военный министр Англии.

На низком кофейном столике между ними лежал документ. Он именовался: «L’accord Franco–Anglais du 23 décembre 1917, definissant les zones d’action françaises et anglaises». В переводе это означает: «Франко–английская конвенции о размежевании французских и английских зон влияния — от 23 декабря 1917 г.» (нов. ст.). В Париже этот документ побывал уже в Пале–Рояле, то есть в Государственном совете и Люксембургском дворце, то есть сенате; в Лондоне — в Вестминстере, то есть в парламенте: Нижней палате и Палате лордов. Эта был официальный государственный акт, что подтверждали факсимиле мосье Клемансо, главы французского правительства, и Ллойд Джорджа — премьер–министра Англии; и все же этот документ как бы не существовал в природе — был он абсолютно и строжайше секретный. Это был тайный документ.

Появилась эта конвенция на свет в результате созванной 30 ноября (нов. ст.) «Межсоюзной конференции» и деятельности созданного на ней специального «Верховного совета» на котором дебатировался так называемый «русский вопрос», то есть проблема вмешательства во внутренние дела бывшей Российской империи, а ныне — Российской советской республики. Большевистскую заразу надо было ликвидировать в самом зародыше — так сказать, в инкубационном периоде.

— Итак, — заговорил лорд Роберт Сесиль, — наши ревностные труды утверждены обоими правительствами, конвенция подписана — теперь надо строго ее придерживаться.

— И соблюдать все ее предначертания, — добавил мосье Пишон.

Ненадолго воцарилось молчание. Влажные брикеты рурского угля шипели и потрескивали в камине, на каминной доске отсчитывали неумолимый ход времени бронзовые часы, за окном, за толстыми стеклами приглушенно гудел Париж: клаксоны авто, грохот электрички, выкрики газетчиков и цветочниц. Стояла предобеденная пора, но солнце садится в декабре рано, и по бульварам уже разливалась сиренево–оранжевая мгла. Она располагала к мечтательности и кейфу. В сущности, это было лучшее время дня в Париже. Еще полчаса — и вдоль улиц вспыхнут ожерелья матовых электрических фонарей. Впрочем, ведь шла война, на Париж налетали немецкие цеппелины — и ожерелья фонарей–светляков не вспыхнут: столица Франции ночью жила затемненной военной жизнью.

— Я думаю, — нарушил мечтательное молчание маршал Фош, — придется произвести некоторую, даже немалую, передислокацию наших поиск, в частности на Ближнем Востоке: на Балканах и в Малой Азии.

— Вы имеете в виду не только сухопутные, но и морские силы, маршал? — поинтересовался лорд Роберт Сесиль.