Имя: Избранные работы, переводы, беседы, исследования, архивные материалы - Алексей Федорович Лосев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
30.9.71
Падежи надо было бы назвать иначе; не nominativus, а – субъектный: нечто полагается как субъект. Не родительный – а родовой. Не accusativus, a causalis (αιτιατικον, т.е. ради чего действие?) А «винительный»? Полная бессмыслица. Кто кого винит?
о. Алексий Бабурин.
Из общения с А.Ф. Лосевым
В 1980 г. Алексею Федоровичу по состоянию здоровья понадобился массаж. Аза Алибековна стала искать массажиста, и ей рекомендовали меня. Вскоре я стал бывать в доме А.Ф. очень часто, и постепенно наши отношения приобрели глубоко личный характер. А.Ф. стал для меня духовным наставником. Я восхищался отношениями А.А. с А.Ф. Они были нежными, чистыми, в высшей степени тактичными, преисполненными самой искренней и светлой любви. Благодарю Бога, что Господь меня соединил с семьей Лосевых и их друзьями, ставшими также моими. Благодаря А.Ф. я пришел к осознанию необходимости вступить на путь непосредственного служения Богу и людям, путь священства.
За 8 лет интенсивного общения с А.Ф. мне посчастливилось говорить с ним на самые разные темы. Сегодня, в день памяти преподобных Андроника и жены его Афанасии, в честь которых при пострижении в монашеский чин были названы А.Ф. и жена его Валентина Михайловна, я бы хотел рассказать вам о некоторых религиозных переживаниях монаха Андроника.
«Меня многие считают счастливым: профессор, доктор наук, печатается, а я считаю прожитую жизнь неудачной. Я хотел быть настоящим монахом, а стал не поймешь кем: два раза женился; я хотел заниматься одним – работаю над другим. Бог наделил меня различными дарованиями: я был звонарем, регентом, хорошо знал церковный устав, литургию. Наиболее постоянной моя любовь была и остается к богослужению, но даже этого я был лишен… С чем предстану перед Богом?»
В 20-е годы А.Ф. имел духовного отца со святой горы Афон. Это был знаменитый архимандрит Давид, известный имяславец, делатель умной Иисусовой молитвы, настоятель Андреевского скита на Афоне и строитель Андреевского подворья в Петрограде. В Москве о. Давид служил в часовне на Таганке, он 3 июня 1929 г. и постриг А.Ф. и В.Μ. Умер о. Давид в 1930 г. в возрасте 90 лет. В последующем духовником А.Ф. становится о. Досифей, служивший сначала в Смоленской Зосимовой пустыни (находится в трех с половиной км. от станции Арсаки Ярославской ж.д.), а затем в Борисоглебском Аносином женском монастыре (на берегу реки Истры, в 6 км. от станции Снегири Рижской ж.д.) После закрытия Аносина монастыря о. Досифей служил некоторое время в скиту на Никольской улице в Москве, а затем был сослан в Караганду, где и умер от малярии в 1936 г. Из Зосимовой пустыни А.Ф. хорошо знал и даже одно время скрывал у себя в доме от преследования под видом родственника архимандрита Митрофана (после закрытия пустыни служил в Петровском монастыре в Москве и в храме преподобного Сергия при этом монастыре, умер в 1941 г.)[188].
Надо сказать, что для А.Ф. вера и добрые дела были неразделимы. Мало кому известно, что А.Ф. после смерти в лагере о. Александра Воронкова долгое время материально поддерживал его многодетную семью.
А.Ф. любил монастырские службы. Как правило, первую седмицу Великого поста, Страстную, а затем Светлую седмицы он проводил в монастырях. Он любил бывать в Гефсиманском скиту, Зосимовой и Аносиной пустынях.
Бывшая насельница Аносиной пустыни схимонахиня Леонтия[189] рассказывала мне о том, как А.Ф., приезжая в монастырь, всегда привозил с собою для монахинь гостинцы и как он подолгу беседовал с о. Досифеем. Кстати говоря, в этой обители действовал устав общежительных монастырей св. Феодора Студита.
В 20-е гг. у А.Ф. был в Москве свой приход, где он, будучи уже профессором Московской консерватории, регентовал, пел, читал и звонил в колокола. Этим приходом была церковь Воздвижения Креста Господня на Воздвиженке (в это время здесь служил о. Валентин Свенцицкий). В этой же церкви подвизались друзья А.Ф.: Николай Васильевич Петровский, Александр Борисович Салтыков, Владимир Николаевич Щелкачев, Петр Черемухин. Как вспоминали друзья, А.Ф. звонил в колокола так, что за душу хватало.
А.Ф. строго соблюдал посты. Он рассказывал мне, как однажды его нещадно ругал о. Давид только за то, что он во время Великого поста съел кусочек селедки.
Чтобы настроиться на глубокую молитву, А.Ф. нередко ходил в Москве в церковь во имя Ржевской иконы Божией Матери, где в то время пели около 30-ти соловецких монахов. Из церковных распевов А.Ф. особенно любил знаменный и соловецкий. Партесное пение в храме он не признавал, считая, что его «мучительно слушать с точки зрения строгой веры». Слушая записи современного церковного пения, А.Ф. говорил, что «они рассчитаны на художественный эффект, что это не молитва и не церковь».
А.Ф. любил церковно-славянский язык. Он считал, что его нельзя в богослужении заменять русским языком по той простой причине, что церковно-славянский язык «сохраняет благоговение у верующих». В некоторых случаях перевод на русский язык, например, второй половины Херувимской песни «Яко да Царя всех подымем ангельскими невидимо дориносима чинми» решительным образом не проясняет содержания, но вызывает к тому же ложные ассоциации.
Многие молитвы и песнопения А.Ф. знал наизусть. Вспоминаю, как 13 апреля 1987 г. он оживленно делился неизгладимыми впечатлениями о богослужениях на Страстной седмице. Он, в частности, напомнил мне о стихире на «Господи воззвах», составленной инокиней Кассианой и поемой на Святую Великую Среду. Вот ее содержание, по своей глубине превосходящее самого Достоевского, как говорил А.Ф.:
«Господи, яже во многия грехи впадшая жена, Твое ощютившая Божество, мироносицы вземши чин, рыдающи миро Тебе прежде погребения приносит, увы мне глаголющи, яко нощь мне есть разжжение блуда невоздержанна, мрачное же и безлунное рачение греха. Приими моя источники слез, иже облаками производяй моря воду, приклонися к моим воздыханием сердечным, приклонивый небеса, неизреченным Твоим истощанием: да облобыжу Пречистеи Твои нозе, и отру сия паки главы моея власы, ихже в раи Ева, по полудни, шумом уши огласивши, страхом скрыся. Грехов моих множества, и судеб Твоих бездны кто исследит; Душеспасче Спасе мой, да мя Твою рабу не презреши, иже безмерную
