Плачь, Маргарита - Елена Съянова

Эльза подняла голову.

— Изменилась? Едва ли… Возможно, месяца через три…

— А что будет через три месяца?

— Будет заметно.

У Ангелики округлились глаза, она открыла было рот, да так и замерла, боясь поверить догадке.

Эльза кивнула, не отрываясь от журнала. В мыслях Гели уже держала подругу в объятиях, но она не успела вскочить с кресла, как визг тормозов на улице заставил обеих посмотреть на окна. Гели успела лишь на ходу прижать к щеке ладонь Эльзы и шепнуть, как она рада, когда навстречу им из глубины коридора показались трое мужчин. Впереди шел Гитлер, за ним — Гесс и Лей. Все трое были изумительно пьяны, но ни один не желал этого показать. Не доходя до женщин, Лей остановился и повел рукой.

— Вот, я их доставил.

— Это я доставил, — старательно выговорил Адольф.

— А кто вел машину?! — возмутился Гесс. — Гели! Фюреру нужно отдохнуть. А ты останешься у нас, — приказал он Лею, который щурился на него:

— Ты вел машину? Не может быть. — Я вел. Потому что вы оба пьяны.

— Я не пьян, — сказал Гитлер. — Ты этого не можешь доказать. Вот он пьян!

— Я пьян? — удивился Лей. — Не может быть.

— Пьян, — кивнул Гесс. — Мы сюда как ехали?

— Мы пешком шли.

— Это мы по коридору шли.

— По этому?

— Поэтому мы ехали!

«Боже мой! — про себя поразилась Эльза. — Где это они так?»

Гели за ее спиной беззвучно смеялась. Она взяла дядю за руку и, преодолевая некоторое сопротивление, увела.

Гесс и Лей внимательно посмотрели вслед фюреру, потом повернулись друг к другу, видимо, собираясь продолжить обсуждение, но Эльза решительно стала между ними.

— Руди, пожалуйста, иди к себе. Я отведу Роберта в комнату Альфреда. Он уехал сегодня.

— Я сам отведу. — Рудольф пытался взять Лея за руку, но тот пятился от него:

— Я поеду… Я их доставил. Все.

— Утром поедешь, — уговаривала Эльза.

— Ты думаешь, мы пьяны? — опять возмутился муж — Она думает, мы пьяны!

— Ты пьян, а я нет, — сказал Лей.

— Я пьян? А кто вел машину? Нет, ты скажи!

— Ты вел.

— Значит, я не пьян?

— И я не пьян.

И оба посмотрели на Эльзу, которой уже не было смешно.

— Роберт, я прошу тебя! — обратилась она к Лею, который валял дурака.

Лей кивнул.

— Хорошо, извини, Эльза. Так получилось. Банкет был с воспоминаниями. Все расчувствовались. Фюрер произнес такую речь! Ветераны рыдали.

— Фюрер гений! — сказал Гесс.

— Безусловно, — согласился Лей. — Но заметь, он уже отдыхает. И тебе не мешало бы.

— Он правда вел машину? — спросила Эльза.

— Ну что ты! Это я сказал, что он вел, чтобы он успокоился. Не сердись на нас. Я поеду.

— Роберт, останься, — настаивала она. Я прошу тебя!

Лей усмехнулся. Он собирался повернуться и уйти, но по коридору к ним с дружелюбной улыбкой приближался Карл Хаусхофер.

Он поздоровался с Леем за руку, а Рудольфа, стоящего у стены потупив глаза, похлопал по щеке.

— Руди, уже поздно, и Эльза устала. Отведи ее спать.

— Да, — встрепенулся Гесс. — Пойдем, Эльза. Но я еще вернусь.

— Мы тебя подождем в гостиной, — кивнул Хаусхофер. — Идемте, Роберт. Я не служил после войны, однако многие из моих учеников… — Дальше Эльза не расслышала, но по несколько смущенной готовности, с которой Лей отправился следом за Карлом, она поняла, что Хаусхофер отнесся к ситуации сочувственно и за Роберта можно не опасаться по крайней мере до завтрашнего утра. Карл, хорошо знавший близких друзей Рудольфа, всегда проявлял удивительную мягкость к их порокам, принесенным со страшной войны. Исключением не был даже Эрнст Рем.

К изумлению Эльзы, муж, умывшись, и впрямь собрался идти в гостиную.

— Я не могу оставить Карла… Роберт слона перепьет… Видишь, я все соображаю.

— И на сколько тебя еще хватит? — вздохнула она.

К еще большему ее удивлению, последовав за мужем в гостиную, она увидела медленно идущего с другой стороны коридора Гитлера. Выглядел он несколько бодрее, чем четверть часа назад, поскольку все это время явно провел в ванной.

— А, это ты! — обрадовался он, увидав Гесса. — Мне Гели сказала, что Карл увел его к себе. Нужно спасать.

— Нужно, — согласился Рудольф. В гостиной они появились вчетвером. Последней вошла Ангелика. Они с Эльзой, впрочем, тут же ушли, чтобы дожидаться развития событий в соседней комнате.

Первым, примерно через час, Карл вывел Рудольфа, который уже ничего не говорил и ничему не сопротивлялся. Вторым Карл вывел фюрера, который до этого сам выходил несколько раз, но возвращался обратно. Затем Карл героически вернулся к Лею, чтобы продолжить с ним утративший логику, полубессвязный разговор. Оба смолкли почти одновременно — Карл задремал в кресле, Лей, уронив голову на руки, уснул мертвецким сном.

Через полчаса, бережно разбудив отца, Альбрехт вместе с матерью увели его в спальню. Затем Альбрехт вернулся, чтобы сообразить, как ему справиться с бесчувственным Леем. Пришлось разбудить младшего брата Гейнца, и лишь вдвоем они сумели раздеть Роберта и уложить его в постель. Гейнц предлагал оставить на столике рядом лекарства или посадить лакея дежурить на случай, если Лею сделается плохо, но Альбрехт сказал, что плохо будет всем остальным. Роберту же он оставил у постели только немного коньяка.

Около девяти утра бодрый Роберт Лей долго извинялся перед фрау Мартой за учиненную в ее доме больничную палату. Особенно он переживал из-за Гесса, организм которого подвергся наиболее тяжкому испытанию.

Через два часа после его отъезда вышел из своей комнаты Адольф и спросил, все ли живы. Ему доложили обстановку.

— Какой позор! Как я буду глядеть в глаза Карлу?! Немедленно уезжаем! — скомандовал он Ангелике.

— А я-то при чем?! — возмутилась та. — Вот интересно!

— Я сказал! — рявкнул было дядюшка, но схватился за голову.

На сегодняшнее утро у Адольфа, Штрассера, Рема, Гесса и Лея был назначен открытый партийный прием в специально арендованном обширном помещении на Вильгельмштрассе, который уже начался — в одиннадцать часов. Фюрер не мог ехать — у него раскалывалась голова. Он ощущал такую слабость, что и рассердиться как следует оказался не в состоянии. Что касается Гесса, тот даже подняться не мог и жаловался, что его качает, как на корабле во время шторма. Однако во втором часу Гитлер все-таки уехал.

Прием был назначен месяц назад. Подобные мероприятия партия проводила с большой помпой, и срывы не допускались. Гесс в это время лежал по уши в горячей воде и недоумевал, как такое могло с ними вчера приключиться. Был обычный банкет со старыми вояками из тех, где Адольф всегда много говорил, а если и выпивал, то бокал шампанского, после чего ставил перед собой бутылку минеральной и — баста! Что на него вчера нашло?

Рудольф помнил, как это началось. Закончив очередную тираду, фюрер сел на место под восторженные крики и рукоплескания, вдруг взял бутылку коньяка и налил себе полный бокал для шампанского. Выпив его залпом, он через минуту снова поднялся и заговорил о фронтовом братстве, о мужской дружбе, «пронесенной сердцами сквозь десять лет испытаний», и о самих испытаниях. Потом снова сел и опять налил полный бокал себе и такой же — сидящему рядом Гессу Пришлось выпить. И началось…

Фюрер поднимался и говорил, приводя всех в экстаз, потом садился и пил бокал за бокалом, точно капризный юнец, не понимающий, к чему это приведет.

К ним подсел Лей, тихо спросил Гесса, что происходит. Но Гитлер услышал и сам что-то ответил ему, что-то такое, чего Рудольф никак не мог вспомнить, но что вспомнить следовало, причем слово в слово, чтобы понять… У него от напряжения начал болеть затылок, боль все усиливалась, и он никак не мог поймать ту ускользающую фразу, которую произнес Гитлер и которая должна была все объяснить.

Когда он вышел из ванной, его все еще покачивало, затылок болел так, что до него невозможно было дотронуться, однако нужно было ехать невзирая ни на что, и он попросил Эльзу достать форму. Одевшись, он посмотрел на себя в зеркало и удивился: ни малейшего намека на отвратительное состояние — прекрасный цвет лица, как после лыжной пробежки по морозу, в глазах здоровый боевой дух.

Партийный прием был в самом разгаре. Вожди общались с делегациями партийцев, журналистами, всевозможными наблюдателями от оппозиционных партий, госчиновниками и представителями «денежных мешков»; кое-кто из них не поленился приехать лично — в частности, Тиссен и Шахт. Оба появились тоже около трех часов дня; их великолепные шестиместные «мерседесы» подъехали одновременно с автомобилем Гесса, который вылез из машины и, на правах хозяина любезно пригласив гостей пройти, подумал, что столпившимся у подъезда нищим берлинцам, должно быть, непонятно, чем отличаются друг от друга эти люди, ездящие в одинаковых машинах.