Плачь, Маргарита - Елена Съянова

— Канцлер Брюнинг, — шепнул Альбрехт. Канцлер Германии Генрих Брюнинг и его серый кардинал Курт фон Шлейхер с обществом уселись совсем неподалеку от них, и один из молодых людей, равнодушно окинув взглядом зал, точно споткнулся о повернутое в его сторону личико Ангелики.

— Подойти, что ли, поблагодарить его за сентябрьские выборы? — небрежно усмехнулся Рудольф. — А это что за долговязый уставился на Ангелику?

— Оскар фон Гинденбург. Говорят, ходит за Шлейхером как привязанный. А слева — его жена.

Фон Шлейхер тоже заметил знакомых. Встав, он вежливо поклонился поочередно каждой из дам и приветливо улыбнулся Хаусхоферу. Потом он, по-видимому, прокомментировал ситуацию своему окружению, а продолжающий злобствовать Рудольф озвучил это таким образом:

— Держу пари, он сейчас говорит им: «Взгляните туда! Видите этого типа в сером костюме? Вот такие, как он, через неделю ворвутся в наш славный рейхстаг, подобно дикой стае, и все — прощай демократия!»

— И что отвечает ему сын президента? — спросила Ангелика.

— А тот отвечает: «Ну, если варвары приведут с собою таких хорошеньких женщин, то ничего страшного…»

— Сомневаюсь, чтобы они говорили о нас, — заметила Эльза. — У тебя еще не прошло желание селиться в «Кайзергофе»? Ведь нам придется часто здесь ужинать.

— А я думаю, Рудольф прав, — сказал Альбрехт. — У политиков я заметил одну обшую особенность — они чрезвычайно интересуются друг другом. А уж соблазнить жену конкурента — это для любого из них высший пилотаж! Хочешь пари? Думаю, молодому Гинденбургу понравилась Ангелика, но если он танцует, то пригласит Эльзу.

— Это Оскар-то политик! — возмутился Гесс. — Бездельник и дармоед! Пусть только подойдет к моей жене! Я его на дуэль вызову.

Оскар фон Гинденбург, безусловно, не был политиком. Слишком ленивый и избалованный, инертный, но самолюбивый, по уши в долгах, он обладал одним достоинством, которое ценилось действительными политиками, — его любил и ему доверял Пауль фон Гинденбург, семидесятитрехлетний «бравый солдат», «отец нации», «старый господин Германии» и ее президент.

Через полчаса Оскар уже танцевал с Ангели-кой; Эльзу пригласил второй молодой бездельник, граф Эстергази. В это время их собственные жены со скрытым нетерпением посматривали в сторону Рудольфа и Альбрехта, которым, по их женским понятиям, следовало тоже предложить им тур вальса. Альбрехт так и сделал, выбрав графиню Эстергази; Гессу же досталась фон Гинденбург. И, конечно, он едва ли мог догадываться, что на другой день, завтракая со своим свекром, эта милая дама скажет следующее:

— Вчера за ужином в «Кайзергофе» наш друг Курт фон Шлейхер указал нам на соседний стол. Там сидели две красивые дамы… Действительно красивые, Оскар, я не спорю с тобой! Третьим был сын оригинала Карла Хаусхофера — Альбрехт, а четвертым — секретарь этого ужасного Гитлера, который всем так портит кровь. Его имя Рудольф Гесс. С ним я и танцевала. Говорят, он очень близкий друг этого чудовища. Но я бы никогда не подумала. У него яркая внешность ирландского типа и превосходные манеры. Он был со мной очень мил. И вот я думаю, папа, может быть, и господина Гитлера напрасно обвиняют во всех смертных грехах наши злые языки, может быть, он вовсе не так уж плох.

«Кайзергоф» фюреру понравился. Гитлер приказал на две недели выкупить целый этаж и временно разместить там прибывающих в Берлин новых депутатов рейхстага. Несмотря на официальный запрет, всем было велено постоянно носить форменные коричневые рубашки и при любом упоминании имени вождя громко произносить нацистское приветствие, а заодно не стесняться в выражениях по поводу «е...ного социал-демократического большинства».

Депутаты тотчас принялись отрабатывать эту тактику, распугав остальных обитателей фешенебельного отеля постоянными криками «Хайль Гитлер!» на лестницах, щелканьем каблуков и засильем коричневою цвета.

Фрау Марта Хаусхофер была на редкость заботливой и гостеприимной хозяйкой. Всего за три дня она сумела научить Ангелику таким замечательным вещам, которые той до сих пор были абсолютно не ведомы; например, как составить букет к случаю или за семь минут приготовить изумительные пирожные, а заодно и коктейль, то есть поразить дорогого сердцу мужчину, выйдя от него на минутку, якобы поправить прическу.

Богатая дама, имеющая расторопную прислугу, фрау Марта многие вещи любила делать сама, говоря, что ее муж всегда чувствует кто стелил сегодня постель или заваривал чай. Присутствие любящих рук должно ощущаться постоянно; весь дом должен быть пронизан «заботой любящего сердца», с улыбкою объясняла она Ангелике.

Еще со времени поездки с Эльзой в Австрию Гели почувствовала, как меняется. Она даже в зеркале порой не вполне узнавала себя — черты лица определились; голову точно сняли и поставили заново, но намного изящнее. Внутри у нее все улеглось и очистилось; она начинала понимать себя, точно смотрела внутренними глазами, и вечный, изнурительный стыд улегся на самое дно и свернулся там клубком.

Какой чудесный вечер они провели сегодня втроем — фрау Марта, Эльза и Ангелика, просматривая в гостиной только что полученные ноты, журналы мод, исторический ежемесячник, пришедший из Академии, и обширную почту, скопившуюся за день! Здесь же лежал на столике прочитанный «Фауст» и стихи шотландца Роберта Бернса, которые Эльза декламировала по-английски и тут же переводила. А за окнами — холодный, темный дождь, фары черных «мерседесов», резкие голоса, казенные залы, пафос ораторов, смертельные поединки честолюбий, за окнами — жесткие игры мужчин, не желающих верить, что все уже сказано и явлено миру и нечем его поразить…

Как все это совмещается и гармонирует одно с другим, Гели не задумывалась. Сейчас все вокруг было изящно и уютно, и хотелось лишь, чтобы вечер тянулся бесконечно.

— Мне кажется, что у Гете есть все! Все мысли, все события, и какие были, и какие будут, — удивлялась Ангелика, с любовью трогая прочитанные страницы. — Что же еще может быть нового, такого, чего он не знал, не предчувствовал?.. Ведь поэты все предчувствуют и описывают заранее, а когда это случается, этим уже нельзя удивить. А мне хотелось бы представить себе человека, которого никто не предвидел… Или такие чувства, которых еще никто не испытал!

— Чувства как отпечатки пальцев — они неповторимы, — улыбалась фрау Марта. — Вы только вообразите себе, миллиарды поколений прошли по земле, и у каждого человека был собственный рисунок вот здесь. — Она подула на свой указательный палец, уставший от вязального крючка. — О чем заботилась природа, создавая такое многообразие, и чего она ожидает от нас в ответ?

— Такого пальца ни у кого и никогда не было? — поразилась Ангелика, рассматривая указательный палец. — Вы не шутите?

— Пальца-то, может быть, и не было, но вот бедная наша Германия, похоже, из века в век переживает одно и то же, — заметила Эльза, листавшая «Исторический вестник». — Тут статья о Лессинге покойного Эккарта.

— Лессинг — это поэт? — робко спросила Ангелика.

— Поэт, драматург. Я принесу тебе его «Эмилию Галотти».

— Она тоже умерла?

— Почему «тоже»?

— Джульетта умерла, Офелия… Маргарита в «Фаусте» умерла… Но мне почему-то их не жаль, — вдруг призналась она. — То есть мне жаль не их.

— Мне тоже всегда было жаль мужчин, которые их теряли, — улыбнулась фрау Марта. — Но я никогда не задумывалась, отчего это так.

— Любопытно спросить мужчин, кого в этих драмах жалеют они, — заметила Эльза. — Мне почему-то кажется… Впрочем, лучше спросить их.

— Единственная женщина, которую мне было жаль до сердечной боли, — это Кассандра, — сказала фрау Марта. — Возможно, потому, что ее терял целый народ.

Горничная позвала хозяйку к телефону. Через минуту, заглянув в гостиную, фрау Марта сказала, что вынуждена их оставить, чтобы встретить мужа. Гели долго глядела ей вслед блестящими глазами. Потом перевела их на листавшую журнал Эльзу.

— А ты как-то… изменилась, — вдруг сказала она.

Эльза подняла голову.

— Изменилась? Едва ли… Возможно, месяца через три…

— А что будет через три месяца?

— Будет заметно.

У Ангелики округлились глаза, она открыла было рот, да так и замерла, боясь поверить догадке.

Эльза кивнула, не отрываясь от журнала. В мыслях Гели уже держала подругу в объятиях, но она не успела вскочить с кресла, как визг тормозов на улице заставил обеих посмотреть на окна. Гели успела лишь на ходу прижать к щеке ладонь Эльзы и шепнуть, как она рада, когда навстречу им из глубины коридора показались трое мужчин. Впереди шел Гитлер, за ним — Гесс и Лей. Все трое были изумительно пьяны, но ни один не желал этого показать. Не доходя до женщин, Лей остановился и повел рукой.