Наступление - Величко Нешков

Когда, закончив свою работу, Слановский вышел, настроение Игнатова резко изменилось. Еще десять минут назад в его воображении рисовались картины одна лучше другой. В его сознании, как у фанатика, засела мысль, что если им удастся ликвидировать Чугуна, то партизаны без командира сразу же разбегутся кто куда и тогда район расположения роты и полка будет усмирен, а он, Игнатов, станет чуть ли не главным героем.

Но как только лиловые сумерки опустились на село, он впал в особое состояние одиночества и удрученности от мысли, что его подстерегают в засаде и что ему придется разделить судьбу унтер-офицера Кочо. И так было каждый вечер.

В корчме он застал старосту Болтова и Милко Бейского. Незадолго до наступления комендантского часа вместе с другими пассажирами, прибывшими вечерним поездом, в корчму вошел и адвокат Банков.

Игнатов с большим трудом выносил его присутствие, но терпел по необходимости, так как от него он узнавал интересные новости, и еще потому, что ему очень хотелось уличить его в каких-то серьезных связях с коммунистами.

Банков сел за стол, посмотрел на часы и ехидно обратился к Игнатову:

— Господин поручик, не знаю, каковы ваши намерения, но не соблаговолите ли задержаться немного подольше, тогда корчму не закроют в обычное время?

— Что же, по вашему мнению, для меня в порядке вещей нарушать собственные указания?

— А почему бы и нет? Ведь этим мы никому не навредим. Болтов тоже меня поддержит.

Староста уныло покачал головой:

— Я дома один. Не хочется ложиться так рано…

Как только из корчмы вышли остальные посетители, Игнатов велел корчмарю закрыть деревянные ставни под тем предлогом, чтобы не дразнить людей, но тайная его мысль была другой: как бы кто-нибудь не выстрелил в него с улицы.

В этот вечер Банков был настроен вызывающе. И хотя он не считался человеком малодушным, страшная картина все еще стояла у него перед глазами. Русый гладковыбритый парень с открытыми голубыми глазами лежал на площади. На его груди засохло большое пятно крови. Над трупом кружился рой мух. Прохожие ускоряли шаг и обходили труп юноши, а им в спину цинично посмеивались какие-то служащие полиции.

Банков с желчной иронией обратился к Игнатову:

— Еще детьми мы учили, что наша страна находится в Европе, не так ли?

— А что, вы и в это уже не верите? — в свою очередь попытался уязвить его Игнатов.

— Мне кажется, здесь допущена ошибка.

— Жаль, — подмигнул Игнатов Милко Бейскому, а затем повернулся к Болтову в расчете на его сочувствие, — как это мы до сих пор не знали о вашем последнем открытии.

— В самом деле, очень жаль, — повысил голос Банков, — что мы живем в Европе, колыбели мировой цивилизации, а все еще остаемся настоящими варварами.

Болтов криво усмехнулся:

— Что, впервые увидели убитого?

— Нет, но эти попытки вселить страх отвратительны.

— Однако вы забываете, — вспылил Игнатов, — что речь идет о человеке, стоящем вне закона!

— Нет такого юридического понятия, которое ставило бы целую категорию людей вне закона.

— Но если эта категория сама поставила себя вне закона? — вызывающе подал голос Милко Бейский. — Эти люди по собственному желанию пошли в лес. Они же первыми подняли руку против законной власти.

— Конечно, — поддержал его Игнатов, — и эта власть имеет полное право защищаться и установить порядок в стране.

— Ах, боже мой, — снисходительно усмехнулся Банков, — вы оба очень симпатичны мне не из-за вашей политической близорукости и невежества, а из-за наивности, которая граничит…

— С глупостью? — зло перебил его Игнатов.

— Если бы она была только вашим личным недостатком, можно было бы не беспокоиться, уверяю вас. Но прошу вас понять меня: убит очень талантливый юноша! Не кто иной, как начальник окружного управления государственной безопасности Ангелов мне рассказывал, что этого юношу, который был студентом математического факультета, все считали феноменом. Такие люди рождаются раз в пятьдесят, а то и в сто лет. Это не какой-нибудь дурак, каких у нас предостаточно.

— Вот и занимался бы наукой, а не ходил к бандитам! — сказал Игнатов. — Зачем он с ними связался?

— Задайте этот вопрос кому-нибудь другому. Кто-то все-таки стал причиной того, что он избрал этот путь.

— Что искал, то и нашел, — тряхнул головой Игнатов.

— Да, это называется государственным отношением, — иронично подмигнул Банков. — А кому было нужно это варварство? Я задал этот вопрос и Цено Ангелову. Он пожал плечами и сказал, что это приказ свыше. По городу ходят самые различные слухи. Но есть что-то такое, что придает обаяние подвигу этого мальчика. Он отказался сдаться. Отстреливался до последнего патрона.

— Почему же он не сдался? — нервно спросил Игнатов.

— Потому что его ожидала та же участь, только с одним серьезным добавлением — с пытками и издевательствами. Я весь день анализирую это, и получается, что он даже своей смертью вызывает ненависть к убийцам! И представьте себе: около его трупа остановились два молодых полицейских и сфотографировались на память. Попробуй после этого доказать, что Болгария находится в Европе.

— А где же? — зло прервал его Игнатов.

— Такими актами варварства наши правители лишают ее права оставаться в семье цивилизованных народов!

Игнатов сжал кулаки.

— Господин Банков, наши правители не варвары. Чрезвычайные меры вызываются обстановкой. Враги должны понять наконец, что у нас нет желания стать перед ними на колени! — И он так ударил кулаком по столу, что зазвенели рюмки и тарелки.

— Именно этого хочу и я. Нужно, чтобы у нас каждый был глубоко убежден в том, что спокойствие в стране — его кровное дело.

— Скажите, у вас есть какой-нибудь план? Если мы будем уверены, что вы спасете отечество, мы все до одного пойдем за вами.

— Поздно, Игнатов, слишком поздно. Ты думаешь, что крестьяне вытягиваются перед тобой из уважения?

— Разве нет?

— Конечно! Запомни хорошенько: они делают это из страха перед тобой.

— Благодарю за совет, — злобно кивнул головой Игнатов. — Вы сегодня чересчур откровенны и, как всегда, умеете спорить, но у вас нет смелости открыто признаться, что вы симпатизируете коммунистам.

— Игнатов, — иронично усмехнулся Банков, — вы становитесь невыносимы с вашей политической ограниченностью. Не сердитесь на меня, сегодня я действительно чрезмерно откровенен. Не понимаю, почему в вас воспитали такой ограниченный патриотизм?

— Вот как? — вскочил Игнатов. — Чего доброго, вы еще нас и родоотступниками назовете… Если мы, офицеры, плохие патриоты, что же говорить об остальных? Могу я узнать, что вы имеете в виду?

— Вам необходимы факты, чтобы донести на меня?

— Нет, я знаю, что вы никого не боитесь.

— Согласно вашей логике я буду лояльным гражданином, если вы станете держать меня в страхе. Вы обретете спокойствие, если ваши подданные не будут иметь нрава думать и рассуждать, не так ли?

— Ну, так что же?

— В этом-то и заключается тонкость, потому что даже самый посредственный английский офицер работает в лайковых перчатках, даже он хороший дипломат своей империи.

— А болгарский или немецкий? — спросил Игнатов, прищурив глаза, как будто прицеливаясь ему в лицо.

— К большому сожалению, простите меня за сравнение, — жандарм или лавочник.

— Серьезно? — В зрачках Игнатова вспыхнули злые огоньки. — Если бы я не знал вас, я бы приказал арестовать вас, поверьте мне.

— Чтобы доказать, что я прав, не так ли?

— Нет, чтобы вы поняли, что клевещете, не имея никаких доказательств.

— Доказательств?

— Да, — Игнатов подался вперед над столом, — у вас нет никаких доказательств, поэтому-то я и утверждаю, что вы клевещете.

— А ваше присутствие в этом селе — это что?

— Я здесь не по своему желанию.

— Тем хуже для вас! Значит, вы отвыкли думать собственной головой.

— Куда вас занесло! — недовольно наморщил брови Болтов и сонно зевнул. — Давайте-ка расходиться.

— Что, спать захотелось? — спросил Банков.

— Надоели мне ваши колкости. В конце концов поругаетесь.

— У меня такого намерения нет. Но я хочу доказать Игнатову, что я тоже патриот, а не он один.

— Да, но мы отличаемся друг от друга тем, что я вас охраняю, чтобы вы могли болтать все, что взбредет в голову, не так ли?

— Поручик Игнатов, — снисходительно усмехнулся Банков, — охраняйте нас, но пусть у вас будет больше политического чутья и меньше фельдфебельщины. Поверьте, тогда между нами не будет никакого различия.

Лицо Игнатова скривилось в презрительной улыбке. «Вот, оказывается, в чем все дело, — подумал он, — этот сукин сын намекает на мое происхождение». Уголки его толстых губ вздрогнули. Он зло спросил: