Vox Humana: Собрание стихотворений - Лидия Аверьянова

К сожалению, я не помню дальше этого стихотворения (как и многих других), кончавшегося словами:

Знаю, близится моя Цусима,Но уже не повернуть назад.

Глубокой зимой скончался многолетний шеф Античного отдела Эрмитажа О. Ф. Вальдгауэр [33]. Возле его гроба, утопавшего в цветах, два дня звучала музыка. Эти похороны были замечательный особой музейной торжественностью. Вряд ли кто-либо удостаивался такой посмертной почести: открытый гроб был пронесен при свете факелов по залам античной скульптуры…

Мне пришлось немало хлопотать по всему печальному церемониалу. Поэтому на следующий день я нашел на столе стихи.

Тот неурочный зимний садВ предсмертный час мне будет сниться…Четыре факела горятНа самой черной колеснице…

Дальше я не помню ничего, кроме последних строчек:

Свет факелов, горящий между арок…Как близко ты решился стать ко мне.Я принимаю страшный твой подарок!

Опять тягостное ощущение, будто нахожусь под наблюдением, хотя бы и самым доброжелательным. А неизвестный поэт открыто признавался в «охоте» надо мной:

Как Гумилев – на львиную охоту,Я отправляюсь в город за Тобой:Даны мне копья – шпилей позолота –И, на снегу, песок еще сухой,И чернокожие деревья в дымнойДали, и розовый гранитный ларь, –И там, где лег большой пустыней Зимний,Скитаюсь, петербургская Агарь…

Были стихи, посвященные встрече в зале апулийских ваз, черных с золотом апулийских ваз, где я (готов поклясться) никого не встречал, кроме одной малознакомой дамы, которая, разумеется, никогда не написала бы мне ни строчки: мы только здоровались.

К весне печаль и тревога появились в стихах. Их несколько эпигонский «петербургский» характер, что в какой-то мере сам по себе гарантировал верность спокойной туземной литературной и бытовой традиции, уступил место нервному болезненному настроению. Беспокойными стали рифмы. Строчки обрывались неожиданно и капризно. Строчки обрывались неожиданно и капризно. В стихах нередко утверждалось самоубийство как единственный выход из воображаемых романтических отношений. Жалко, что я ничего не запомнил, кроме пугающих слов: «…на подоконник, или на дно…»[34].

Поэтому я очень обрадовался, когда появились стихи, продолжающие классическую манеру, например «Летний сад»:

Младшим – стройное наследство,Лебедь, кличущий назад, –Ты мной дивно правишь с детства,Венценосный Летний Сад.Дрогнет мраморное вече.Жолудь цокает в висок.Место первой нашей встречиОт тебя наискосок.Так. Скудеющей походкой.Так. Растеряны слова.Там, за дымчатой решеткой,Тяжко стелется Нева.Струны каменные – четчеВсех чугунных – горний кряж…Так тебя украсил зодчий,Тот, что строил Эрмитаж.Летний Сад, какое летоНас введет сюда вдвоем?Вдоль гранита плещет Лета,Покоренная Петром.

Однажды за чайным столом у покойного поэта и писателя … [35] мы читали и обсуждали все эти стихи. Высказывались всевозможные догадки по поводу их автора, так и не опознанного в течение почти целого года. Все были согласны в том, что моя скромная особа послужила лишь чисто внешним поводом для вдохновения. Несомненно, адрес должен был скоро перемениться. И мое идиотски прозаическое, обывательски трусливое отношение к этим стихам уязвляло меня самого, внутренне отлучало от таинственного автора, заставляло желать, чтобы он переменил адрес скорее.

На следующий день я услыхал в телефоне незнакомый голос:

– Лев Львович! Вы читали мои стихи?..

– Кто это говорит?

– Говорит автор стихов. Вы читали их?..

– Читал. Я не знал, что это вам будет неприятно… Вы скажете, кто вы?

Ответа не последовало. Зато через день были получены новые стихи. С тех пор прошло более четверти века, но я никогда не забуду чувства обиды и стыда, которые пришлось пережить, прочтя их. Стыдно мне было не перед автором. Она напрасно сердилась на оглашение своих произведений: я, действительно, не был связан каким-нибудь обещанием. Вообще, перед этим человеком совесть моя была чиста. Но эти грозные строки я не раз вспоминал в других обстоятельствах, угрызаясь за поступки и мысли. Вот эти стихи (в скобках даны слова, приблизительно восстановленные мною по памяти):

Твой голос? Не бойся: не вздумаю яС тобой разговаривать часто!Как будто я — Фигнер, а голос меняВзял и отвел в участок!

Как будто – Рылеев. Стою. На плацу.Оплевана. Всем Петербургом.А если ударю. Тебя. По лицу.Как раб Преступленьем. Ликурга.

Как будто с пристрастием начат допрос.(И дома, и в грохоте улицЯ слышу надменный и грубый вопрос:)Перовская? Гельфанд? Засулич?

Пускай мне твой голос в горло удар,Пускай не рожу тебе сына –Вольноотпущенник! Трус! Жандарм!Предатель! Шпион! Мужчина!

Да, что там говорить! Эти строки способны привести надолго в самое удрученное состояние…

Дня через два пришло письмо за полной подписью – Лидия Ивановна А…ва. «Раз всё равно уже всё известно – прошу вас внести в стихи следующие исправления», был приложен список мелких изменений.

С тех пор я беседовал с автором стихов как раньше, когда и не подозревал о ее таланте. Это была та самая дама, которую я когда-то встретил в зале апулийских ваз, которую, конечно, не раз встречал на набережных, на улицах, в кино. Но мы никогда не разговаривали сколько-нибудь серьезно.

В 1938 году все стихи Лидии Ивановны были у меня отобраны при обыске. Изучение этого маленького архива давало основание моему тогдашнему официальному собеседнику говаривать: «А у тебя немало было лирики в жизни…»

Свет тесен. В дни Отечественной войны мы выяснили с одной знакомой, что она хорошо знала Лидию Ивановну, даже состояла с ней в родстве. Так я узнал о трагической смерти Лидии Ивановны.

Человеку психически неуравновешенному, ей приходилось периодически лечиться в больнице. Здесь ее застала война. Психоз бурно разыгрывался в условиях голодного истощения: Лидию Ивановну упорно преследовала мысль о насильственной мучительной смерти от рук фашистов. В больнице она и скончалась.

О стихах Лидии Ивановны я много думал, когда существовал вне жизни, перебирая былое. А вернувшись в мир, я получил от упомянутой знакомой несколько приведенных здесь стихотворений.

Уже более четверти века прошло с тех пор, как Лидия Ивановна написала эти стихи, более полугода, как я собрал их в этом рассказе. Вдруг недавно доя дочь принесла пожелтевшие листочки, найденные среди старых конспектов, писем, вырезок…

– Они, наверное, доставят тебе радость!

Знакомый почерк! Два уцелевших стихотворения Лидии Ивановны от 31 января и 2 февраля 1935 года, звучащие как привет с того света.

Никогда не бывало. Не будет. Нет.Мы несказанного – не скажем.Керамический вымысел, черный бред,Черепок недошедшей чаши…

Я скошена быстрой походкой Твоей.Как выстою, холодея, –Нежней апулийских двухцветных вещей,Мрачнее тарентских изделий.

Пыталась с Тобой разговаривать я.О чем не посмела мечтать я! –Должно быть, не стоит любовь мояПростого рукопожатья…

Так молния разбивает дом.Так падает тень на счастье.Помедли: с Тобой, на секунду – вдвоем,Тобой завоеванный мастер.

* * *

Всё в жизни – от будущего тень.Под будущее – ссуда.В извилинах времени скрыт тот день,В который Тебя забуду.

О, выхвачу, как из ножен – меч,Из жизни, с собой на пару,Не выброшусь в сажень косую плеч,Но выстою под ударом!

О локоть Твой – о, рука на мече! —Обопрусь – пораженный вид ТвойЧерез жизнь понесу на своем плече,Как через поле битвы.

На память заучивай каждый стих.Лентяй, не узнал спросонок,Верхом на пеонах – о, сколько их! –Скачущих амазонок.

М. М. Павлова. «ПОЭТА ХРУПКАЯ СУДЬБА…» (Послесловие)