Триумф воли - Сергей Зверев

Расчет отставного моряка оказался верным – в пылу атаки и съемок никто не заметил отсутствия штурмбаннфюрера Юхо и четверых его товарищей званием пониже. Все так же гремели взрывы, и норвежцы в который раз остервенело прорывали вражескую оборону, круша бесплотного неприятеля.

Глава 21

– А знаете, милая Лени, я ведь давно косвенно знаком с вами, – мягко произнес штандартенфюрер. – Вы разрешите мне закурить?

– Да, – устало отозвалась Рифеншталь и попросила: – Если можно, угостите и меня.

– С удовольствием, – Меер протянул женщине сигарету и приглушил звук приемника. Было раннее утро, но за окнами автомобиля, на котором возвращались со съемок штандартенфюрер и Лени Рифеншталь, было еще темно. Машина, в сопровождении вооруженного пулеметом мотоцикла с охраной, мягко подрагивала на деревенском бездорожье. Оба – и Меер, и Рифеншталь – после трудных ночных съемок выглядели уставшими и возбужденными, но спать не хотелось. Нагретый печкой воздух салона и мерное покачивание автомобиля располагали к дружеской беседе.

– И каким образом мы с вами были знакомы раньше? – умиротворенно спросила Лени, довольная наконец отснятым материалом.

– Однажды в моем дворике опустился небольшой воздушный шар с прикрепленной к нему кинокамерой. А в корзине шара лежала записка: «Просьба вернуть в съемочную группу Лени Рифеншталь».

– А-а-а, – улыбнулась фройляйн Рифеншталь. – Это я снимала Берлинскую Олимпиаду. Самолеты не давали нужной плавности, их то и дело встряхивало, и я решила снимать общие планы стадиона и состязаний с дирижабля, с помощью таких миниатюрных камер, которую вы нашли. Что-то не припоминаю, чтобы вы мне ее возвращали? – лукаво глянула на штандартенфюрера Лени.

– Бог с вами! – притворно испугался Меер. – Я в тот же день отдал ее доктору Геббельсу. Кажется, именно он курировал тогда съемки?

– Курировал? – на сей раз вздернула хорошенькую бровь Рифеншталь. – В мою работу не позволяет себе вмешиваться даже Адольф Гитлер!

– Простите, – будто школяр понурил голову штандартенфюрер, – я не хотел вас обидеть.

– Да вы и не обидели, – пожала плечиками режиссер. – Геббельс – да, он дал мне тогда полный карт-бланш: неограниченные средства и время. Я смогла тогда на берегу Балтийского моря пять месяцев дрессировать тридцать операторов, которым предстояло снимать каждое движение спортсменов, – Лени изящно курила, красиво изогнув кисть руки. – Я тогда смогла многое себе позволить, поэкспериментировать. Операторы снимали на роликовых коньках, мы вырыли прямо на поле ямы, и я загнала в них операторов, чтобы эффектно снять парящих на фоне неба прыгунов с шестом…

– А как вы снимали бег на стометровку? – полюбопытствовал штандартенфюрер. – Я просто потрясен этими кадрами. Неужели загнали на дорожку стадиона автомобиль?

– Нет, конечно. Это были все-таки Олимпийские игры, а не съемочная площадка Лени Рифеншталь, – улыбнулась режиссер. – Вся сложность состояла в том, чтобы снимать незаметно, не мешая и не отвлекая спортсменов. Загнать автомобиль нам бы никто не позволил. Мы просто придумали катапультировать камеру одновременно со стартом бегунов.

– И кто ее потом ловил? – искренне удивился Меер.

– Камеру? Никто. А зачем? – снова пожала плечиками Лени. – Важна была отснятая пленка, а она хорошо предохранялась специальными футлярами.

– Интересно, сколько же вы аппаратов раскурочили…

– Не знаю. Не считала и не интересовалась, – женщина эффектно выпустила струйку дыма. – Я же говорю – в средствах меня не ограничивали. Какой режиссер устоит перед таким соблазном? Важен был результат.

– Насколько я знаю, фильм получил множество самых престижных призов, – проявил свою осведомленность Меер, – но это не то, чего ожидал от вас фюрер.

– Очередного пропагандистского гимна нацизму?

– А разве нет?

– Знаете, дорогой Курт, – Лени докурила, слегка опустила стекло и щелчком отправила окурок в темноту, – даже когда я снимала «Триумф воли», а это был тридцать четвертый год, никто не то что не заикался, а даже не помышлял о войне. Если помните, Гитлер тогда подчеркивал именно миролюбие Германии, призывал граждан к строительству и трудовой повинности. Возможно, в чьих-то головах уже тогда зрели планы этой кровавой мясорубки. И я даже думаю, что об этих планах вы, мой дорогой Курт, узнали гораздо раньше, нежели я. Но в тот момент мы жаждали возрождения нации, жаждали перемен, боялись коммунистов и безоговорочно, гипнотически верили речам Адольфа, – она грустно вздохнула и добавила: – В конце концов, сейчас это не имеет никакого значения. Я делала только то, что хотела. Любой режим – будь то наш, или коммунистический, или монархическая тирания – будет осужден политическим судом. А я, художник, – только своим. И у художника, мой милый Курт, иногда нет выбора.

– Выбор есть всегда, – рассудительно возразил штандартенфюрер. – В крайнем случае – вы могли отказаться.

– Отказаться снимать?! Вы в своем уме?! – неожиданно вспыхнула фройляйн Рифеншталь. – Какой режиссер откажется снимать? Да и зачем? Что он еще умеет делать? Вы ведь не эсэсовец-профессионал и вряд ли родились в черной форме? Не будь войны, вы вполне могли бы стать адвокатом, банкиром или еще кем.

– Скорее хозяином небольшой фабрики, – улыбнулся Меер.

– Вот-вот, – кивнула Лени. – Ваша теперешняя служба не есть верх профессионального совершенства – уж простите мне это мнение.

Штандартенфюрер только улыбнулся в ответ, а распаленная женщина продолжала:

– Вы думаете, великий Чарли Чаплин отказался бы снимать, окажись он на ту пору в Германии? Или пусть не Чаплин – он достаточно богат и вполне мог бы позволить себе ни черта не делать. Но любой другой режиссер с мировым именем – он мог бы позволить себе не снимать в Германии?

– Я думаю, в конце концов – он мог бы и уехать… – вяло возразил Меер.

– А если бы не мог? Почему итальянец Висконти, а у этого режиссера, поверьте моему опыту и чутью, большое будущее, снимает при Муссолини? Почему? Почему при Сталине творят Эйзенштейн и Довженко? И таких примеров – пропасть! У них есть выбор? Может, их за это следует подвергнуть обструкции?

– Сдаюсь, – обреченно произнес штандартенфюрер и плавно нажал на тормоз.

Впереди, в редеющей предрассветной темноте, преграждая дорогу, стоял черный «Мерседес» с эсэсовскими номерами. Рядом, на обочине, остановился грузовик. Несколько норвежцев, очевидно, шофер и пассажиры, стояли лицом к машине, подняв руки и положив их на борт. Чуть поодаль маячили четыре фигуры в черных мундирах со вскинутыми автоматами на изготовку. В свете фар появился человек в форме штурмбаннфюрера и жестом приказал машине Меера остановиться. Штандартенфюрер послушно притормозил и вышел из автомобиля навстречу офицеру.

Глава 22

Если бы в эти минуты фройляйн Рифеншталь могла догадываться, что произошло в ее съемочной группе, у нее было бы совсем не благодушно-игривое настроение. Как и всякая немка, Лени слыла педантом, но благодаря специфике профессии дотошность стала чуть ли не главной чертой ее характера. Такой же, пожалуй, заметной, как и величайший талант.

Будучи режиссером кино, Лени просто считала своим долгом интересоваться и знать обо всем, что происходит в подчиненных ей службах, – от личностных симпатий до вульгарных сплетен. Помимо всего прочего, фройляйн Рифеншталь отвечала за все материальные ценности, которые находились в ее группе. От перегоревшей лампочки до боевого оружия. Не впрямую, конечно. За небрежное хранение или пропажу в конечном счете рейхсмаркой наказывали бригадиров и кладовщиков, но под каждым актом проверки, списания или наказания стояла ее, Рифеншталь, подпись. Ни одному режиссеру не нравятся технические или материальные недочеты. Их стараются всячески скрыть, дабы вокруг работы не создавались нервирующие пересуды и проверки. Правда, это удается далеко не всегда и не всем.

Сейчас, когда группа после изнуряющих ночных съемок возвращалась домой, в двух грузовиках костюмеров обнаружилась пропажа пяти мундиров и, соответственно, полагающейся к ним фурнитуры.

Энтузиазма это вызвать никак не могло. После бессонной ночи работникам предстояло не сладко спать, а снова пересчитывать обмундирование, сверять подписи, выезжать на место съемки и в рыбачью деревню, где переодевалась массовка.

– Может, ты ошибся? – снова и снова пытал бригадир костюмеров своего подчиненного. – В кузове ведь как следует не посчитаешь. Тесновато.

– Надеюсь, – мрачно отвечал тот, в третий раз перебирая униформу.

– А что хоть пропало? – опять поинтересовался начальник.

– Да какая разница?! – в сердцах ответил костюмер. – Генеральский мундир или солдатский. Пропало – и все! А с этими списками не поймешь, кто сдавал, кто – нет. Непонятно даже, кто и что получал! На мои сто восемьдесят комплектов имеется только шестьдесят подписей…