Цветы в зеркале - Ли Жу-чжэнь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прошел Новый год, настала весна. За это время многие посылали сватов к госпоже Линь, чтобы сосватать Гуй-чэнь. Но Гуй-чэнь не хотела выходить замуж без согласия отца, просила мать подождать до его возвращения, и госпожа Линь вынуждена была отказывать всем, кто приходил ее сватать. Наконец в четвертой луне состоялась свадьба Вань-жу. Но и тогда Гуй-чэнь не могла уехать: вскоре после свадьбы Вань-жу Ло Чэн-чжи прислал за своей невестой. Госпожа Линь решила приготовить Лян-чжэнь приданое, и снова начались хлопоты и сборы. Когда Лян-чжэнь в сопровождении госпожи Ци уехала на Малый Инчжоу, лето уже подходило к концу, и, таким образом, лишь в седьмой луне Гуй-чэнь смогла договориться с Линь Чжи-яном и окончательно наметить день отъезда на Малый Пэнлай.
Вечером накануне отъезда, когда Гуй-чэнь в своей комнате укладывала вещи, вдруг что-то красное с резким свистом влетело к ней в окно и остановилось прямо перед ней.
Гуй-чэнь сразу же узнала Цзы-сяо и после взаимных приветствий усадила подругу.
– Я уже несколько раз посылала к тебе людей, – говорила Гуй-чэнь, – но каждый раз мне отвечали, что ты поехала к себе на родину хоронить бабушку и что пока никаких известий от тебя нет. Когда же ты вернулась? И почему ты явилась так поздно ночью? Не случилось ли чего-нибудь?
– Нет, ничего не случилось, – ответила Цзы-сяо. – Мы ездили на родину с гробом бабушки и перевезли туда же останки моего отца и моей матери. Я только что вернулась домой и, узнав, что ты завтра уезжаешь, немедленно явилась к тебе: во‑первых, хочу помочь тебе собраться в дорогу, а во‑вторых, мне нужно поговорить с тобой об одном деле. Видишь ли, уезжаешь ты далеко. А Вань-жу теперь уже замужем и вряд ли сможет на этот раз вместе с отцом отправиться за море. Без подруг же в пути ты будешь чувствовать себя очень одиноко. Я и подумала, что дома меня теперь ничего не удерживает, и я с удовольствием поехала бы с тобой… Как ты на это смотришь?
Гуй-чэнь в душе была очень рада предложению Цзы-сяо, но в то же самое время у нее были свои соображения, которыми ей неудобно было теперь же делиться с Цзы-сяо. Гуй-чэнь задумалась, но ответ нужно было дать определенный, и она наконец сказала:
– Я очень благодарна тебе за готовность поехать со мной, и если бы я была уверена в том, что найду отца и вернусь, то сразу же приняла бы твое любезное предложение. Но что, если отец решил окончательно отречься от мирской жизни и не захочет вернуться… Или же, представь себе, я его вообще не найду?. Ведь тогда я, пожалуй, сама останусь там и буду искать путь к совершенствованию… Словом, ничего определенного о том, когда я вернусь и вернусь ли вообще, я сказать не могу, так что ты подумай об этом.
– Конечно, если говорить о человеческих чувствах, – сказала Цзы-сяо, – то я должна была бы пожелать тебе найти отца, пожелать, чтобы он вернулся домой, чтобы все вы вместе жили спокойной счастливой жизнью. Но, с другой стороны, когда подумаешь, то невольно задаешь себе вопрос: ну, произошла радостная встреча, ну, собралась вся семья, а дальше что? Конец у всех один – пройдет десяток-другой лет и никого уже из этих людей не будет на свете. Разве минет кто-нибудь из нас последнее наше пристанище – одинокий заброшенный холм?. И не без корыстной мысли я еду с тобой. Ты меня извини, конечно, за откровенное признание, но мне очень хочется, чтобы отец твой отказался вернуться. Тогда не только ты освободишься от суетного мира, но и я вырвусь из моря страданий.
«И верно, что это о ней было сказано на яшмовой плите: „Мечом и рыцарским искусством дано ей в детстве овладеть, а в зрелы лета овладеть ей великой тайной бытия“», – подумала про себя Гуй-чэнь и сказала:
– Если ты действительно так настроена, то мы сходимся в наших желаниях. Приходи тогда завтра с утра, и мы отправимся в путь.
Цзы-сяо кивнула ей в знак согласия и выпрыгнула в окно.
На следующий день рано утром Цзы-сяо с вещами явилась в дом Тан Ао и очень обрадовала госпожу Линь, которая все время беспокоилась, что Гуй-чэнь поедет одна. Когда Цзы-сяо пришла, Гуй-чэнь поклонилась табличкам предков на домашнем жертвеннике и стала прощаться с близкими. Расставаясь со своим братом Сяо-фэном, Гуй-чэнь сказала:
– Ты уже не маленький и наставлять тебя не приходится, дома будь почтителен к матери, а если поступишь на службу, то будь преданным тому, кому служишь. Словом, всегда веди себя так, чтобы ты мог с чистой совестью смотреть людям прямо в глаза. Никогда не забывай, что есть небо и земля, государь и твои родители, и пусть они всегда будут у тебя в сердце.
Попрощавшись с братом, Гуй-чэнь подошла к своей молодой невестке и опустилась перед ней на колени.
– Что с тобой?. Зачем же это так?. – растерялась Хун-цюй и тоже опустилась на колени.
– Я знаю, как ты в свое время, рискуя собственной жизнью, расправлялась с тиграми и мстила за погибшую мать, – говорила Гуй-чэнь. – Знаю, как ты, не считаясь ни с какими лишениями и тяготами жизни, ухаживала за своим дедушкой вплоть до конца его дней, и потому такой безупречной в своей почтительности к родителям дочери, как ты, мне не нужно ничего говорить. Я уверена, что в мое отсутствие ты сумеешь угодить моей матери во всем. Но я уезжаю далеко, оставляю мать на тебя одну, возлагаю на тебя все заботы о ней и потому прошу принять от меня этот поклон в знак моего уважения к тебе и благодарности.
Хун-цюй подняла Гуй-чэнь с колен, и обе они заплакали. Госпожа Линь, смахивая набегавшие слезы, просила Гуй-чэнь и Цзы-сяо беречь себя
