Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века - И. Потапчук

Защитник Мышакова помощник присяжного поверенного Саблин доказывал, что Мышаков попал на скамью подсудимых по злобе наследников Занфтлебена, а также потому, что, не будь он привлечен к ответственности в качестве обвиняемого, не был бы тайным похищением и увоз документов с дачи, при котором присутствовал Мышаков, не как соучастник, а как постороннее лицо—свидетель. Все объяснения Мышакова о находившихся у него документах покойного не только правдоподобны, но и подтверждаются данными настоящего дела. Что касается трат Мышакова не по средствам, на что указывает обвинение, то эта улика не основательна: Мышаков получал 50 рублей в месяц содержания и проценты за ведение дел с Занфтлебена и, кроме того, занимался комиссионерством, за что получал приличные куши. Все это вместе давало Мышакову возможность жить так, как он жил. Историю с векселем Жукова и с передачей Мышаковым своей памятной книги вместо вексельной защитник считает вымыслом Николая Занфтлебена и не видит ни одной улики к тому, чтобы признать Мышакова виновным.

Защитник графа Ланского присяжный поверенный Соловьев, заметив, что настоящее дело подлежит ведению суда гражданского, а не уголовного, сослался на слова обвинителя, сказавшего в своей речи, что обвинение графа Ланского представляется возможным с формальной стороны, в сущности же он непричастен к действиям других обвиняемых, и выразил свою уверенность в оправдании подсудимого Ланского.

Защитник Алферова присяжный поверенный Веселовский указал на то, что Алферов в близких отношениях с подсудимыми никогда не был, напротив, еще до начала следствия его отношения с мнимыми соучастниками сделались натянутыми, он был лишен доверенности. За получением денег в Петербург посылают не Алферова, а Мышакова. С Гартунгом Алферов впервые виделся на другой день после смерти Василия Карловича, почему ни о каком предварительном соглашении не может быть речи. Показания Николая Занфтлебена о встрече 11 июня с Алферовым в трактире и о переданных последним сведениях про смерть Василия Карловича ложны. Вознаграждение, полученное Алферовым за ведение дел с Гартунга, не чрезмерно. Счет расходам, найденный по обыску у Гартунга, в котором значится, между прочим, 330 рублей на лист гербовой бумаги, Алферовым не подписан и вовсе не является оправдательным документом, а лишь примерной сметой расходов нового духовного завещания. Смета эта была составлена еще при жизни Занфтлебена.

Ответная речь прокурора Н. В. Муравьева

Я не надолго затрудню, господа присяжные заседатели, ваше утомленное внимание. Я буду краток и позволю себе сделать лишь немного замечаний по поводу пространных объяснений моих многочисленных противников. По необходимости замечания эти будут беглы и отрывочны. Я считаю необходимым исчерпать до конца все средства обвинения, меня обязывает к этому лежащая на мне задача, глубокое убеждение в правоте дела, обвинения, стремление к тому, чтобы истина не была перед вами запутана и затуманена, чтобы явно виновные не вышли отсюда торжествующими и безнаказанными. Как можно было ожидать, мои соображения и выводы вызвали немало нареканий и упреков со стороны защиты. Целый гром, хотя и без молнии, разразился над обвинением. Защита не пожалела слов и восклицаний в увлечении борьбы. Так, защитник Мышакова заявил решительно и строго, что он порицает образ действий обвинения, защитник Ланского удивлялся обвинению, второй защитник г-жи Занфтлебен торжественно выразил обвинению свое совершенное неодобрение во всех отношениях: и со стороны формы, и со стороны содержания. Было бы весьма печально для обвинения, если б судьями его доказательств и его выводов являлись защитники, но, к счастью, обвинение может утешить себя сознанием, что не они, а вы, милостивые государи, перед глазами которых происходило судебное следствие, перед беспристрастным вниманием которых обвинение и защита развивали свои доводы, рассудите, кто прав из нас. Проникнутое уважением ко всему, что во имя своего долга и своих убеждений отстаивает дело свое, обвинение не последует примеру защиты и не позволит себе относиться к своему противнику с порицанием, сожалением, неодобрением, удивлением и другими тому подобными чувствами, не совсем уместными в судебном состязании сторон; оно не позволит себе ни малейшей резкости, даже по поводу того приема, который сочли возможным пустить в ход первый и второй защитники Ольги Петровны Занфтлебен, восклицая, что по настоящему делу обвинение выходит как из пределов всех человеческих чувств, так и из пределов самого закона. Пусть свободная защита восклицает все, что ей угодно, все, что она считает нужным в интересах своей цели; равнодушное к враждебным увлечениям защиты, обвинение думает, что исполнило свой долг, и что один только ваш приговор решит, как и в каких пределах оно действовало. Но после всех упреков от защиты обвинению «за неосторожное обращение с фактами и за несправедливое их освещение, даже за их искажение» оставалось ожидать, что сама защита будет свободна от таких упреков, сама будет вполне осторожно обращаться с фактами, на которых она строит свои доводы, до последней степени осторожна, не решится говорить перед вами о том, чего никогда не было, или скрыть от вас то, что было, что стало несомненным. Так, казалось бы, должно было неминуемо случиться, но не так случилось на самом деле. Выслушав объяснения защиты, обвинение пришло к положительному заключению, что все брошенные ему упреки в неосторожном обращении с фактами защите следовало бы без дальних поисков сделать самой себе. И вот, в виде примеров, некоторые к тому доказательства.

Много говорили вам о свидетельнице Матюниной, которую нужно было представить как главную фундаментальную свидетельницу в пользу подсудимых, самую почтенную, самую добросовестную, самую беспристрастную, чтобы в заключение сказать: вот какую важную свидетельницу вызвала защита, вот кому, а не сомнительным свидетелям, вызванным обвинением, вас защита просит верить. Проверяем список свидетелей и видим, что и г-жа Матюнина, как и все почти свидетели, благоприятствующие подсудимым, вызваны все тем же обвинением. Независимо от этой маленькой ошибки, мелькнувшей у первого защитника г-жи Занфтлебен, по поводу свидетельницы Екатерины Степановой тоже обнаружился такой, вряд ли вполне осторожный, но зато смелый и простой прием: пока нужно было для известных целей показание Екатерины Степановой, в известной его части, ему верили, на нем основывались, его хвалили и одобряли; но как только речь дошла до того места, которое никак не укладывалось в желаемые рамки, разбило их, так вам сказали: «Верить ей всего нельзя, мало ли что она может говорить, вот этого не признает сама Ольга Петровна!» Как свидетельница, в известных отношениях, Степанова была очень хороша и можно было говорить, основываясь на ее словах, что наследники клевещут на Ольгу Петровну, что ее отношения к Василию Карловичу Занфтлебену были самые чистые, беспорочные, невинные — все это было согласно с тем фантастическим нравственным образом подсудимой, который перед вами рисовали, на беду выяснился щекотливый вопрос о 100 рублях жалованья в месяц неизвестно по какой должности — факт, удостоверенный также Екатериной Степановой... Тут уже больше ничего делать не осталось, фактов таких Ольга Петровна признавать не хочет, вот и оказалось, что Екатерина Степанова как свидетельница никуда не годна.

Второй защитник г-жи Занфтлебен больше всего метал громом в обвинение, но из его речи приходится отметить два небезынтересных обстоятельства. Говоря о расписке, выданной кн. Суворову, г. защитник решился утверждать, что будто бы расписка князю Суворову была выдана не раньше числа получения денег по векселю Базилевского и притом в Москве, а не в Петербурге. Я предоставляю вам рассудить, не есть ли такая передача факта искажение его со стороны защиты, или это ошибка; может быть, мне изменили слух и память, но я слышал и понял показание свидетеля Суворова именно так, что он получил расписку раньше уплаты денег по векселю Базилевского, и трудно было иначе понять его, так как сами подсудимые не считали нужным объяснять и оправдывать свои действия относительно этой расписки; действия, именно потому и явившиеся странными и подозрительными, что расписка была дана прежде, чем получено удовлетворение.

Далее, не лишено значения то обстоятельство, что многие и притом важные доводы защиты вращаются около того самого покойного кучера Ивана, о котором здесь, на судебном следствии, а отчасти уже в прениях, было говорено много, пожалуй, даже слишком много. Оказывается, что покойный Иван-кучер не только верно служил подсудимым при жизни, но после смерти продолжает отслуживать им верную службу. Оказывается, что не только подсудимые во всех сомнительных и трудных случаях прибегают к этому Ивану-кучеру, но что и защита не чуждается такого способа обращаться к загробному свидетельству этого никем не спрошенного покойника, когда не хватает других более веских аргументов. К сожалению, этим способом защитник Ольги Петровны Занфтлебен воспользовался не совсем удачно и не совсем осторожно. Вам было с ударением заявлено, что, по словам свидетельницы Екатерины Степановой, 11 июня подсудимые за волостным старшиной приглашать его присутствовать при принятии имущества посылали кучера; об этом говорил Гартунг, и таким образом факт посылки за старшиной мог бы быть удостоверен этим умершим теперь свидетелем. Подсудимые не виноваты, восклицает защита, что им приходится ссылаться на мертвого свидетеля, а виновата в этом обвинительная власть, которая имела возможность вызвать этого свидетеля, так как, по словам той же Степановой, кучер Иван умер только великим постом нынешнего 1877 года, а следствие возникло еще летом 1876 г. Обвинительная власть спешит проверить это заявление и что же? Результат, действительность которого, вероятно, вам удостоверит председатель, выходит поразительный: оказывается, что во время предварительного следствия ни один из подсудимых ни разу не сослался на этого свидетеля, и что об имени его и самом существовании его на белом свете впервые упомянуто 11 марта 1877 г. в показании Екатерины Степановой, которая, говоря о нем, называет его уже «покойным» Иваном-кучером и сообщает именно о том смутившем защиту факте, что он умер великим постом 1877 г. Вот почему, даже рискуя подвергнуться громовым укоризнам и негодованию защиты, обвинительная власть не могла вызвать для допроса из могилы Ивана-кучера, который, по заявлению подсудимых, если б не смерть, подтвердил бы их невинность...