Князья тьмы. Пенталогия. (Звездный король - Машина смерти - Дворец любви - Лицо - Дневник мечтателя.) - Джек Вэнс

«Воспитатель нашелся! — проворчал Наварт. — Разве я не дал понять, что не имею никакого отношения к этой авантюре?»

«Имеешь. Я заметил выражения, искажающие и преувеличивающие действительность так, как это может сделать только сумасшедший поэт. Ты не умеешь держать язык за зубами».

«Откровенность — достоинство, а не порок, — храбро возразил Наварт. — Истина, то есть нелицеприятное отображение действительности, всегда прекрасна!»

«Восприятие красоты зависит от точки зрения наблюдателя, — парировал Виоль Фалюш. — Лично я не нахожу никакой красоты в этой оскорбительной статье. Ее нельзя публиковать».

По какой-то невероятной причине Наварт счел нужным выразить недовольство: «К чему твоя известность, если твои друзья не могут использовать ее с выгодой для себя?»

«Эксплуатация известности и унижение друзей — не одно и то же, — ответил мягкий голос. — Представь себе, как мне будет неприятно, если эта статья появится в печати, и я стану предметом всеобщих насмешек! Мне придется обеспечить возмещение ущерба всеми участниками этой провокации, как того требует элементарная справедливость. Так как в результате твоих действий я был оскорблен в лучших чувствах, своими дальнейшими действиями ты обязан восстановить мой эмоциональный баланс. Утверждать, что я слишком чувствителен, недостаточно. Если ты причинил мне боль, ты должен утолить эту боль независимо от того, насколько непропорциональными тебе кажутся необходимые для этого усилия».

«Истина отображает космос, — упорствовал поэт. — Уничтожить истину может только тот, кто разрушает космос. А это воистину непропорционально!»

«Ага! — воскликнул Виоль Фалюш. — Но статья не обязательно отображает истину! Это всего лишь изложение точки зрения, выборочно искажающее отрывки бытия, вырванные из контекста. Будучи человеком, которого содержание этого клеветнического пасквиля касается самым непосредственным образом, я объявляю его неприемлемой, наглой ложью!»

«Я хотел бы кое-что предложить, — вмешался Герсен. — Почему бы не позволить издателям «Космополиса» изложить факты такими, какие они есть — то есть, другими словами, такими, какими они представляются с вашей точки зрения? Не сомневаюсь, что вам есть что сказать людям Ойкумены, у которых ваши успехи вызывают жгучее любопытство, одобряют они их или нет».

«Не думаю, что это было бы полезно, — сказал Виоль Фалюш. — Такую статью восприняли бы как самовосхваление или, что еще хуже, как несостоятельную попытку самооправдания. В сущности, я скромный человек».

«Но в то же время вы — художник?»

«Несомненно. В самом буквальном и благородном смысле этого слова. До меня художники передавали свое видение мира абстрактным, символическим языком. Зрители, слушатели — аудитория — всегда играли пассивную роль. Я пользуюсь более животрепещущей символикой, по существу абстрактной, но непосредственно ощутимой, зримой, слышимой — короче говоря, символикой событий и условий бытия. Нет зрителей, нет слушателей, нет никакой пассивности. Все становятся участниками трагикомедии. Их восприятие максимально обостряется, посредничество становится излишним. Никто, кроме меня, не осмеливался создать произведение искусства такого масштаба и такой интенсивности воздействия». Тут из груди Виоля Фалюша вырвался странный смешок: «За исключением, пожалуй, моего страдающего манией величия современника и соратника, Ленса Ларка, хотя его концепции не столь универсальны и динамичны. Осмелюсь заявить, что я — величайший художник в истории человечества. Предмет моего искусства — сама жизнь; моя изобразительная среда — жизненный опыт; моя палитра — наслаждение, страсть, жгучая тоска, страдание, боль. Я организую все условия и воздействия так, чтобы они усиливали и в совокупности передавали желаемый эффект. Таким экзистенциальным произведением искусства является, как вы понимаете, мое поместье, общеизвестное под наименованием «Дворца Любви»».

Герсен многозначительно кивнул: «Именно об этом не терпится узнать людям Ойкумены! Вместо того, чтобы публиковать вульгарный набор сплетен, — Герсен похлопал по макету журнала тыльной стороной руки, — редакция «Космополиса» хотела бы, чтобы вы подробно разъяснили свой тезис. Мы хотели бы получить фотографии, схемы, образцы ароматов, звукозаписи, портреты — но прежде всего и важнее всего было бы познакомиться с вашими мнениями, так как никто не разбирается в творческом процессе лучше создателя произведения искусства».

«Возможно, возможно».

«Прекрасно! С этой целью неплохо было бы обсудить материал лицом к лицу. Назовите время и место встречи, и я сделаю все возможное, чтобы не упустить такую возможность».

«Мы можем встретиться во Дворце Любви. Где еще? Ежегодно я принимаю группу гостей. Вы будете в ее составе, и старый сумасшедший Наварт тоже».

«Только не я! — возмутился Наварт. — Никогда я не покидал и не покину Землю! Не хочу потерять последнее, что у меня осталось — ясность внутреннего видения».

Герсен тоже сомневался в возможности такого решения вопроса: «Для меня было бы не слишком удобно принять ваше приглашение, несмотря на всю его заманчивость. Я предпочел бы встретиться с вами сегодня же вечером здесь, на Земле».

«Невозможно. На Земле у меня много врагов, на Земле я — призрак, тень среди теней. Никто не может указать на меня пальцем и сказать: «Вот он стоит, Виоль Фалюш!» Никто, даже старина Наварт, которому я обязан многими глубокими прозрениями. Кстати, ты устроил превосходную вечеринку, Наварт! Великолепную, достойную поистине безумного поэта! Тем не менее, меня разочаровала девушка, переданная на твое попечение, и я разочаровался в тебе. Ты не проявил ни такта, ни воображения, ни способности к творческой координации событий, не оправдал мои ожидания. Сравни то, во что превратилась эта девушка, с тем, чем она могла бы стать! Я ожидал увидеть новую Джераль Тинзи: веселую и серьезную, сладкую, как мед, едкую, как лимонный сок, мечтающую о звездах, пылкую и в то же время невинную. И что я вижу? Разбитную девку, уличную потаскуху с унылой замызганной рожей, лишенную всякого чувства ответственности, всякого вкуса, всякой интуиции и проницательности! Представь себе! Она предпочла мне — мне! — какого-то Иэна Келли, наглого проходимца, которому нет места среди живых. Я нахожу возникшую ситуацию непостижимой и недопустимой. Девушке явно недостает хорошего воспитания. Наварт! Надеюсь, ты сообщил ей обо мне и о том, что от нее ожидается?»

«Она о тебе знает, — угрюмо констатировал поэт. — Я упоминал о тебе в ее присутствии».

«Что ж, этого оказалось недостаточно. Я не удовлетворен, и мне придется отдать ее в руки других воспитателей — возможно, не столь талантливых, но более дисциплинированных, чтобы недостатки ее характера могли быть устранены. Думаю, что она присоединится к нам во Дворце Любви... Да, Наварт? Ты что-то сказал?»