Цицианов - Владимир Лапин

Особое недоумение у Цицианова вызвала фраза Чарторыйского о том, что «мы воюем с Баба-ханом, не зная, какое он имеет неудовольствие против русских», и намеки на то, что следует объяснить персидскому правителю отсутствие у него причин вторгаться в российские пределы. С плохо скрываемой усмешкой Цицианов писал: «…И начинающий понимать персиянин знает неудовольствие Баба-хана против нас, а именно: за то, что мы лишаем Персию того, чем она владела целое столетие; Грузинский царь не мог царствовать без фирмана Персидского; Эривань, Карабаг, Щеки и прочие ханства, хотя по отдаленности и не такое повиновение имели, но всегда в зависимости были. Из сего следует, что кто у другого что отнимает, тот не может ожидать от него равнодушия; но всего сего еще мало для Баба-хана к угрожению падением его власти: имев левый берег Аракса и Куры в нашей зависимости, не должен ли он ожидать, что правого берега адербейджанцы выйти захотят из-под его тиранической власти? Жертвой сих подозрений прошлой зимы был Карабагский Аббас-Кули-хан, замененный наперсником Баба-хана Пир-Кули-ханом». Правда, свои скрытые возражения генерал смягчил ритуальным уверением в непоколебимом намерении точнейшим образом выполнить все высочайшие предначертания. Показав столичным фантазерам всю нереальность их предположений, Цицианов предложил завершить войну не попыткой каким-то способом «уговорить» Баба-хана сохранить «статус-кво», а решительным ударом. По его мнению, следовало осенью 1805 года занять Баку и присоединить Эриванское и Ширванское ханства. После этого следовало «послать к Баба-хану с объявлением, что Россия дает ему мир, поставя рубежом ее завоеваний Араке и Куру», В дополнении к посланию Цицианов напомнил, что двухлетние боевые операции по существу носили характер оборонительных, поскольку присоединение территорий диктовалось не желанием захвата какого-то жизненного пространства, а созданием безопасности Грузии. Он еще раз заявил о порочности такой манеры ведения боевых действий, при которой население оставалось без защиты. «Таковое равнодушие нашего правления к их разорению, как и поверхность персиян, гораздо еще вреднее, потому что они не замедлят отвратить новоприобретенный народ от их ханов и от русских»[792]. К тому же тотальное разорение подвластных России территорий создавало проблему снабжения войск провиантом и фуражом. А без этого командование не могло вырабатывать стратегические и оперативные решения.

Последним, вероятно, самым сильным и одновременно самым рискованным фрагментом в послании Чарторыйскому являлось упоминание Цицианова о личной к нему неприязни шаха и, как следствие, бесперспективности его роли переговорщика. «Баба-хан, озлобленный мной и считая, что я все сии завоевания и приобретения делаю своевольно, не охотно захочет войти со мной в переговоры, — писал генерал, — и для того отозванием меня отсель можно бы, я думаю, скорей наклонить его к переговорам, и мой преемник, будучи снабжен от Двора полным наставлением относительно переписки, мог бы тотчас по приезде его сюда начать ее с ним приветствием и объявлением о приезде его на мое место».

Что думал на самом деле этот умный и прозорливый человек? Этого мы никогда не узнаем. Остается только гадать и выбирать, какой ответ в большей степени соответствует нашим представлениям о характере генерала.

Может быть, Цицианов после двух лет управления краем оценил всю сложность стоящих перед ним задач и пожелал уйти непобежденным? На его глазах ценой огромных усилий и потерь удалось добиться лишь символической покорности Джарской области — крошечного уголка по меркам края. Генерал с большим военным опытом понял, какая военно-политическая бездна, способная поглотить тысячи и тысячи жизней, разверзлась перед ним. Возможно, Цицианов избрал такое предложение как своеобразную форму ультиматума: если в Петербурге настаивают на немедленных мирных переговорах — пусть присылают другого человека, который не имеет личной вражды с Баба-ханом. Хотя он и понимал, что даже обиженный его строптивостью Александр I вряд ли решится «поменять коней на переправе». А может быть, Цицианов был жестоко обижен открытым признанием того фронта, на котором он сражался и рисковал жизнью, фронтом второстепенным? Он прекрасно понимал, что его не отправят на покой, а дадут важную должность в армии на европейском театре военных действий. Два его преемника на посту командующего Кавказским корпусом — А.П. Тормасов и Ф.О. Паулуччи — в 1810 и 1812 годах были отозваны Александром. Первый возглавил Дунайскую армию, передав ее впоследствии генералу Чичагову; второй был начальником штаба сначала 3-й, а затем 1-й Западной армии. В октябре 1812 года Паулуччи стал рижским военным губернатором и начальником отдельного корпуса.

13 августа 1805 года Цицианов высказал свое мнение Чарторыйскому о том, что, по его мнению, «…глупая война, которую ведет Баба-хан сердарь с нами, менее делает вреда России в здешнем крае, нежели способствует мне к выполнению высочайше вверенного мне плана, ибо… после всякой его кампании, обнаруживающей его бессилие, какой-либо хан тотчас начинает искать покровительства и подданства российского, а именно после прошлогодней Карабагское и Щекинское ханства служат доказательством истины сего заключения. А ныне после краткой сей кампании, оказавшей еще больше ничтожество Баба-хановых сил, и Ширванский хан Мустафа прислал ко мне с извинениями и с просьбой о принятии в покровительство и подданство, несмотря что в бытность мою в Шушинской крепости я послу его присланное им письмо, не распечатав, кинул в глаза и не принял. Сей коварный хан, обменявшись посланиями со мной нынешней весной и казавшись наклонным к вступлению в подданство, кой час появился Баба-хан в Карабаге, то по требованию сего последнего — от страха ли или от приверженности, 500 человек вспомогательного войска, которых, по окончании кампании, персидские войска, ограбя до рубашки, отпустили. Сие последнее поведение с вспомогательными войсками разнеслось по здешнему краю, и я надеюсь не умножать привязанности к Баба-хану Сколько ни коварен Мустафа-хан, но буде даст мне тех аманатов, которых я требую, тогда, надеюсь, будет нам покорен»[793].

Не имея возможности помочь делом (то есть прислать подкрепления), Петербург решил поддержать Цицианова словом. 5 сентября 1805 года Чарторыйский сообщил генералу о ходе переговоров с Наполеоном: назревала война, и русские войска двинулись в Европу. «Когда необычайные движения в наших войсках и выступление части оных за границу могут, конечно, подать повод к различным по сему предмету толкованиям, вы руководствовались содержащимися в сем письме сведениями, дабы дать общему мнению надлежащее направление»[794]. Дело в том, что географические познания местного населения и лиц, владычествующих над ним, были весьма скромными и, что самое главное, опирались на тамошние масштабы. Когда шах имел проблемы на восточной границе своих владений (с афганцами или туркменскими племенами), то его западные соседи — турки, дагестанцы, грузины — сразу приободрялись и склонялись к военной активности, поскольку практически все силы Персии оказывались брошенными на важнейший театр боевых действий. Информация о войне с Наполеоном (в том числе и в самых фантастических формах), о марше русских армий в Австрию также могла породить в головах, не отягощенных представлениями о реальном военном потенциале России, мысль о том, что пришло самое удобное время для возвращения ее границ к Тереку и Кубани.