Цицианов - Владимир Лапин

Войну с персами Цицианову пришлось вести минимальными средствами. Кроме того, он регулярно получал из Петербурга сигналы о желательности заключения мира. Война на два фронта являлась чрезмерной нагрузкой на государство. Поскольку Россия вела войну с наполеоновской Францией и к тому же сгущались тучи в русско-турецких отношениях, прекращение военных действий на русско-персидской границе было бы весьма кстати. Как уже говорилось, после 1791 года в европейских столицах стали пристальнее смотреть на активность России в регионах, по понятиям того времени относившихся к Азии. Получалось, что «под шумок» пушечной пальбы в Австрии Александр I прибирал к рукам земли, судьба которых не оставляла равнодушными англичан — его союзников в борьбе с французами. В этом отношении активность Баба-хана была даже на руку российской стороне, не возражавшей после присоединения Гянджи и Карабаха какое-то время «поиграть вторым номером». 17 июня 1805 года Цицианов отправил отношение Чарторыйскому, объясняя невозможность прекращения войны с персами в соответствии с пожеланиями Александра I. «При сем случае я долгом считаю присовокупить, — писал князь, — что по высочайше вверенному мне к выполнению плану Кура и Араке должны положить границу нашу с Персией, но, по мнению моему, как я заключаю, Баба-хан сердарь никогда на то не согласится, ибо, имея в нашей зависимости ханов по сю сторону Аракса, через короткое наше здесь правление и тираническое в Персии натурально привлечен будет к нам весь Адербейджан, коего границы простираются до самого Тавриза и включительно; не поддерживать же прежних наших предприятий, не потеряв большого влияния на ханов здешнего края, невозможно»[788].

Во всеподданнейшем рапорте от 17 июня 1805 года Цицианов писал: «Сколько ни желал я во исполнение священной воли Вашего императорского величества устраниться сего лета от воинских действий, но прошлого года, начав войну поневоле для недопущения персидских войск в Грузию, не в моей то власти уже было, ибо, как Вашему императорскому величеству известно, что, начав войну, прекратить оную есть только два способа, то есть миром или доведением неприятеля до невозможности продолжать оную; — первое не может иметь места, потому что мнимый шах не захочет, чтоб его именовали при трактате Баба-ханом сердарем, а последнее не может быть по недостатку сил, следовательно, оставалось мне по верным слухам о движениях Баба-хана распорядиться моими. И сих-то ради причин я стянул войска, могущие оставить ими занимаемые места, в 2 пунктах, то есть к Памбакам и в Елисаветополь, и, благодаря Бога, не ошибся я в выборе тех мест…» «…Долгом ставлю присоединить, — добавлял Цицианов в рапорте, — что отказать мне Карабагскому хану принятие во Всероссийское подданство для избежания развлечения войск в разные пункты не можно было, как потому, что Россия могла бы тем потерять влияние, явно признавая свое бессилие, когда все оные ханы полагают все упование на нашу силу, так и потому, что я тогда бы открыл ворота персиянам через Карабаг к Дагестану и Елисаветполю, что весьма опаснее было»[789].

Действия Цицианова были оценены высоко. Тем не менее 8 сентября 1805 года князь А.А. Чарторыйский подтвердил, что Александр I по-прежнему твердо придерживается той точки зрения, что «…пользы империи требуют не подвергать храбрости малочисленного войска, в команде вашей состоящего, трудным предприятиям, которые при успехе оных, по настоящему положению дел европейских, не могут входить в общий состав ныне предстоящих видов государственных». При этом царь санкционировал только «те оборонительные действия, которые вынуждаются необходимостью обстоятельств и сопряжены со всегдашними беспокойствиями военного кордона». Чарторыйский выражал мнение главы государства по поводу возможности сохранения позиций России на Кавказе теми силами, которые там имелись, поскольку персидские войска доказали свою неспособность брать укрепления, занятые даже незначительными по численности русскими гарнизонами. Правда, противник, пользуясь подавляющим преимуществом в коннице, мог практически безнаказанно разорять территорию, находящуюся под властью России. Лучшим вариантом дальнейших действий глава внешнеполитического ведомства считал склонение персидской стороны к мирным переговорам, которые можно было затягивать и тем самым выигрывать время для того, чтобы дождаться удобного момента для продолжения активной политики в Закавказье. Заканчивалось послание так: «…Сохранение завоеваний, вами приобретенных, устроение дорог, привлечение ханов персидских к российскому начальству и обеспечение пределов Грузии могут быть достаточными занятиями на сей раз для неутомимой вашей деятельности, которая требует равномерно краткого отдохновения после всех трудов, понесенных вами на пользу службы Его величества»[790].

В ответном послании Цицианов повторял, что он вовсе не искал войны с Персией, а был вынужден ответить на вызовы агрессивных соседей. Заявляя о неукоснительном выполнении царской воли прекратить боевые действия, он тем не менее сделал ряд замечаний и поставил несколько вопросов, которые демонстрировали если не его несогласие с позицией Петербурга, то по крайней мере сомнения в возможности добиться того, чего там хотели. Как опытный военный, князь назвал «наизатруднительнейшим» предлагаемый ему вариант «оборонительной» войны при протяженных границах и малочисленности войск. Употребить слово «невозможный» ему, по всей видимости, не позволили только дисциплина и чувство верноподданного.

Цицианов дерзнул поставить перед императором и его ближайшим окружением три крайне неудобных вопроса: «1-е, когда Баба-хан или сын его придут в Карабаг с войском для лишения обывателей пропитания на зиму преданием огню богатых жатв их полей, идти ли мне с войсками по трактату выгонять их из оного ханства или ограничиться оставлением гарнизона в Шуше без подавания ему помощи; хана же провести разными предлогами, советуя ему о терпении, хотя бы он опираться стал на 5-ю статью Высочайше утвержденного трактата? 2-е, буде Баба-хан или сын его, не удовольствуясь вышесказанным, потянутся через Дагестан к Дербенту… воспрещать ли им тот переход, ибо сие последнее не может входить в оборонительную войну? 3-е, буде тот или другой обратится к стороне Эривана, отколь четырьмя дорогами может войти в Грузию, не имеющую ни одной крепости, могущей удержать или остановить успехи впадшего неприятеля, то двинуться ли мне с войском к Эривану или четыре входа защищать, — хотя сие последнее почти невозможным почитать можно?»[791] Все эти вопросы фактически являлись протестом против требований, совершенно расходившихся со здравым смыслом и представлениями о международных правовых нормах. Как мог, например, в дальнейшем Цицианов говорить о нерушимости обещаний императора, о строгом соблюдении условий договоров, если Россия отказывала в помощи своему союзнику и равнодушно взирала на то, как противник разоряет дома его подданных, обрекая их на голодную смерть? Подобное поведение ставило жирный крест на последующих попытках расширить пределы империи в Закавказье. Владетели увидели бы свое будущее в случае принятия присяги на российское подданство: при конфликте с Персией царские войска будут запираться в крепостях, царские флаги будут развеваться на башнях как символ принадлежности края России — и в то же время конные толпы будут беспрепятственно опустошать села, убивать и угонять в плен столько людей, сколько им вздумается.