Под прицелом войны - Леонид Емельянов

Я затронул здесь только детские проделки. Но боеприпасами в наше время интересовались все, кому не лень. Толом и гранатами взрослые повсеместно глушили рыбу, нередко и сами жестоко калечась при этом. Все-таки не профессионалы во взрывном деле. Длину бикфордова шнура рассчитывали «на глазок». Случалось, что взрывчатка взрывалась в руках браконьера.

Многие обзавелись брошенным огнестрельным оружием, которое нередко использовалось и в преступных целях. Я знаю такие случаи, но это тема отдельного разговора.

Должен здесь признаться, что, следуя увлечениям той поры, мне рано довелось познакомиться со стрелковым оружием. В частности, с очень модным тогда пистолетом «ТТ». И научиться из него неплохо стрелять. В бумажные мишени. А в девятом классе, возвращаясь после экзамена по изрядно надоевшей нам экономической географии, мы поставили учебник на шоссе и палили в него по очереди (бедная Дора Владимировна, знала бы она, что делают ее питомцы). Пистолет принадлежал одному из школьных товарищей. Куда он его потом дел, не знаю. Но патроны закончились еще при мне.

Работая после школы «избачем» (заведующим избой-читальней), я и сам мог получить пулю из такого оружия. Применить его пытался местный глухонемой, которому в разговоре жестами померещилось, что мой друг его обидел. Но заряжая пистолет, он спьяну уронил на пол единственный свой патрон. И пока шарил руками под лавкой, мы рванули за дверь. Ответить на такой веский «аргумент» было нечем.

Ах, война! Что ты сделала, подлая?Стали тихими наши дворы.Наши мальчики головы подняли,повзрослели они до поры.

Так поется в известной песне. Она не о нашем поколении, а о юношах, уходивших девятнадцатилетними на фронт. Но последняя строчка справедлива и для нас. Мы тоже рано взрослели, ускоренно вылезая в те тяжелые годы из детских штанишек. Многие же так и остались в них навеки еще в военную пору. Пуля-дура ведь не выбирала, кто перед ней.

Еще горше было видеть увечья и гибель детей и подростков уже в мирное время от оставленного на полях сражений оружия, голода и болезней. Эти потери велики и чувствительны даже теперь. Сколько же будущих рабочих, учителей, ученых в результате недосчиталась наша страна! Может, и им, безвинно страдавшим и умиравшим, пора ставить памятник?

Трудный путь за Урал

Родился 10 февраля 1937 года в станице Константиновской Ростовской области. Исследователь в области физиологии и биохимии растений. Доктор биологических наук.

День 22 июня 1941 года начинался ярким солнцем и теплом. Заканчивая утреннюю уборку, мать присела на кадку с фикусом и машинально включила радио. И сразу же услышала слова Молотова о вероломном нападении Германии на нашу страну. Страшная весть словно парализовала всех. Какое-то время в комнате было тихо. Потом отец встал, медленно оделся и сказал: «Нужно идти туда, где что-то решается». И отправился в сельскохозяйственную школу, где после окончания Киевского ветеринарно-зоотехнического института работал преподавателем.

Прошла неделя. Многих в станице уже забрали в армию, а отцу повестку все не несли. И тогда он сам пошел в военкомат и записался добровольцем. Маме сообщил об этом директор школы Николай Васильевич Коробко и попросил быстренько собрать необходимые вещи. Вместе они помчались к пристани, где уже стоял для погрузки пароход. На прощанье папа сказал маме: «Ну что ты плачешь? Через пару месяцев мы вернемся».

Прозвучал сигнал к отплытию. Пароход зашлепал колесами и стал медленно уходить вниз по Дону. Мобилизованные стояли на правом борту, смотрели на заплаканных, убитых горем провожающих, пытались улыбаться, но улыбки получались вымученными, хмурыми. Многие из них видели эти места в последний раз.

В числе таковых оказался и мой отец. Какое-то время мы получали от него письма. Потом (в конце мая или в июне 1942-го года) пришел конверт, подписанный не его почерком. Таких писем боялись тогда все, ибо чаще всего они свидетельствовали о несчастье. Врученное нам письмо не стало исключением. В нем сообщалось, что Заболотный Иван Аверьянович «пропал без вести».

К лету сорок первого начались бомбардировки Константиновской и ее окрестностей – аэродрома, элеватора, госпиталей, Кокчетовского шлюза и других объектов. Одной из бомб снесло угол брынзозавода в станице Новозолотовской, где трудилась моя мама. Отрезало, как ножом, от крыши до завалинки. Брынзозавод вынужден был переехать в новое место – на хутор Чебачий, куда нас с братом мама вскоре и забрала, чтобы не ездить каждый вечер к своим детям на лошади за многие километры.

А природа расцветала, несмотря на войну. В садах поспели вишни, начали зреть абрикосы, груши, яблоки. В одну из ночей в конце июля в дом постучали незнакомцы. Открыв дверь, мать увидела четверых человек в белом.

– Не пугайтесь, женщина, мы свои, красноармейцы. Впустите нас в дом.

Они вошли в комнату и попросили что-нибудь металлическое. Мать нашла нож, дала им. Трое окружили четвертого и через некоторое время положили на стол измятый и мокрый комок бумаги. Это были красноармейская книжка и комсомольский билет того, четвертого, которые он зажал в зубах, когда плыл через Дон. Зажал намертво. У других документов не было.

Позвали председателя местного колхоза Андрея Золотарева. Красноармейцы рассказали, что в Константиновской скопилось большое количество воинских частей, госпиталей. Гитлеровцы жестоко бомбили это скопление. Военным дали указание переправляться через Дон именно в этом месте. Но понтонный мост унесло по течению, других переправочных средств было мало. Многие пересекали Дон вплавь. Эта четверка тоже решила плыть в одежде, но в реке пришлось раздеться – ткани, намокнув, стали тянуть ко дну. Так они и лишились своих удостоверений.

– К Константиновской, – сказали военнослужащие, – уже подошли фашистские танки. Не сегодня, так завтра немцы будут здесь. Надо уходить отсюда.

Мать упросила председателя дать ей пару своих разъездных лошадей и легкий возок («дрожки»), чтобы съездить домой, в станицу за необходимыми в дороге вещами. Но не успела она подъехать к Дону, как из подсолнухов вышли трое военных и приказали остановиться. Объяснили, что по этому берегу уже проходит линия обороны и дальше ехать нельзя. Лошадей они реквизировали, мама вернулась на хутор с кнутом в руках.

В тот же вечер было получено распоряжение об отходе людей с имуществом и скотом от линии фронта. Местом назначения был определен конезавод в районе города Сальска, расположенный примерно в пятидесяти километрах от хутора Чебачьего.

Началось спешное формирование обоза с гуртами общественного и частного скота. Каждой семье выделили повозку с обручами, на которые натягивали матерчатый тент, и пару быков в упряжку. Пятнадцать подвод нагрузили пшеницей. В свою возилку (так люди называли подводы) мы положили два бочонка соленой брынзы, 40-литровую флягу воды и совсем немного одежды (ее просто не было) и тронулись в путь.

Повозки с людьми двигались дорогами, а скот степью. Первые дни шли довольно быстро, без задержек, делая в день по 15–20 километров. У Большой Мартыновки повернули на Буденновскую. Здесь, у так называемого «Громового колодца», сделали остановку. Поили скот, готовили еду. Но поскольку Буденновск уже неоднократно немцы бомбили, военные посоветовали здесь не задерживаться и уходить поскорее дальше.

В районе Пролетарской на пути обнаружилась глубокая просторная балка. В ней удобно расположился скот и весь наш обоз. Уже в сумерках подошла какая-то воинская часть. Слышно было, как рычали машины. Потом все стихло. И вдруг с той стороны через наши головы полетели снаряды. Обнаружив наше соседство, военные посочувствовали и дали уже знакомый нам совет: двигаться побыстрее дальше.

– Немец обязательно откроет ответный огонь, – заверили они. – И нам не поздоровится.

Пришлось спешно собираться. Отойдя несколько километров, услышали за собой взрывы. Военные оказались правы – гитлеровцы отвечали огнем.

У станции Пролетарской пришлось перегонять всю огромную массу скота через железную дорогу. Для этого специально связались с железнодорожным начальством. По их просьбе прибыл взвод красноармейцев, которые образовали коридор, чтобы скот шел строго по переезду. За станцией подошли к немецкой концессии. Аккуратные домики с крылечками, кольцом обступавшие обширный хозяйственный двор, были пустыми. Решили здесь заночевать. Животных загнали во двор, а сами стали устраиваться в домах. Но отдыха не получилось. Только расположились, как прибыли трое военных. Из разговора со старшим стало ясно, что наши войска готовятся оставить станицу Пролетарскую. Снова пришлось сниматься и ночью идти дальше. Напряжение не покидало людей. Все время где-то бомбили, нужно было спешить.