Королева воинов - Алан Голд

— Как смеешь ты отдавать приказы императорской страже? Ты, грек, переходишь все границы. Клавдий, этот человек виновен, он позволяет себе приказывать! Он…

— Мессалина, ты замолчишь? — спросил Клавдий, и его голос был уже менее пронзительным. — Стража, выполняйте приказ! Взять всех! Включая императрицу Мессалину.

Клавдий отвернулся и вышел. Он слышал вопль внизу и, похоже, это был голос Мессалины. Но он сам был на грани потери сознания и хотел лишь быстрее покинуть этот дом.

— …Это продолжается уже три месяца. Он должен поправиться, или империя рухнет, — сказал Паллант.

— Я говорил с ним только сегодня утром. Он знает, что нужно подписать бумаги, но каждый раз, когда пытается сесть за стол, говорит, что видит лицо Мессалины, искаженное предсмертной судорогой, ее распахнутые глаза, перед тем как в сердце ей вонзился меч. Он продолжает звать Полибия. Его убивает чувство вины. Вопрос в том, Паллант, что мы будем делать? — Нарцисс говорил голосом, исполненным не то печалью, не то беспокойством о собственной участи.

Старый советник глянул на него и мягко произнес:

— Я решил представить ему одну женщину, чтобы скрасить жизнь и вернуть улыбку на его лицо.

Нарцисс подозрительно взглянул на Палланта:

— И кто же она?

— Агриппина.

— Агриппина?

— Сестра Калигулы.

Нарцисс резко повернулся, словно ужаленный, и уставился на старого грека:

— Что?!

Паллант кивнул.

Нарцисс задохнулся от нервного смеха:

— Ты сошел с ума! Агриппина приходится Клавдию племянницей, это против закона!

Но в глубине души он знал, что Агриппина, избавившись от своей соперницы, сама собиралась теперь употребить все средства, чтобы возлечь рядом с императором.

И не успел Паллант слова сказать в защиту этого выбора, как Нарцисс продолжил:

— Агриппина? Это самая растленная, самая продажная и злобная шлюха во всем Риме! Как тебе в голову могла прийти идея предложить ее императору? Ты и в самом деле спятил, Паллант.

— Закон не вечен. Император может изменить закон. И разве я более безумен, чем ты, представивший императору Постуму, Випсанию и Клавдию?

Женщин, которым я не доверил бы застилать мою постель, а не то чтобы лежать на ней!

— Они все — знатные римлянки из благородных семей. Пышные, как любит император, и каждая показала свою способность выносить детей. И все они вдовы… И ни одна не приходится императору племянницей. В самом деле, Паллант, я думаю, что ты сошел с ума. Император никогда не допустит в свою постель дочь своего брата. Это же кровосмешение!

— И чему ты так удивлен? — возразил старый грек. — Для семейки Юлиев кровосмешение — в порядке вещей.

48 год н. э. Дом Прасутага в землях иценов

Прасутаг взглянул на ее обнаженное тело и почувствовал, как в нем снова просыпается желание. Он видел ее такой уже бесчисленное множество раз со дня свадьбы и всегда восхищался. Что именно восхищало его? Совершенство ее груди, ставшей полнее, потому что она ждала ребенка? Или ее сильные стройные ноги и шея, прекрасная, как у нежной оленихи? Или ее густые волосы цвета меди, подобные порой огню? А может быть, ее глаза, живые и ясные, словно заря, и зеленые, точно луга, покрытые молодой травой?

Она была сама Красота. Молодая, желающая и даже умеющая угодить мужчине, который вновь проснулся в нем с момента, как они соединились той первой бесподобной ночью, и — неужели этому однажды придет конец?..

По традиции, после свадебного пира невесту и жениха всегда сопровождали в спальню родители и друзья. На ложе их осыпали лепестками цветов, обрызгивали медовой и розовой водой, а затем оставляли одних, дабы они могли завершить свою свадьбу.

Но не так было на бракосочетании Прасутага и Боудики. Никогда на его памяти, да и вообще у народа иценов, не случалось такого. Всю ночь и следующее утро шли люди, которые прослышали о свадьбе. Шли те, кто хотел пожелать счастья, и те, кто хотел отметиться перед новыми королем и королевой, приходили римляне, жившие неподалеку и теперь возмечтавшие стать у них советниками, крестьяне, которые хотели получить землю, и женщины, добивавшиеся развода со своими мужьями… Это была нескончаемая вереница просящих и поздравляющих.

Все это не закончилось и к следующей ночи. Не имевший ни минуты покоя и сна, измотанный Прасутаг внезапно вспомнил, что теперь он — король и может делать что угодно. Он приказал закрыть двери, освободить дом от гостей и отослать родственников, чтобы он мог остаться наконец наедине со своей женой. Когда дом опустел, Боудика заметила, что приемный сын Прасутага все еще сидит в гостевой комнате.

— Кассий, — мягко произнесла она, — твой отец приказал, чтобы все ушли. Почему бы тебе не провести вечер и утро с друзьями и затем вернуться пообедать к нам?

— Это мой дом! — неожиданно огрызнулся Кассий. У него был тонкий резкий голос — бедняга, несмотря на большой рост, совсем не выглядел взрослым, но казался нескладным и неуклюжим.

— Да, это твой дом, но это и дом твоего отца, а он приказал всем уйти.

— Тогда должна уйти и ты, — сказал он, уставившись в землю.

— Я — его жена, — мягко напомнила Боудика.

— А я — его сын. Мне пятнадцать лет. Никто не выгонит меня из моего дома.

Она могла бы позвать Прасутага и предоставить ему разобраться с сыном, но, похоже, ей предстояло проявить характер самой.

— Кассий, — начала она, — когда ты говоришь со мной, то говори так же, как со своим отцом. Я — его жена и так же распоряжаюсь в доме, как и он. Он велел, чтобы все ушли. Я говорю тебе то же самое…

Кассий в ярости уставился на нее, потом угрюмо прошел мимо и хлопнул дверью. Боудика глубоко вздохнула, пытаясь побороть подступившее раздражение. Как ей теперь совладать с этим мальчишкой? Ее собственные братья были ей скорее друзьями, а сестер она просто очень любила. В своем доме Боудика редко сталкивалась с завистью, но теперь поняла, что Кассий проявил характер завистливого мальчишки, обделенного отцовским вниманием. Ей следовало бы обращаться с ним более бережно.

Она повернулась и внезапно увидела, что муж глядит на нее через приоткрытую дверь соседнего покоя: не иначе — все слышал! Без единого слова он вошел и обнял ее.

Но его мысли не были заняты Кассием, он слишком устал, а Боудика казалась свежей, как поле в час рассвета, и счастливой, как жаворонок, и это несмотря на размолвку с пасынком. Прасутаг вспомнил, как она приветствовала каждого гостя, представляя его своему мужу, предлагая освежиться кубком вина, отводя под руку, когда беседа с королем заканчивалась. Она оказывалась везде и всюду, где была нужна.

Теперь, когда дом, наконец, опустел, они остались вдвоем, посмотрели друг на друга и, несмотря на неприятность с Кассием, рассмеялись.

— Король! — подколола она.

Королева! — не остался он в долгу.

Они бросились друг к другу в объятия… Боудика уложила мужа в постель и пошла за кубком вина с медом и пряностями, чтобы завершить свадьбу. Но когда вернулась, то увидела, что он крепко спит.

…Он проснулся в середине следующего дня, освеженный глубоким сном. Боудику нашел в саду, где она учила рабов, как нужно выращивать морковь и салат. Он слушал, как она разговаривала с ними, объясняя, что растения нужно сеять, не разбрасывая семена как попало, но аккуратно, по семечку высыпая в борозды, чтобы облегчить потом прополку и сбор. Она легко находила общий язык с простыми людьми, и в то же время ни у кого не могло возникнуть сомнений, что ее воля должна быть исполнена.

Прасутаг позвал жену в дом, и они предавались любви, пока закатное солнце, заглянув в комнату, не осветило брачное ложе.

И теперь, после годовщины брака, он сознавал, что до безумия ее любит. Разница в летах не значила ничего. Насколько был страстен он, настолько она охотно отдавалась и проявляла удивительную фантазию. Когда он совершенно уставал, она давала ему краткий отдых, а затем всеми способами вновь пробуждала в нем силы и желание. Даже беременность не могла остановить ее.

Их жизнь была наполнена энергией, волнением, казалась полной во всем. Но было и облачко, бросавшее тень. Это было то, заветное, с чем Боудика ничего не могла поделать. Римляне все больше укрепляли свои связи с Прасутагом и народом иценов. И Прасутаг, казалось, был доволен отношениями с наместником Британии и местными чиновниками, несмотря на то, что должен был платить им подати.

Огромная двухэтажная вилла с мозаикой на полу и красивой деревянной мебелью в каждой комнате была спешно построена как дар от императора и римского народа своему подданному. Боудика была рада жить в таком прекрасном дворце, как и в родительском доме, но в то же время, принимая все это, она снова чувствовала себя униженной. Она считала, что все это похоже на плату за предательство. Она наслаждалась простором, чистотой, высокими потолками, прохладой летом, а зимой — теплом, поднимавшимся от подогреваемого подземными огнями пола, но тем не менее не могла заглушить в себе чувство вины за эти дареные удобства.