Владимир Красно Солнышко. Огнем и мечом - Наталья Павлищева

— Ну-ка, ну-ка, дай на тебя поглядеть… — Довольно хмыкнул: — Хороша! В девках была хороша, а сейчас и подавно расцвела…

Рогнеда не выдержала, из ее глаз невольно брызнули слезы. Княгиня уткнулась в плечо давнего друга семьи и разрыдалась почти в голос. Туры гладил ее светлые волосы и растерянно бормотал:

— Ну… ну… чего ты?

Немного поплакав, Рогнеда все же взяла себя в руки и, громко хлюпнув носом, наконец пригласила дорогого гостя в трапезную. Дрегович хорошо помнил гордую стать бывшей княжны и то, что из нее слез не вытянешь. Видно, крепко обидела жизнь, если уж высокомерная Рогнеда ревмя ревет.

Князь оглядел трапезную, похвалил:

— Хорошо построили, добротно… Еще на крыльце заметил, что ловко все сделано. И запах живой, ни сырости, ни угару. Тебе здесь хорошо с дитем будет…

Рогнеда смогла сдержать вновь подступившие к глазам слезы. Ни к чему реветь, слезами горю не поможешь.

Туры пробыл в Изяславле целую седмицу, но дольше не мог. Они много вспоминали, о многом поговорили, только об одном молчали — почему князь Владимир вдруг отправил свою жену с сыном в далекий Изяславль. Уже в последний вечер Туры все же не выдержал, спросил напрямую. Пришлось Рогнеде честно рассказать и про нож в ложнице, и про то, как князь в ответ казнить задумал, и про меч в руках маленького Изяслава, и про высылку в полоцкие земли. Дрегович сокрушенно качал головой — вот оно как дело… Что тут скажешь? У каждого своя правда. И Рогнеда за родных мстила, и князь больше не мог ее у себя держать. А что не казнил, все же молодец, негоже мать своих сыновей жизни лишать. Но не смог не поинтересоваться:

— А чего ты вдруг теперь мстить решила? Троих сыновей родила, а потом о крови родных вспомнила?

Рогнеда смотрела в темное окно и молчала. Туры не торопил, уже понимая, что ей есть о чем молчать. Наконец, княгиня сдавленным голосом поведала:

— Четверо… сыновей четверо было, Мстислав маленьким совсем помер. И одна дочь… А не вынесла более… — Она вдруг вскинула голову. На Туры снова смотрела гордая полоцкая княжна, красивая в своей надменности. — Потому как женщин на ложе брать без разбора стал!

Князь чуть смущенно крякнул.

— Но… не он один так. Все…

Рогнеда поднялась, прошлась по трапезной, остановилась. Глаза ее чуть сузились, губы зло сжались.

— Ладно бы просто так, а то ведь женился! На грекине, что после Ярополка осталась, на боярской дочке… Сколько же еще таких жен будет?!

Мысленно Туры произнес: «Ой-ой!», но вслух сказал другое:

— Сядь. Успокойся. И то не велика беда, если тебя больше других любит. У твоего отца сколько жен было? Трое. И у меня тоже. И у князя Игоря тоже не одна княгиня Ольга. Та уж на что сильна, а других жен терпела!

К его удивлению Рогнеда почти бессильно опустилась на лавку с поникшей головой, видно, и сама о том думала, выступила против мужа из ревности, а потом и пожалела, да сделанного не вернуть. Дрегович решился посоветовать:

— Помирись с князем, негоже жене вдали от мужа жить. Слышал я, что Владимир больно горяч, до беспамятства, но отходчив. Простит, если любит. Примирись.

— Да как?! В Изяславль подальше от себя отправил. Только Изяслава с собой и отпустил, младшие сыновья с ним, Ярослав и Всеволод. Даже сыновей не отдал! — Губы женщины снова дрогнули, больше всего сейчас она тосковала даже не по князю, променявшему ее на других жен, а по своим мальчикам, еще таким маленьким…

Туры снова встал в тупик. Окажись он на месте Владимира, тоже не отдал бы своих сыновей опальной жене, но ведь и Рогнеду жалко. Вот и разберись, кто из них прав, а кто правее…

Все, чем мог помочь своей родственнице Туры — пообещать замолвить слово перед князем при случае. Да только Владимир в Киеве не сидел, вдруг начал воевать. Дрегович положил руку на плечо опальной княгини:

— Пока смирись, время все рассудит. А князь с женами не живет, в походах уж больше года.

Рогнеде очень хотелось спросить, где в походах, как там Владимир, но сказала другое, снова горяча сама себя:

— Да как смириться-то?! Никогда не прощу ни убийства родных, ни того, что с сыновьями разлучил!

Туры досадно крякнул:

— Экая ты неуступчивая!

На том разговор и закончился. Рогнеда осталась после приезда дреговича раздосадованной, Владимир и не собирался ни возвращать ее обратно, ни присылать сюда гонцов с покаянием, ни даже страдать. Он воевал! Держал себя так, словно обиженной Рогнеды и на свете не было! Так мог себя вести только равнодушный человек, значит, она не нужна больше князю?! Тосковала душа, но не меньше тосковало и тело.

Изяслав не мог понять, почему мать запретила ему вспоминать отца и братьев. Его не интересовали совсем маленькие Ярослав и Всеволод, но как не говорить о князе Владимире, если это его отец? И почему он не Рюрикович, если отец Великий князь киевский, а правят Киевом Рюриковичи, это малыш слышал с самых ранних лет. Рогнеда вдруг стала внушать сынишке, что он Рогволодович, князь Полоцкий и про Киев лучше забыть.

Месть обиженной женщины, да еще и такой, как Рогнеда, страшна! Не имея возможности хоть как-то отплатить Владимиру за свое унижение и его, как ей казалось, равнодушие, она постаралась сделать все, чтобы воспитать старшего сына Изяслава в ненависти к отцу и даже к младшим братьям.

Рогнеда ошибалась: князь не меньше нее переживал разлад с женой. Он мог жениться на всех женщинах, какие встретились на пути, но единственной все равно оставалась она — Рогнеда! На его ложе перебывало множество других, он брал всех красавиц, попадавшихся на глаза, что-то искал. Но те оказывались либо слишком покорными, либо, наоборот, ненавидевшими, ни одна не могла, как Рогнеда, с вечера сопротивляться, а потом, покорившись, сгорать от страсти до утра. Наверное, княгиня просто похожа на самого Владимира, такая же неуемная и вспыльчивая, но притом добрая и ласковая. Ставящая себя превыше всех и готовая пожертвовать чем угодно ради жизни своих детей. Думающая прежде о своей выгоде и заботливая хозяйка, не оставляющая вниманием слуг. Гордая, почти надменная княгиня запросто могла присесть посреди теремного двора перед голопузым ребенком, утирая тому слезы. Такой смесью не сочетаемого Рогнеда очень походила на князя Владимира и потому была нужна ему как никто другой! В глубине души князь это уже понял, но оскорбленная гордость никак не хотела смириться с необходимостью позвать обратно дорогую сердцу женщину. И Владимир старался забыться, забыться с другими на ложе любви, забыться в походах. Первое принесло ему недобрую славу растлителя, второе — славу сильного князя.

Туры не ошибся, Владимир действительно воевал. Хватит сидеть сиднем, князь не для того, чтобы ссориться со своими женами, его удел дружина! Воевода Волчий Хвост радовался такому повороту событий, давно пора, дружинники уже стали ворчать, что одной осадой Родня славы не добудешь. Но князь сначала отправился не славу добывать, а дело делать, пошел на волынян.

Волынь древние русы назвали в честь волюшки вольной. Никому волыняне не подчинялись, ни перед кем головы не склоняли. Но не на них собственно собирался налезать князь, волыняне просто жили на его пути к Червенским градам. Владимир решил, что пора вернуть Руси эти земли, при князе Игоре платившие дань Киеву. После Игоря перестали, и теперь совсем под власть гнезненского князя Мешка попали. Конечно, лендзяне добром под Киев не вернутся, нужно воевать. А идти к ляхам придется через дреговичей или волынян. Владимир позвал к себе воеводу, кивнул на смирно сидевшего в стороне человека, по обличью ляха:

— Послушай, что он говорит.

Оказалось, Лысак одно время был при гнезненском князе Мешке, да попал в немилость, потому вот и оказался у Владимира. Волчьему Хвосту не очень нравились такие перебежчики, хотя толк от них мог быть. Лысак поведал о том, что в червенской земле своих князей уж не осталось, постарался Мешко. Мало того, он утверждал, что с волынянами можно договориться, те готовы покориться Киеву миром, только чтобы не воевать с ляхами, если Владимир обещает не разорять.

— Князь, — воевода постарался, чтобы Лысак не слышал его слов, — а если это ловушка? Может, его Мешко и прислал? Пропустят нас волыняне через свои земли, а потом нападут вместе с ляхами с двух сторон.

Это была серьезная опасность, но сиднем сидя в Киеве тоже дани не добудешь. Пока только Полоцк и взял под себя. Да вот еще дреговичи больше не ратятся, Туры решил лучше миром с Киевом жить, все одно кто-нибудь постарается налезть, так хоть Владимир на помощь придет.

— Нет, надо идти! — хлопнул себя по коленке князь. — Я не курица, теремным сидением даже цыплят не высижу.

Лысак прав, волыняне не поднялись на Владимира, видно, рассудив, что Киев — он где, только дань брать и станет, а вот Мешко, если лендзян совсем под себя возьмет, то доберется и до Волыни. Мешко крут не по совести, местную знать вырезает почем зря, даже тех, кто, вроде, и не сопротивлялся. К чему? Хочет совсем под себя подмять. Лучше уж киевский князь, тот обещает никого не трогать. А заратиться всегда можно успеть. Волыняне покорились Владимиру и впервые уплатили дань.