Белое движение. Том 1 - Андрей Кручинин

«К раненому гр[афу] Келлеру началось настоящее паломничество офицеров и драгунов полка, – вспоминал офицер-Александриец. – Всякий хотел, хотя бы молча, выразить свое соболезнование, и не потому, что этого требовал акт вежливости, но в подсознании каждого чувствовалась какая-то горькая обида, и каждый понял, что злодей поднял руку не только на графа Келлера, но и на что-то более высокое и святое. Все прошлые обиды, недоразумения и ошибки были забыты. И граф Келлер это понял… Он понял и заметно изменился. Стал ласковым, мягким и благодарным». Красноречивой является и еще одна деталь: по рассказу бывшего подчиненного, Федор Артурович «никогда не снимал полкового значка Александрийцев», – но нагрудный знак Александрийских гусар[65] был Высочайше утвержден лишь 1 октября 1913 года, то есть почти через семь лет после ухода Келлера из полка, и заставить офицеров-Александрийцев поднести свой знак бывшему командиру могло только искреннее уважение.

Более сложными, как мы знаем, оказались три с половиною года, проведенные Келлером во главе Лейб-Драгун. Впрочем, как и почти всегда в жизни, наверняка было и хорошее, и дурное, и по-своему символично, что обстоятельства, при которых графу Келлеру пришлось расстаться с Лейб-Драгунами, слишком сдержанно изложенные мемуаристом, могут быть истолкованы как свидетельство и «за», и «против» улучшения отношений Федора Артуровича с офицерами полка:

«Известна его история – столкновение с ген[ерал]-адъют[антом] Безобразовым… Келлер ушел из манежа, не согласный со словами, обращенными ген[ералом] Безобразовым к офицерам полка. Безобразов пожаловался кому надо, и Свиты Его Величества Генералу Графу Келлеру было приказано извиниться перед Безобразовым. Тогда Келлер, отказавшись это сделать, сказал: “Жизнь моя принадлежит Государю, но честь моя принадлежит мне!” Келлер был отчислен от командования полком…» Очевидно, из этой цитаты нельзя понять, каково было мнение Безобразова, и нельзя исключить, что Келлер в действительности… заступился за своих офицеров, которые впоследствии, в свою очередь, предпочитали не поминать старых обид и недоразумений.

14 июня 1910 года Федор Артурович был назначен командиром 1-й бригады Кавказской кавалерийской дивизии. И здесь он выделялся из общего ряда, что нашло отражение в приказе командира корпуса:

«Отсутствие патента на школьную выучку не отразилось на его военном кругозоре. Упорным трудом, настойчиво и систематически пополняя пробелы своей первоначальной подготовки, достиг гр[аф] Келлер того, что теперь, в особенности в области его специальности, занял он место одного из авторитетов, к голосу которого прислушивается книжная мудрость. Откровенно заявляю, что не раз удивлялся я широте его военных взглядов, свежести его научной мысли и современности и прогрессивности его кавалерийских тенденций…

Но над всеми этими достоинствами господствует в гр[афе] Келлере доведенная до священного экстаза верноподданническая преданность и самая горячая любовь к родине».

С 25 февраля 1912 года Федор Артурович возглавляет 10-ю кавалерийскую дивизию и в течение почти двух с половиною лет напряженно готовит ее к будущей боевой работе. Великую войну Келлер встретил уже в чине генерал-лейтенанта (произведен 31 мая 1913 года). Заслужив известность и авторитет в мирное время, теперь он должен был подтвердить свою репутацию в бою – и подтверждение это не заставило себя долго ждать.

3 августа 1914 года дивизия вторглась в пределы Австро-Венгрии, а уже через несколько дней произошел бой, не только сразу принесший Келлеру славу прирожденного полководца, но и вошедший в историческую литературу как «последний кавалерийский бой мировой истории». Приказ о награждении графа орденом Святого Георгия IV-й степени говорит лаконично: «За блестящий кавалерийский бой 8-го Августа 1914 года, когда им была разбита 4-я австрийская кавалерийская дивизия и взята вся конная артиллерия противника», – историк же добавит к этому, что у галицийской деревни Ярославице произошло уникальное для Великой войны лобовое столкновение (по тогдашней терминологии – «шок») значительных конных масс. Весь – воплощение истинно-кавалерийского порыва, Федор Артурович пренебрег мерами предосторожности и бросил свою дивизию в бой, невзирая на ее ослабленный состав (из 24 эскадронов и сотен 5 эскадронов и 1 сотня были откомандированы для исполнения других задач, около 3 эскадронов вело разведку и находилось в боковом авангарде, 5 сотен ввязались в бой с двумя батальонами австрийского ландверного полка, а конные батареи попросту не успели подойти к месту разворачивающегося боя и вынуждены были ограничить свое участие артиллерийской дуэлью с австрийскими батареями, не имея возможности перенести огонь на кавалерию противника) и на необходимость атаковать, поднимаясь по склону лощины, с которого навстречу ринулись австрийские уланы.

В отличие от австрийского генерала Э. Зарембы, лично пошедшего в атаку в первой линии, Келлер остался со Штабом и конвойным взводом на гребне господствующей высоты и мог адекватно оценивать происходящее. Следует отметить, что граф проявил выдающийся глазомер, как задавая направление движения, так и приказав (зычным окриком) двум гусарским эскадронам, уже устремившимся в бой, «держаться на уступе и атаковать во фланг». В первой схватке успех был явно за русскими кавалеристами, но немедленно налетела вторая линия эскадронов противника. Еще несколько минут – и центр русской лавы был прорван.

«Стройная, величественная фигура всадника… оставалась неподвижной, как бы окаменелой; взор впился в противоположный скат лощины, как будто отыскивал ту грань, на которой произойдет встреча, где сейчас должна родиться победа и вместе с ней лучезарная слава… или… смерть! Другого решения быть не могло», – так, по словам очевидца, выглядел граф Келлер в первые минуты боя; теперь же мнимая «окаменелость» сменилась мгновенным решением бросить в схватку последний ничтожный резерв. Прозвучала команда: «Штаб и конвой – в атаку!» – и этого отчаянного натиска не выдержали прорвавшиеся австрийцы. В то же время два русских эскадрона, во исполнение приказа начальника дивизии шедшие в атаку уступом за левым флангом основной линии, теперь выдвинулись вперед и подоспели к месту основной рубки почти одновременно с наступающей третьей линией австрийцев. Последняя могла бы решить исход боя, но, атакованная во фланг, смешалась и лишь частично включилась в «общую свалку», частично же стала уходить. Гусары лобовой атакой захватили стреляющую батарею противника, а одна из казачьих сотен, освободившись после нанесения поражения австрийской пехоте, по инициативе командира выдвинулась к переправам на реке Стрыпе, заняв их и отрезав австрийцам один из путей отступления, которое уже превращалось в беспорядочное бегство…