Белое движение. Том 1 - Андрей Кручинин

Вскоре после заключения мира, Высочайшим приказом 31 марта 1878 года, вольноопределяющийся был произведен в прапорщики, а по возвращении русских войск на родину – 12 мая выдержал в Тверском кавалерийском юнкерском училище «установленный экзамен на право производства в следующие чины»: столь стремившийся на войну, граф Келлер естественно не хотел по ее окончании уходить в запас. Начинается длительная служба в строю. Рутину разнообразила, пожалуй, лишь полуторагодичная (1888–1889) командировка в Офицерскую Кавалерийскую Школу. В то же время, никогда не замыкаясь в узком кругу ежедневных забот, граф следил за развитием военной мысли, много читал и сам размышлял над вопросами тактики и подготовки войск к будущей войне. Преданность Федора Артуровича военному делу хорошо иллюстрируется его словами: «…Службу я люблю и работаю с восьми часов утра до восьми часов вечера и с восьми часов вечера до восьми часов утра. Надеюсь, что все мы так же будем работать». 16 февраля 1904 года Келлер получает первый в своей жизни полк – 15-й драгунский Александрийский Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны; командиром его он остается по 6 ноября 1906 года, а затем, до 16 мая 1910 года, командует Лейб-Гвардии Драгунским полком, и благодаря сохранившимся довольно подробным воспоминаниям однополчан эти шесть лет дают неплохой материал для реконструкции как требований и методов графа, так и его личных качеств, к этому времени, насколько можно судить, окончательно сформировавшихся.

Первое, о чем следует сказать, – это поразительная работоспособность и неутомимость Федора Артуровича. «…Граф Келлер своею рубкой был известен во всей кавалерии… Он прекрасно рубил, джигитовал, стрелял и фехтовал… Весьма искусно отбивался пикою от пяти всадников…» – вспоминает офицер-Александриец. – «Джигитовка была обязательна не только для солдат, но и для офицеров. Преодолевание препятствий без стремян и без повода было обязательно и для штаб-офицеров. Все перечисленное граф Келлер проделывал сам с большою ловкостью, несмотря на свой огромный рост» (и, добавим, свои пятьдесят лет). Превосходная индивидуальная подготовка вообще считалась Келлером обязательной; здесь же следует отметить и веру в солдата и его способности. «…Если дать нашему солдату поуправлять самостоятельно конем, – писал он, – требовать сознательной езды, сознательного исполнения всякой команды и приема, если похвалить и поощрить его за сметку, находчивость и самостоятельность решения в дозоре или разъезде, которое он при обыкновенном воспитании боится проявить, то получится рассуждающий, находчивый, умный человек, интересующийся конным делом и легко схватывающий даже сложную обстановку».

В то же время заботливое и внимательное отношение к нижним чинам не превращалось у него в своего рода заискивание, которым грешили иные офицеры. «Много требуется нашему офицеру наблюдательности, заботы и умения держать себя, чтобы понять и приобрести доверие и расположение солдата и заглянуть к нему в душу, – размышляет Федор Артурович. – Для этого нужны не снисходительность, не денежные подач[к]и, к которым часто прибегают молодые офицеры… Необходим личный пример на службе и в жизни, нужно не ложное самолюбие и боязнь уронить свой престиж, а откровенное признание и своих ошибок…»

Следует заметить, что признание собственной неправоты вряд ли давалось самому Келлеру легко. Обладавший весьма далеким от идеала характером, резкий, вспыльчивый, он бывал и несправедлив, а исправление ошибок становилось, быть может, тем примечательнее, что требовало от графа усилия и «воспитания» самого себя. Еще хуже, что граф мог позволить себе «превентивный» разнос подчиненных, как было в Александрийском полку. На первом же проводимом им лично полковом учении Келлер не обошел вниманием никого: «Нагуляли брюхо на солдатской копейке да на фураже! Держи ухо востро!» – досталось вахмистрам; «Рукоприкладством занимаетесь? Новобранцев бьете? Сорву лычки и буду отдавать под суд!» – унтер-офицерам; «эскадронных командиров и обер-офицеров внушительно попросил быть более ретивыми к исправлению служебных обязанностей и почаще проводить время в казармах с подчиненными». Требования были совершенно законными и, возможно, даже уместными, но для знакомства и начала совместной службы они вряд ли подходили. После этого понятно, что завоевание графом Келлером авторитета было не простым… и все же рассказ о взаимоотношениях Федора Артуровича со своими подчиненными по Лейб-Драгунскому полку, имеющийся в воспоминаниях генерала А. А. Брусилова (в те годы – начальника 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии, куда входили Лейб-Драгуны), даже на этом фоне выглядит чем-то совершенно невероятным.

Можно еще поверить, что никто из офицеров полка, несмотря на приглашение, не прибыл к Келлеру на пасхальное разговенье, хотя такая демонстрация вряд ли прошла бы без огласки, а в качестве последствий в принципе могла повлечь даже вынужденный уход командира из полка: Гвардия имела свои традиции. Но ни с какими традициями решительно не вяжется, будто (по Брусилову) «офицеры решили побить своего командира полка и бросили жребий, на кого выпадет эта обязанность», тем более что наказание за такое деяние начиналось бы с четырех лет каторжных работ.

В брусиловское «побить» решительно не верится; но за что все-таки Лейб-Драгуны не любили нового командира? – Возможно, суровый «службист» Келлер считал необходимым «подтянуть» подчиненных, но с некоторой вероятностью можно заподозрить и еще одну причину. Шефом полка был Великий Князь Владимир Александрович, чья супруга, Великая Княгиня Мария Павловна (Старшая), находилась едва ли не в оппозиции к царствующему Императору или, вернее, к Императрице Александре Феодоровне. Келлер же, в течение полутора лет командовавший Александрийским полком, шефом которого была Государыня, после перевода в Гвардию, судя по всему, скоро вошел в число личных друзей Императорской Четы. В 1916 году Императрица даже писала Государю[64], что Федор Артурович говорил брату фрейлины А. А. Вырубовой – ближайшей подруги Александры Феодоровны: «…он (Келлер) и Аня одинаково нам служат, каждый на своем месте, и потому он так ее любит», – и это не может быть истолковано иначе как чувство личной преданности графа, выходящей за рамки служебных обязанностей. Трудно утверждать наверняка, но и нет ничего невозможного в том, что такое положение дел способно было вызвать своеобразную «ревность» наиболее почитавших своего Шефа Лейб-Драгун.

Не меньшие сложности возникали, кажется, и с непосредственным начальником Келлера. Брусилов быстро стал личным врагом графа: «Я не могу понять, – напишет через несколько лет Императрица, – почему Келлер и Брусилов всегда друг друга ненавидели, и когда он только может, Брусилов бывает несправедлив, а тот в ответ на это его ругает (частным образом)». При ближайшем рассмотрении, однако, оказывается, что вызвать неприязнь начальника дивизии к командиру Лейб-Драгун могли по меньшей мере две причины, и начнем мы с самой труднодоказуемой, которая, тем не менее, по нашему убеждению вполне способна стать намного более весомой, чем любые рациональные соображения.