Джузеппе Бальзамо (Записки врача) - Александр Дюма

Скрип первой двери заставил кардинала содрогнуться, поэтому он был рад, что его вовремя предупредили: металлический скрежет петель и замка мог бы напугать и менее чувствительную натуру.

Он спустился на три ступеньки и вошел.

Огромный кабинет с голыми балками на потолке, большая лампа под абажуром, бесчисленное количество книг, много химического и физического оборудования — вот как выглядела эта новая комната.

Скоро кардинал почувствовал, что ему стало трудно дышать.

— Что это значит? — спросил он. — Я задыхаюсь, учитель, я весь в испарине. Что это за шум?

— В этом-то все и дело, монсеньер, как сказал Шекспир, — молвил Бальзамо, отодвигая гигантский асбестовый занавес, скрывавший огромную кирпичную печь; в середине печи поблескивали два отверстия, похожие на горящие в потемках глаза хищного зверя.

Комната, где находилась печь, была вдвое больше первой, но кардинал не увидел ее из-за занавеса.

— Сильное впечатление производит это зрелище! — воскликнул кардинал.

— Это и есть печь, монсеньер.

— Да, да, но вы процитировали Шекспира, а я приведу слова Мольера: есть печи и печи. У этой — вид вполне сатанинский, и потом, мне не нравится запах. Что в ней варится?

— То, о чем вы меня просили, ваше высокопреосвященство.

— Неужели?

— Да, ваше высокопреосвященство. Для меня большая честь, что вы пожелали познакомиться с образчиком моего умения. Я должен был взяться за работу только завтра вечером, но, узнав о том, что вы, монсеньер, изменили намерение и уже направляетесь на улицу Сен-Клод, я развел в печи огонь и приготовил смесь. И вот огонь пылает, а через несколько минут вы увидите золото. Позвольте, я распахну форточку и впущу свежего воздуху.

— Вы хотите сказать, что вот эти тигли…

— Да, из них через десять минут потечет чистейшее золото, такое же чистое, как в венецианских цехинах или тосканских флоринах.

— А можно на него взглянуть?

— Разумеется, только придется принять необходимые меры предосторожности.

— Какие же?

— Наденьте асбестовую маску со стеклами в отверстиях для глаз: огонь такой жаркий, что может опалить лицо.

— Дьявольщина! Придется поостеречься, я дорожу глазами и не отдал бы их даже за обещанные вами сто тысяч экю.

— Я так и думал, монсеньер: у вас красивые и добрые глаза.

Комплимент пришелся по вкусу кардиналу: он ревниво следил за производимым им впечатлением.

— Ага! Так вы говорите, мы сейчас увидим золото? — спросил он, прилаживая на лицо маску.

— Надеюсь, что да, монсеньер.

— На сто тысяч экю?

— Да, монсеньер, и даже, может быть, немного больше, потому что смеси я приготовил в изобилии.

— Вы щедрый колдун, — похвалил кардинал, и сердце его радостно забилось.

— Однако моя щедрость — ничто в сравнении с вашей, монсеньер, раз вы говорите мне такие слова. А теперь, монсеньер, будьте любезны немного отойти, я открываю заслонку тигля.

Бальзамо накинул короткую асбестовую рубашку, сильной рукой подхватил железные щипцы и приподнял накалившуюся докрасна крышку; под ней оказались четыре одинаковых тигля: в одном из них бурлила ярко-красная смесь, три другие были наполнены светлым веществом с пурпурным отблеском.

— Вот и золото, — пробормотал прелат вполголоса, словно боясь громко произнесенным словом нарушить совершавшееся на его глазах таинство.

— Да, монсеньер, вы правы. Эти четыре тигля расположены на разном расстоянии от огня: в одних золото должно вариться двенадцать часов, в других одиннадцать. Смесь — я раскрою вам этот секрет как другу науки — нужно переливать в слитки, как только оно закипит. Как видите, в первом тигле смесь посветлела: пора переливать. Извольте отодвинуться, монсеньер.

Кардинал повиновался, словно солдат — приказу командира. Бальзамо отложил щипцы, раскалившиеся от соприкосновения с пламеневшими тиглями, затем подкатил к печи наковальню с восемью железными формами одинакового размера.

— А это что, дорогой колдун? — полюбопытствовал кардинал.

— Это, монсеньер, формы, в которые я буду заливать ваше золото.

— Вот что! — удовлетворенно произнес кардинал.

Он продолжал следить за Бальзамо с удвоенным вниманием.

Бальзамо покрыл плиты пола защитным слоем белой пакли, встал между наковальней и печью, раскрыл огромную книгу и произнес заклинание, держа в руке волшебную палочку. Потом взялся за щипцы гигантских размеров, способные ухватить тигель.

— Золото выйдет отменное, высшего качества, ваше высокопреосвященство, — заметил он.

— Вы что же, собираетесь опрокинуть этот раскаленный котел?

— Да, ваше высокопреосвященство. Он весит не меньше пятидесяти фунтов! Далеко не каждый литейщик может похвастаться такими мускулами и такой, как у меня, сноровкой. Не бойтесь!

— А если тигель лопнет?..

— Однажды это со мной уже случилось, ваше высокопреосвященство. Было это в тысяча триста девяносто девятом году. Я проводил опыт вместе с Никола Фламелем у него дома на улице Писцов, неподалеку от часовни Сен-Жак-ла-Бушри. Бедняга Фламель едва не лишился зрения, а я потерял двадцать семь марок металла более ценного, чем золото.

— Что за чертовщину вы рассказываете, метр?

— Сущую правду.

— Вы этим занимались в тысяча триста девяносто девятом году?

— Да, монсеньер.

— С Никола Фламелем?

— С ним! А за пятьдесят лет до того мы открыли этот секрет вместе с Пьером ле Боном в городе Пола. Пьер тогда неплотно прикрыл тигель, испарения повредили мне правый глаз, и я не видел им почти двенадцать лет.

— С Пьером ле Боном?

— Да, с автором знаменитого труда «Margarita pretiosa»[20]. Вы, должно быть, знакомы с этой книгой.

— Да, она датирована тысяча триста тридцатым годом.

— Совершенно верно, монсеньер!

— И вы утверждаете, что были знакомы с Пьером ле Боном и Фламелем?

— Я был учеником одного и учителем другого.

Пока испуганный кардинал соображал, сам ли дьявол перед ним или один из его приспешников, Бальзамо погрузил в пекло щипцы с длинными рукоятками.

Алхимик уверенно и проворно зажал тигель на четыре дюйма от края, немного приподнял, проверяя, хорошо ли он за него взялся, напряг мышцы и мощным усилием вытянул чудовищный сосуд из пылавшей печи. Зажимы щипцов в тот же миг раскалились докрасна. Кардинал увидел, как в глиняные формы потекли светлые ручейки, похожие на серебристые молнии, рассекающие грозовую серную тучу. Края тигля стали темно-коричневыми, в то время как коническое дно было еще серебристо-розовым на фоне темной печи. Жидкий металл, подернувшийся сиреневато-золотистой пленкой, с шипением катился по желобу тигля, и пылающая струя достигала наконец темной формы. Поверхность расплавленного золота пенилась и бурлила, сотрясаясь движениями этого презренного металла.