Трансформация демократии (сборник) - Вильфредо Парето

Хорошо известно и вполне очевидно, что между средневековыми итальянскими республиками без конца возникали разногласия. Несмотря на то что хитрость и обман были нечужды тем временам, в республиках процветали храбрость и сила. Это относится как к простому народу, так и к знати. Но есть немало явных свидетельств о колебаниях разного рода. Муратори так описывает городскую жизнь: «Знатные люди, претендующие на должности и почести, часто считали необходимым вступать в цехи, чтобы добиться этих целей. Вступив в цеховое сообщество, нобили получали доступ ко многим должностям. Они могли управлять плебсом [так же, как наши плутократы в XX веке управляют трудящимися], поскольку уже их присутствие в это среде приносило им уважение. Возможно, сегодня [в 1790 г.] нобили постыдились бы заходить так далеко, но знать старых времен была не столь деликатной. Она уступала, чтобы продвинуться как можно дальше»[67].

Сейчас (в 1920 г.) мы снова возвращаемся к эпохе, описанной Муратори. Когда новая элита придет к власти, она станет действовать, по всей вероятности, как та элита, о которой говорил Муратори.

Произошли также существенные изменения в чувствах, относящихся к налогообложению. Некогда считалось правильным, чтобы налоговое бремя ложилось непосредственно на бедных, а богатые избегали уплаты налогов. Сегодня дело обстоит противоположным образом, что свидетельствует, мимоходом заметим, о необычайной доброте этой дамы – юстиции, которая никогда не отказывает власть имущим в своей помощи. Свободным когда-то называли такое устройство, при котором плательщики налогов сначала высказывали свое согласие на это[68]; сегодня свободным считается режим, при котором налоги устанавливают те, кто их не платит, или почти не платит; все это доказывает, что понятие «свободный» столь же растяжимо, как и «справедливый».

Следует отметить разницу между чувствами, которые выражаются одними и теми же понятиями, будучи при этом неодинаковыми, противоположными.

В прошлом народ выступал не столько против налогов вообще, сколько против способов их обложения; сегодня имущие классы соглашаются с системой, используемой для их ограбления, довольствуясь уловками, которые позволяют отчасти смягчить его последствия. Они никогда не объединяются для борьбы с ним, но каждый старается переложить бремя на соседа, и эти разногласия еще больше ослабляют их. Правительство же действует в том направлении, где встречает, как ему представляется, меньшее сопротивление. В прошедшие столетия облагали поборами народ, теперь обирают зажиточных людей.

В 1715 г. финансы французской монархии находились примерно в таком же состоянии, как финансы современных государств. Герцог Сен-Симон[69], желая оправдать свой отказ председательствовать на заседаниях финансового совета, писал: «(p. 404) … я вижу только такую альтернативу: продолжать собирать и даже еще увеличивать по мере возможности все налоги, чтобы оплатить все огромные долги, и в конце концов все разрушить, или объявить публичное банкротство от имени власти, признав будущего короля свободным от оплаты векселей и не обязанным расплачиваться по долгам своего деда и предшественника, что было бы чрезвычайно несправедливо и погубило бы множество семей…». Тем не менее, как меньшее зло, Сен-Симон предпочитает именно эту меру: «(р. 404) Чем больше будет жалоб и стенаний, отчаяния в связи с крахом стольких состояний и стольких семей, как непосредственно вследствие нее, так и по цепочке, а следовательно, беспорядка и расстройства в делах такого множества частных лиц, тем осмотрительнее станет себя вести каждое из них в будущем». Он полагает, что такое разочарование возымеет «(р. 404) два необыкновенно полезных последствия: король больше (р. 405) не сможет собирать такие огромные суммы, чтобы тратить их как заблагорассудится… и не сможет принудить к этому умеренное и разумное правительство, которое не позволит превратить его царствование в эпоху крови и разбоя, в эпоху бесконечных войн… Второе следствие этой невозможности освободит Францию от враждебного ей народца, неустанно пожирающего ее богатства с помощью всяческих затей, которые только способна изобрести алчность, превращающая их в роковую систему; с помощью уймы разных налогов, раскладка, взимание и разнообразие которых еще более пагубное, чем сам их размер, порождает эту многочисленную публику, лишенную каких бы то ни было полезных для общества функций и занятую только его развалом, обкрадыванием частных лиц, подрывом всякого рода коммерции, внутреннего благополучия семей и вообще правосудия в силу помех, чинимых им через составление бумаг и прочие жестокие ухищрения…». Это описание применимо и к нашему времени: здесь ничего нельзя ни прибавить, ни убавить.

Другое сходство заключается в том, что тогда легкость заработка на обирании народа с помощью налогов и создания долгов была одной из причин, погубивших французскую монархию; теперь же легкость заработка с помощью прогрессивного обложения имущих классов, образования долгов, печатания бумажных денег – легкость столь огромная, что, похоже, все искусство управления сегодня сосредоточилось в подобных уловках, – вероятно, внесет свою лепту в угрожающий буржуазному государству крах[70].

Что касается действия правительств, то у нас они близки к банкротству и оплачивают свои долги обесцененными бумагами, но если говорить о чувствах буржуа, среди последних трудно отыскать такого, кто писал или даже думал бы, как Сен-Симон; конечно, не потому, что они считают бесполезным предостерегать людей от кредитования правительства, широко субсидирующего врагов буржуазии, но потому, что подобное предостережение не вяжется с предрассудками и скромными притязаниями наших имущих классов.

Чтобы объяснить и оправдать нынешний образ действий, они находят множество предлогов, частично сводящихся к следующему: «Мы были вынуждены вести войну в целях обороны; теперь приходится за это платить, так что все должны идти на жертвы».

Если мы вдруг пожелаем принять это рассуждение всерьез, что, впрочем, бессмысленно, потому что оно целиком сводится к эмоциям и лишено логики, то увидим, что на цели обороны ссылаются обе стороны и непонятно, откуда берется оборона, если нет нападения; кроме того, по справедливости никак нельзя называть обороной стремление победить и покорить весь земной шар, а также нежелание пойти на некоторые потери, чтобы добиться мира; затягивание войны и большая часть связанных с ней расходов были вызваны именно такими планами и расчетами.

Затем надо сказать, что утверждение о расстройстве финансов только вследствие военных расходов никак не соответствует действительности. Причиной этого стало расточительство правительств, которые, чтобы привлечь сторонников и утихомирить противников, выдавали всевозможные субсидии, делали политические скидки, затевали ненужные общественные работы, без конца тратили на войну, в то время как невозможно было или не следовало бы более терпеть всякого рода беспорядки и перебои в производстве; также и расточительство населения, которое при попустительстве правительств предавалось безделью, неповиновению, выдвигало непомерные требования, хотя их невозможно было удовлетворить; нувориши выставляли свою роскошь напоказ, невзирая на войну, потому что власти в них нуждались. Эти люди в точности уподоблялись Тримальхиону[71], но тот нажил свое богатство торговлей, а не войной, и наслаждался им во времена изобилия, а не всеобщей нужды.

Из-за войны производство сократилось, но все – и богатые, и бедные – захотели больше потреблять. Как это возможно?

Что касается богатых, то придумывают предполагаемый рост доходов, вызванный войной и подтверждаемый неточной или слишком угодливой статистикой[72], а также говорят об уменьшении трат, вызванном законами о роскоши, которые, по правде говоря, сегодня столь же неэффективны, как и в прошлом.

Если говорить о бедных, то экономическая проблема подменяется моральной; с помощью такого трюка вместо того, что есть, рассматривается то, что должно быть. Но ахиллесовой пятой этих доводов является утверждение, что повысить уровень потребления неимущих классов можно с помощью снижения потребления богатых. Но это нелепо, потому что малое не заменит многого.

Какое отношение к расходам собственно на войну имеют дотационные цены на хлеб, увеличивающие его потребление; пособия по безработице для людей, не желающих работать по рыночным ценам; увеличение заработной платы и сокращение рабочей недели для рабочих, служащих, ремесленников и т. д.; истребление скота и урожая забастовщиками; кризис общественного транспорта, ставшего слишком дорогим для большинства; безмерные выплаты, восьмичасовой рабочий день, праздность, нежелание работать, нерадивость, странные претензии ответственных лиц, мотовство биржевых акул, спекуляции, заменяющие под разными видами производство?